Александр ЗОЛОТЬКО - ПОКЕР НА КОСТЯХ

   – Постараюсь этого избежать.

   Виктор Николаевич засмеялся.

   Михаил присоединился к нему.

   – В той информации, что я вам отдал, есть кое-что и для и.о. Посмотрите сами и передайте, пожалуйста.

   Виктор Николаевич снова засмеялся, покачивая головой:

   – Ладно, я попробую. Можете идти, если у вас все.

   – Последний вопрос. У вас в правом кармане пальто – пистолет. Для меня? Почему не выстрелили?

   – Дурак, – Виктор Николаевич остановился и повернулся к Михаилу, – тебя из такой пукалки все равно не убьешь. Тебя если стрелять, то из крупнокалиберного пулемета.

   – Тогда зачем пистолет?

   – А думаешь, приятно будет, если какая-нибудь шелупонь уличная запинает ногами целого секретного генерала?

   – Тогда больше вопросов нет, – сказал Михаил.

   – Ты знаешь, как падают кошки?

   – На четыре лапы, а что?

   – Мне вот не так давно один старший лейтенант, тот, что ездил с твоей легкой руки в Будапешт, а потом в Киев, сказал на это, что кошка остается целой, только если упала с не очень большой высоты. Ты не слишком высоко пошел?

   – Я вам отвечу загадкой на загадку, – засмеялся Михаил, – не так давно услышал. Один наркоман говорит другому: «А знаешь, кто такие вертолеты? – Нет. – Это души убитых танков!». До встречи!

   – До встречи! – Виктор Николаевич пожал руку Михаилу, тот ускорил ход и быстро скрылся впереди.

   – Души убитых танков, – печально улыбнулся Виктор Николаевич.

   В плацкартных вагонах есть свои преимущества, когда едешь большой веселой командой. Проверено на практике – в отсек плацкартного народу вмещается больше, чем в купе. Это если нужно потрепаться, выпить и посмеяться. Для меня подобное удовольствие обычно бывает подпорчено как раз тем, что меня на полку плацкарта вмещается очень мало. В длину. Приходится всю ночь контролировать свои ноги, норовящие перекрыть проход.

   Но пока до сна дело не дошло. Пока дело дошло до нескольких бутылок вина и пошлых анекдотов. Я принимал по мере сил участие во втором, не имея желания участвовать в первом. Да и в анекдотной части я принимал участие скорее по привычке, почти на автопилоте. С вечера пятницы мозги мои были заняты не игрой.

   Я придавался своей мерзкой привычке, дав согласие, продолжать копать себя на предмет, зачем я это сделал.

   Зачем?

   Ради денег. Это самое простое и объяснимое намерение. И оправдание. Мне очень нужны деньги. И мне очень нужна работа. И это не одно и то же. Деньги мне нужны, тут я согласен с классиком, чтобы о них не думать. А работа мне нужна, чтобы уважать себя. Уважать. И не сойти с ума от безделья. И не съесть себя поедом.

   Мне никогда не доводилось поставить над собой эксперимент. Вот, если бы мне дали много-много денег, стал бы я работать для удовольствия, или предался бы разным излишествам? Ну, там Канары, бабы, цепура и пара золотых болтов…

   Толик вон не выдержал. А я? А мне никто не предлагал. Грустно. Или не очень?

   Мне предложили работу. Ура, мне предложили работу! И я, ура, на нее согласился. Что дальше?

   – Лады, – сказал Толик на прощание, – тяни дальше свою мысль про войну, но не забывай, что нужно найти тот самый секрет. Не найдешь – хреново, но переживем. Найдешь – класс…

   – Но можем не пережить, – меланхолично закончил разговор я.

   Переживу или не переживу.

   Вспомнил шутку, присланную когда-то в редакцию. Ему так часто говорили «не переживай», что он действительно этого не пережил.

   Не переживай, Саша.

   Завтра мы приедем в Город. Я забрасываю вещи домой, принимаю душ, завтракаю, звоню Алиске… Нет, вначале звоню Алиске, а потом завтракаю. Потом…

   Потом мне придется идти к Рубченко и просить, чтобы он продлил мне удостоверение. Рубченко представляет в Украине достаточно влиятельный российский ежемесячник и, помня наши хорошие отношения, выписал мне временное удостоверение. Тридцать первого декабря истек очередной срок.

