Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав
Гибли богатые и бедные, умные и глупые, трава исчезала в едином дуновении, деревья кланялись лучу, а с ними — дома, заводы, сады. Луч заползал в подвалы, доставая тех, кто пытался спастись; оранжевые пальцы сбивали щелчками самолеты с неба. Поезда раскалялись до бела, а люди внутри умирали, прежде чем до них доходила истина, что этот рассвет не похож на какие-либо предыдущие.
Никто не кричал — не успевал; телевизионный ведущий, читающий утренние новости, даже не прервал сообщения: вспыхнуло и все; покой в это последнее мгновение наполнил сердце Эвы Хартман, а вот Беата так и не успела понять, насколько она ошибалась, поскольку мчащийся в ее сторону огонь превратился в Малгосю, захватил ее, обнял, позволил — наконец-то — исчезнуть.
Пламя расходилось по Вроцлаву, уплотняясь, оставляя за собой бесплодную и раскаленную землю; останки улиц и людей светились словно лава. И далее: через Бжег, Олаву, Легницу, через всю Польшу и весь свет, оставляя за собой пылающие могилы. Ничто не могло остановить этой золотой волны, Солнце поднималось выше, светя сильнее, делясь своей силой. Закипели озера, моря и реки; Татры и Альпы поклонились огню. Крик поднялся под самое небо и тут же замолк, не добравшись до Святого Вроцлава. А тот стоял непоколебимый и могучий, вечное убежище для спасшихся, пускай языки пламени мчатся и все выжигают: здесь будет, здесь уже безопасно. Я вижу их: Михала, Малгосю, рядом с собой, навечно вместе в черной короне всеобщего уничтожения.
Тихо, так тихо….
* * *Вот и закончилась книжка Лукаша Орбитовского. Признаюсь честно, я до сих пор не знаю, почему взялся ее переводить: страшилки не мое хобби, а здесь хватает и зомби, и бессмысленных убийств, не забывая уже о конечном апокалипсисе.
Но вот атмосфера книги напомнила раннего Стивена Кинга, которого я уважаю (черт побери, приятно, что у соседей-поляков имеется собственный Стивен Кинг, хотя пишет он уже и не модно; приятно познакомить любителей американского автора у нас с его польским воплощением).
Потом пошли литературные ассоциации. Даже если не быть знакомым с апокрифическими евангелиями и богатой народной христианской устной и письменной традицией, то песню А. Хвостенко «Город золотой» слышали у нас многие. Ну, ту самую, где «тебя там встретит огнегривый лев, и синий вол, исполненный очей, с ними золотой орел небесный…». Животные эти были воплощениями евангелистов Марка, Луки и Матфея. А вот у Орбитовского это шелудивый пес, однокрылая птица и кабан с одним клыком. Воплощением четвертого евангелиста — Иоанна — является ангел с мечом, а в книге: непонятно кто, историю которого мы прослеживаем во всей книге, и которая заканчивается (начинается?) на самых последних страницах.
Зато этот «ангел», дантист, пьяница, скандалист и не самый хороший отец и муж переживает потрясающие приключения, знакомясь с самыми глубинными архетипами Вроцлава — от трех королей: Чехии, Германии, Польши, до дракона, символизирующего — на мой взгляд — то самое прошлое, которое еще вспоминают вроцлавяне («Вот немцы, когда уходили, то говорили, что на этом месте строить нельзя, так Одра во время наводнения эти дома, словно спичечные коробочки переворачивала…»). А не напоминает ли вам история Адама Чечары историю Иоанна Крестителя, усомнившегося в малом и погибшего (тоже взято из апокрифов).
А история Эвы Хартман: в ней есть что-то от Евы — обманщицы и обманутой.
Сам же Михал, которому нужно было погибнуть, чтобы преобразиться и воскреснуть — никого вам не напоминает?
Что-то в книге заставляет вспомнить и «Мастера и Маргариту» (здесь пускай каждый подумает, прав я или не прав).
Ну а сражение под Святым Вроцлавом тут же заставляет перечитать «боевые» страницы «Потопа» Генрика Сенкевича или же «Тараса Бульбы» Николая Васильевича Гоголя (его влияние тоже, ой, чувствуется!).
Что-то есть в книге от народных рассказов о преступлении и наказании (история Люцины с Беатой).
Короче, литературных реминисценций хоть отбавляй. Лично я не называл бы жанр повести «магическим реализмом» или модным сейчас «городским фэнтези». Лукаш Орбитовский ни Габриэль Гарсиа Маркес, ни Нил Гейман, ни Чайна Мьевил — он совершенно самостоятельный, состоявшийся польский писатель (в его активе несколько сборников рассказов и романы)!
