Джон Тренейл - Врата Совершенного Знания
Переступив порог, Цзиян оказался в приемной. Там стоял стол, несколько стульев, телефоны, где-то поблизости слышался стук печатной машинки. На дальней стене висела фотография Сунь Ятсена — крестного отца этой страны.
Сидевшая за столом женщина отложила ручку.
— Вас хочет видеть начальник, капитан. Отрапортуйте в комнате номер пять. — Она указала на коридор. — Туда.
— А заключенный?
— Им займутся.
Цзиян кивнул Мэту и отправился искать комнату номер пять. Постучав и не дождавшись ответа, он вошел. Сначала ему показалось, что кабинет пуст, но обернувшись, он увидел человека у шкафа с документами. Незнакомец стоял в углу, просматривая папку.
— Входите, капитан Цзай, — тихо пригласил он, не поднимая глаз от бумаг. — Садитесь.
Цзиян повиновался. Через несколько минут капитан почувствовал себя не в своей тарелке. Чем этот человек занят? Почему не разговаривает с ним?
Вскоре он так разнервничался, что уже готов был заговорить первым, но в этот момент таинственный офицер нарушил молчание:
— Заключенный вел себя беспокойно?
— Нет, сэр.
— Он разговаривал с вами.
Это был не вопрос, а утверждение, но Цзиян все-таки ответил.
— Да.
— О чем он говорил?
Пока Цзиян рассказывал, у него возникло неприятное ощущение, что за спиной стоит кто-то, но почему-то он не мог заставить себя оглянуться. Когда он закончил рассказ, наступило молчание, и тогда второй офицер вышел наконец вперед. Он сел за стол, поставив локти на журнал и опершись подбородком на руки.
В целом, решил офицер, Цзиян производит приятное впечатление. Безукоризненно одет, волосы обриты в соответствии с уставом, на широком загорелом лице — подходящее случаю серьезное выражение. Губы похожи на тугой лук Купидона, но человек за столом чувствовал, что Цзиян не слишком улыбчив.
Зато Цзияну не понравилось лицо сидевшего напротив. Оно было слишком холодным, слишком жестоким и не могло вызвать иных чувств, кроме желания слепо повиноваться. Он обратил внимание на форму.
Такая форма вышла из моды уже много лет назад. Гимнастерка, сшитая из плотной ткани цвета хаки, с четырьмя большими карманами на пуговицах, воротник широкий, на погонах никаких знаков отличий. Незнакомец носил офицерскую портупею с квадратной металлической пряжкой. Кожаную, опрятную, начищенную до блеска, но от старости покрытую мелкими трещинами. Цзиян сообразил, где он раньше видел такую форму: на старых фотографиях Чан Кайши.
Наконец незнакомец заговорил:
— Меня зовут Ли Лутан. Я здешний начальник. Вы не знакомы с КУ-4?
— Нет, сэр.
— Я устроил так, чтобы вас передали в мое распоряжение. С этого момента вы будете жить здесь.
Губы Цзияна плотно сжались. Ли заметил это и улыбнулся.
— Понимаю, жизнь под землей не слишком вам по душе. Ничего, скоро привыкнете. Мы все через это прошли. Обещаю, что времени на свежем воздухе вы будете проводить достаточно.
— Господин… — Цзиян растерянно замолчал. — Простите, не знаю как к вам обращаться.
— Просто как к начальнику этого гарнизона.
— Слушаюсь.
— Я рад, что вы разговаривали с заключенным, а он — с вами. Это хорошее начало. Я с интересом следил за вашей карьерой, капитан. Именно в расчете на то, что вы с ним разговоритесь, я устроил так, чтобы вы встречали этот самолет. — Ли положил руки на стол. — Итак, позвольте вас просветить. Относительно гарнизона КУ-4 и… многого другого.
Мэт сразу же понял, в чем назначение комнаты: вызвать дезориентацию. Она была квадратная, звуконепроницаемая и безупречно чистая — даже пол выкрашен ярко-белой краской. Незначительный контраст обеспечивали две большие панели, наглухо закрытые серовато-стальными шторами, через которые просачивался холодный искусственный свет. Если смотреть слишком долго, панели превращались в огромные слепые телевизионные экраны, на которых мелькали бесчисленные полосы. От них рябило в глазах, поэтому Мэт старался не смотреть, но панели вновь и вновь притягивали взгляд, пока он не почувствовал резь в глазах.
Он опустился на один из двух белых деревянных стульев — это были единственные предметы обстановки, — размышляя о том, кто займет второй. У Мэта забрали часы, поэтому он представления не имел о том, сколько прошло времени. Ему казалось, что очень много, но Мэт понимал, что ослепительный блеск вокруг притупляет восприятие. Возможно, прошло всего несколько минут, до того как дверь отворилась.
Вошла женщина. Бледная, с глубоко запавшими глазами, коротко остриженная, одетая в спецовку. Когда дверь захлопнулась, она, дрожа всем телом, прислонилась к ней. Мэт бросился к женщине, но она отвернулась, словно намереваясь прорваться сквозь дверь.