   А я слишком привык носить в кармане журналистскую корочку. Без нее чувствую себя почти голым. И кроме этого, мне придется общаться со многими людьми, а люди, многие люди, предпочитают общаться с журналистами. Это многим людям льстит. Некоторые до сих пор полагают, что журналисты интересуются чем-то, кроме своего благосостояния.

   Значит, Рубченко. Потом?

   А что потом? Куда? Время внутренних копаний закончилось, нужно накапливать фактаж. Что, где и, соответственно, когда? Зачем? Это очень опасный вопрос. У меня возникло сильное впечатление, что тут как раз особо глубоко лезть не стоит. Просто – война.

   Жуткое сочетание: просто война. Просто одни убивают других, под аплодисменты или возмущенный свист. И кто-то суетится между покойниками и собирает трофеи, выворачивает карманы убитых и раненых, а если раненый пытается протестовать, то мародер помогает ему перейти в категорию покойников.

   Нужно искать военных. У меня ведь должны быть знакомые среди военных.

   Что-то сказал Пелипейченко. Обиженно. Это значит, что кто-то не высказал достаточного восхищения написанным им вопросом. Олег не обижается ни на что, кроме критики вопросов. Личная жизнь, интеллектуальные способности, его бесконечные бабы – критика по этим поводам принимается безропотно. Но если вы скажете, что придуманный Олегом вопрос не очень хорош, или, что еще хуже, не корректен, на лице Пелипейченко появится обида.

   В это момент все обычно отводят глаза и стараются перевести разговор на другую тему. На этот раз кто-то, я отвлекшись, не разобрал кто, пообещал подарить Олегу букет нарциссов.

   – Ни фига, – сказал я, – букет нарциссов дарить нельзя. Этот цветок можно дарить только поштучно.

   Все засмеялись. Компания была уже в том настроении, когда остроумным кажется все, что чуть-чуть выше табуретки. Хотя, мы строго следим друг за другом, чтобы шутки не опускались ниже определенного, установленного нами же, уровня.

   – Так где ты ночевал эти две ночи? – спросил я Пелипейченко.

   Я имел право задать этот вопрос, потому что обе ночи спал в его номере. В его пустом номере, потому что поздно вечером Олег исчезал и появлялся только рано утром для того, чтобы приготовить кофе.

   – Так где ты был, Олежка? – подключился к допросу Ходотов.

   – Не был, а бывал, – поправил Брукман.

   – Да, – подтвердила Катерина, – Пелипейченко не такой эгоист, чтобы зациклиться на одной даме, он у нас гений. И в этом тоже.

   – Мы не спрашиваем кто. Мы спрашиваем сколько?

   Пелипейченко проигнорировал вопрос, но и этого было достаточно.

   – Он не помнит. У него всегда была плохая память на лица и цифры, он просто сбился со счета! – мы веселились от души.

   – И сколько их у тебя было одновременно? – прозвучал таки роковой вопрос и хохот стал настолько громким, что была вынуждена вмешаться проводница.

   В ночь с субботы на воскресенье, когда мои соратники по интеллектуальному многоборью вернулись из дегустационного зала «Магарач», разговор каким-то образом зацепился за групповухи, и мы стали считать, сколько народу может одновременно удовлетворить женщина. А потом – сколько мужчина.

   Обсуждение проходило с глубокомысленным перебором поз и вариантов и даже с рисованием схем. Умозрительно полученное число привело нас в бурный восторг тогда и смешило до сих пор.

   Я еще некоторое время порадовался вместе со всеми, потом снова переключился на свои мысли. На свои печальные мысли.

   Война.

   За последнее время я убедил себя в том, что война может вспыхнуть в любой момент, что поводов для нее можно найти множество, что среди этих способов есть такие, которые не зависят от желания наших правителей. И уж совсем ничего не зависит от нас, от мелких человечков, составляющих народ.

   Мы можем только жить. Как крысы.

   Я помотал головой. О крысах лучше не начинать, слишком точная и безрадостная аналогия. Война.

   – О чем думаешь? – негромко спросил Ходотов.

   – О войне, – честно признался я, хотя тут существовала угроза, что все примутся обсуждать с шуточками тему, по поводу которой я шутить не хотел. Но было, видимо в моем ответе что-то такое, что заставило Ходотова остаться серьезным.

   – Ты что, снова вернулся к книге?

   Я уже успел сообщить команде о потере работы. И не успел поставить в известность, что работа снова ко мне вернулась.

   – Вернулся. Меня вернули.

   – Где, в пансионате?

   – Трудно поверить? Мой работодатель нашел меня в Крыму и слезно попросил вернуться к работе.