Кристофер Эйтс - Черный мел
LVII.Дэ свернулась калачиком на моем диване, больше она не плачет.
Я в третий или четвертый раз открываю все шкафчики. В них ничего нет — содержимое разбросано по полу.
Ее здесь нет, Джолион, ее здесь нет!
Должна быть, отвечаю я, заглядывая под коврик, отшвыривая коврик в угол.
Нет, ее здесь нет. Здесь ее нет!
Дэ, ты ведь приходила ко мне в квартиру, помнишь?
Не смей! Не смей обвинять меня, Джолион!
Нет-нет-нет, Дэ, я ни в чем тебя не обвиняю. Просто у тебя память намного лучше, чем у меня, вдруг ты помнишь, куда я положил ее? Я ощупываю себя, размахиваю руками. Наконец сцепляю пальцы на затылке.
Ты потерял ее, кричит Дэ, вскакивая с дивана. Каблучки ее босоножек звонко цокают по половицам. Потерял самую большую мою драгоценность! Единственное мне небезразличное, Джолион. Ее нет! Нет!
Да здесь ли она? Это сейчас самое главное, говорю я, расхаживая кругами, роясь в фотографиях, перебирая мнемоники. Наверное, я взял ее с собой на прогулку, говорю я.
Что значит — взял с собой?! — кричит Дэ. Хочешь сказать, что она может быть где угодно в Нью-Йорке?!
Нет, не знаю. Не помню, чтобы брал ее. Я не… Нос распух, на полу беспорядок, моя жизнь разбита, все перевернулось. Прислоняюсь к стене и съезжаю на пол, закрыв лицо руками.
Дэ нависает надо мной, и от ее голоса мне становится совсем тошно. Джолион, пока ты не найдешь мою книгу стихов, ты больше меня не увидишь. Никогда! Если ты когда-нибудь в шесть вечера придешь в парк под елку, я пойму — ты ее нашел. Если не найдешь, не приходи, все равно меня не увидишь. Как я могла простить тебя, Джолион? И зачем я вообще тебя прощала?
Смотрю снизу вверх на Дэ в ожидании увидеть на ее лице гнев, я должен вынести ее взгляд, заслужил ее гнев, заслужил наказание. Но лицо у Дэ незлое, а очень-очень грустное. Как будто я разбил ей сердце…
Она отворачивается и складывает руки на груди, будто хочет унять дрожь. Снова цокают каблучки, она с трудом пробирается в дебрях моей замусоренной квартиры, ее стройные ноги исчезают. Тогда я закрываю глаза.
Хлопает дверь. Хлопает так сильно, что дрожат стены. Похоже, я все-таки сломал нос.
* * *LVIII(i).Джолион попал в клещи: с одной стороны, Игра, с другой — Марк. Одно хорошо — заканчивался рождественский семестр, и Марк уезжал домой на каникулы. Он зашел к Джолиону с прощальным напутствием:
— Джолион, на каникулах постарайся хорошенько выспаться и отдохнуть. В следующем семестре переходим к четвертой стадии.
Но спать Джолион по-прежнему не мог. Он оставался в Питте, Игра продолжалась даже во время шестинедельных каникул. По этому вопросу они устроили голосование, двое проголосовали за… От Джолиона даже согласия не потребовалось. Итак, они продолжали играть. Чад и Дэ по-прежнему оставались сообщниками, а Джолион продолжал проигрывать. Почти все студенты разъехались на каникулы по домам, и его противникам приходилось придумывать для Джолиона унизительные задания в городе. В пабах для рабочего класса, в дешевых забегаловках, супермаркетах… в любом месте, где к студентам относились с презрением. День за днем он вынужден был мучиться, терпеть унижения. Раздеваться на публике, изображать демонстрацию, состоящую из одного человека, устраивать уличное представление против иммиграции, кататься на моноцикле, изображать пантомиму, читать тексты Шекспира. Еще одно испытание назвали «Брачный прерыватель». Джолион вынужден был прийти на венчание совершенно незнакомых людей и объявить, что жених и невеста не могут вступить в брак. Якобы раньше он был влюблен в невесту и они помолвлены. Джолиона выгнали из церкви и угрожали избить. Ему пришлось заниматься эксгибиционизмом, забрасывать лектора дурацкими вопросами, непристойно ругаться в общественных местах, переодеваться в женскую одежду, жечь деньги, ходить на прослушивание, приступить к экспериментальным танцам, демонстрировать снобизм, просить милостыню…
По ночам он лежал в постели, вспоминал удивленные взгляды посторонних людей. Их лица он запоминал лучше слов и оскорблений. Впервые в жизни Джолион стал бояться вообще людей. Жизнь его деформировалась и дала трещину. Он зависел от мнения совершенно незнакомых людей.
LVIII(ii).За неделю до начала Троицына семестра Джолион записался на прием к врачу, дружелюбному джентльмену, который носил галстук в диагональную полоску — так называемый полковой.