— Мэйхуа!
Она ускользнула от его раскрытых объятий, убежала в дальний угол белой камеры, опустилась на пол и спрятала лицо в ладонях. Мэт стоял рядом, не зная, что делать. Постепенно ее дрожь проходила, и когда Мэт нежно приподнял ее голову, Мэйхуа уже не сопротивлялась.
Он помог ей сесть на стул и сам сел рядом, гладя ее руки, безжизненно лежавшие на коленях. Мэйхуа отдернула руки и снова задрожала, но лицо уже не казалось таким напряженным.
— Они забрали мой порошок. — Она всхлипнула. — Кокаина нет. Господи… ужас… не трогай меня!
Временами ей становилось приятно от прикосновений Мэта, а иногда казалось, будто тысячевольтовые разряды бьют по нервам.
— Ты говорила, что бросила. Ты была у врача, он дал тебе лекарства…
Она расхохоталась, словно безумная.
— Доверчивый дурак… Дурак. Ты ребенок, Мэт, безмозглый ребенок…
— Дурак?
— Уф! — Мэйхуа скрестила руки на груди, пытаясь придавить воображаемых тварей, выползающих из сосков, но тут же ощущение прошло, и она схватила Мэта за руку. Ее ладонь была холодной. — Дурак, — повторила Мэйхуа.
— Не пойму, о чем ты. Хочешь сказать, что не любишь меня, да?
— Да. Нет! Сначала не любила… — Мэйхуа в отчаянии взмахнула рукой и разрыдалась. Мэт дал ей выплакаться вволю, продолжая гладить ее. Но он делал это машинально, а его мозг отказывался работать. Наконец Мэйхуа вытерла лицо рукавом. — Как это было забавно. Миллионы «Дьюкэнон Юнг». Господь Всемогущий, да какая же девчонка откажется? Потом… все закрутилось. Ты начал нравиться мне. — Она опять засмеялась, но теперь ее смех был скорее печальным. — Потому что ты из двух половинок. Как я. Желтый и белый, хлеб и рис. Евразиец.
— Вот, значит, как ты ко мне относишься?
— Да, черт побери! Ты… ничем не дорожил — ни отцом, ни компанией, готов был запродать все в ту же секунду, как я представила тебе У Тайцзи. И мне это нравилось. Даже без миллионов. Это шутка… идиотская шутка. — Голос Мэйхуа поднялся до визга. — Любовь!
— Ты ошибаешься. Я сказал У, что сейчас неподходящее время… — Мэт тряхнул головой. Какой смысл во всем этом? Он был невероятно наивен. Что ж, это не преступление. Во всяком случае, его любовь не преступление. Она дурачила его с наркотиками, а он искренне верил, что Мэйхуа хочет преодолеть свой недуг, хотя все это время она…
Нет! Детские обиды могут подождать, сейчас нужно беспокоиться о более серьезных вещах.
— Мэйхуа, послушай. Кто притащил тебя сюда?
— Они.
— Кто «они», Господи помилуй?
Мэйхуа пожала плечами.
— Разведка. Тайваньский гарнизон. Может быть, служба охраны порядка. — Мэйхуа монотонно забормотала, словно молилась: — Комитет национальной безопасности, Министерство внутренних дел… И так далее, и так далее, и так далее!
— Понимаю. Они сказали тебе, почему я здесь?
— Они чего-то хотят от тебя. Я должна передать тебе. Сообщение. «Апогей». Вот что им нужно. Но твой отец не стал играть в их игру. Улетел вчера с Тайваня и взял «Апогей» с собой.
— Значит, они сказали тебе насчет «Апогея»… — Мэт перестал ее гладить. — Отец уехал, говоришь… — Он встал и принялся ходить по комнате. Когда Мэт остановился, Мэйхуа увидела на его лице ту нежную улыбку, которая всегда так нравилась ей, успокаивала и одновременно возбуждала. — Это они сказали тебе, что мой отец вчера улетел?
Мэйхуа кивнула.
— И взял с собой «Апогей»?
— Да. Он бросил тебя.
— Нет, не думаю. Наверное, он хочет… чтобы я сам принял решение. — Мэт грустно усмехнулся. — Вот проблемы-то.
— И не говори.
— Мне иногда приходило в голову, что тайваньцы хотя заполучить «Апогей», и если отец предоставил мне право выбора…
— А что это за «Апогей»?
— Неважно. — Мэт подвинулся к Мэйхуа и положил руку на спинку ее стула.
— Моя проблема в том, что я знаю кое-что об «Апогее». И в том, что я трус. Заговорю задолго до того, как мне выдернут первый ноготь.
— Чушь! Ты не трус.
— Разве? Ну, а как насчет другой проблемы? Беда в том, что… я не против них. Я за тех, кто трудится ради спасения своей страны.