А еще в книге есть город Вроцлав, который мы видели неполные сутки, но полюбили надолго, что вылилось в перевод «Бреслау Forever» и «Святого Вроцлава» (а там, глядишь, еще чего найдется, у того же Анджея Земянского).
Хотелось бы, чтобы все читатели этого перевода встретились с живым, реальным Вроцлавом, забрели в Японский Садик, сфотографировались с гномиками, выпили пивка на площади Рынок…
Перевод (как и всегда) посвящаю всем тем, кто рядом, а также людям, которых уважаю и люблю.
Переводчик: Марченко В.Б. - 15 сентября 2013 г.
Примечания
1
Krzyki, (нем. Krietem) — бывший административный самоуправляемый район Вроцлава. Это же название носит один из микрорайонов — Кжики. В настоящее время, на территории Кжиков, на месте самого высокого здания во Вроцлаве, Польтегора, выстроена 220-метровая Sky Tower. Неподалеку возведен новый торговый центр «Аркады Вроцлавске». В этом же районе располагается вроцлавский Экономический университет, старое еврейское кладбище, водонапорная башня, Центральный вокзал, Вроцлавский Театр Пантомимы — Википедия
2
Psie Pole (нем. Hundsfeld) — бывший административно-самоуправляемый район Вроцлава, располагающийся в северной части города. Собачье Поле включает в себя все микрорайоны, расположенные на правом берегу основного течения Одры, Старой Одры и Навигационного канала, в том числе: Карловиче, Особовице и отдельный в прошлом город Псе Поле. В район входят три крупных микрорайона: Закжув, Псе Поле и Ружанка. Через район протекает река Видава, на крупном отрезке образующая границу города. Здесь же растут густые леса — Википедия
3
Rozanka (нем. Rosenthal, после Второй мировой войны, так же Ryzan i Rogozin — вроцлавский микрорайон в районе Псе Поле. Микрорайон расположен между Одрой с юга, улицей Жмигродской — с севера и улицей Балтицкой — с востока. На западной окраине жилого массива находится старинное Особовицкое Кладбище, крупнейший некрополь Вроцлава. В состав жилмассива входит — на западе, между улицей Балтицкой и кладбищем — множество односемейных домов и небольших домиков на несколько семей (округа улиц Чешской и Моравской, по большей части — это застройка первой половины XX века), а так же крупнопанельные дома в районе Хорватской, Безпечней и Югославской, которые на современных планах города обозначены как «Литота» — Википедия
4
Вариант имени Якуб. Можно было бы назвать и Яшей, но как-то не… — Прим. перевод.
5
Здесь: Казик — уменьшительное от имени Казимир. Правда, автор везде пишет «Kazek». Возможно, это такой местный, вроцлавский колорит… — Прим. перевод.
6
Скорее всего, речь идет об «Истории философии» Владислава Татаркевича (1886–1980), выдающегося представителя львовско-варшавской философской школы. Его «История философии» в трех томах (1931) считается классическим учебником и в наше время — Прим. перевод.
7
Раз уж зашла речь об именах: Малгося (Malgosiay — уменьшительное от Малгожата (Malgorzata) — Маргарита — Прим. перевод.
8
Trybuna Ludu («Трибуна народа»), официальная газета Польской Объединенной Рабочей Партии — Прим. перевод.
9
Вот такое вот польское имя: Szczęsny. Означает «счастливый, счастливчик» — Прим. перевод.
10
Ювеналии (Juwenalia) — Праздник студентов. Впервые отмечались в Кракове, еще в XV веке. Во многих городах с крупными учебными заведениями в эти дни осуществляется передача студентам ключей от городских ворот. Празднества, как правило длятся несколько дней, во время которых проходят культурно-спортивные мероприятия, организованные, в основном, студентами и для студентов. Названия ювеналий и время их проведения могут быть самыми разными. В Кракове ювеналии проходят в начале мая — Википедия
11
Между переломными 1956-ым и 1970-ым растянулась эпоха Владислава Гомулки: Польша периода топорного социализма, в которой «жили на те самые польские две тысячи» (как это сформулировала Агнешка Осецкая), теснились в квартирах со слепыми кухнями, мечтали о ветчине и джинсах, ловили на транзисторах Радио Люксембург, а также выступления того же Гомулки, который кричал на кардинала Стефана Вышиньского, на Лешка Колаковского и других ревизионистов. Не только кричал, но и сажал в тюрьмы. — Веслав Владыка «Польский календарь».