Врач во время приема взвесил пациента и быстро выписал рецепт. Он похвалил Джолиона за обращение к нему. В разговоре доктор называл Джолиона «старина». В наши дни, старина, бессонницу и депрессию научились лечить, медицина идет вперед семимильными шагами. Доктор вручил рецепт на три вида лекарств. Бояться больше не нужно. И пусть Джолион не стесняется, если ему понадобится что-то еще. Все что угодно, старина. Доктор взял с пациента слово, что тот еще зайдет к нему. И Джолион обещал.
LVIII(iii).При выходе из колледжа Джолион замотал шею и часть лица шарфом. Это был шарф цветов Питта, тот самый, который они купили для Чада в начале Игры. Но Джолиону предстояло не только носить шарф.
Он приехал на автобусе и с остальными встретился на месте. За исполнением задания наблюдал Длинный, он держался в нескольких шагах от Чада и Дэ, те вручили Джолиону билет. Сами они сидели на два ряда сзади, не хотели, чтобы кто-то понял — они вместе.
Друзья вошли, и Джолион прошел на свое место. Его красно-белый шарф резко выделялся на общем фоне, где преобладали белые, желтые и синие цвета «Оксфорд Юнайтед». Сине-желто-синие шарфы, сине-желто-синие рубашки, сине-желто-синие знамена.
Когда начался футбольный матч, болельщики закричали, завопили: «Юнайтед, Юнайтед, Юнайтед! Круши, дави, ломай!»
Джолиону дали десять минут на раскачку, потом он должен был встать и выступить с первой кричалкой — обычной, только с другими словами. Вратарь команды гостей, Филипп Гераб, приехал из Гавра. Чад и Дэ провели большую подготовительную работу.
Прошло семь минут матча, за это время Гераб ухитрился нарушить правила. Он задел мяч рукой после вбрасывания, выполненного партнером по команде, и им назначили свободный удар. Фанаты оксфордцев ликовали. И тут встал Джолион и завел:
— Vous êtes merde et vous savez que vous êtes merde et vous savez que vous êtes…
Вокруг него воцарилось враждебное молчание.
— Ты кто такой, мать твою? — спросил кто-то.
И сотня голосов завопила:
— Ты кто такой? Ты кто такой? Ты кто такой?
Борясь с подступающей тошнотой, Джолион пробовал объясниться:
— Так ведь их вратарь француз! Вот я и кричу: «Вы дерьмо, и знаете это», только по-французски.
Кто-то в ответ обругал его. Многие кричали:
— Сядь, да сядь же, мать твою!
А потом все принялись дружно скандировать:
— Сядь! Сядь! Сядь!
Он сел. Глаза, глаза, кругом одни глаза… Джолион притворился, что смотрит игру и не ощущает на себе влияния толпы, степень их ненависти.
В течение следующих десяти минут он должен был выполнить еще одно задание, оно было основано на том, что капитана «Юнайтед» зовут так же, как известного поэта-романтика.
Поэтому на девятнадцатой минуте Джолион снова встал. Голова у него закружилась, как будто он попал в газовое облако. Он начал скандировать на мотив бетховенской «Оды к радости». Его дрожащий голос возвысился над общим гулом:
— В нападении ужасен,/В обороне он прекрасен./Вперед, Джон Китс,/Вперед, родной,/Мы за тебя/Стоим горой!/Джон Китс/Любит птиц!
Вслед за ошеломленным молчанием его накрыла волна злобной ругани. Болельщики засучивали рукава и подступали к нему все ближе.
— Да ведь его зовут так же, как поэта, — оправдывался Джолион. — А любит птиц — потому что сочинил «Оду к соловью»…
И тут оксфордцам забили гол. Фанаты «Юнайтед» схватились за головы. Оставалось выполнить третью часть задания.
— Гол! — что было мочи завопил Джолион. — Го-о-о-ол!
Его ударили сзади по голове, перед глазами сверкнула яркая вспышка. Зазвенело разбитое стекло — кто-то ударил его бутылкой. Он упал на одно колено, нечаянно задел сидящих перед ним. Несколько человек вскочили с мест, один замахнулся и врезал ему в солнечное сплетение. Потом Джолиона снова ударили по голове, ухо обожгло жаром. На него посыпался град ударов. Его били кулаками и ногами. Джолион упал, сгруппировался, попытался прикрыть руками голову. Его били по пальцам, по лодыжкам, по коленям.
Когда он уже почти терял сознание, град ударов начал ослабевать, и Джолиона неожиданно подняли на ноги. Кто-то еще молотил его кулаками, но худшее было позади. Он услышал крики:
— Прекратите! Хватит! Да хватит же!
Длинный тащил его за собой в проход. С другой стороны оказался Чад и закинул руку Джолиона себе на плечо. Сначала они поднимались, потом спускались, долго шли по холодным коридорам. И вдруг выбрались на свет, как будто прошли сквозь разбитое стекло. Его уложили на скамейку.
