Александр ЗОЛОТЬКО - ПОКЕР НА КОСТЯХ

   – Это дело президента.

   – Это дело президента, – согласился Виктор Николаевич. – Сможешь ответить честно на один вопрос?

   – Смотря на какой.

   – Михаила вы взяли?

   – На этот смогу. Нет, не взяли. Он ушел из-под наблюдения, слегка помяв двух наших людей. И с ним вместе исчез некто Ковальчук, майор милиции. Знакомая фамилия?

   – Без комментариев.

   – Как угодно.

   – Это все?

   – Все. Остальное – дипломатической почтой. Можешь забирать своего старшего лейтенанта. До свидания.

   – Честь имею, – Виктор Николаевич, не подавая руки, встал, надел пальто и, забрав «кейс», вышел из комнаты.

   Никита остался сидеть в кресле, неподвижно глядя перед собой. Пальцы рук сжались на подлокотниках кресла. Костяшки пальцев побелели.

   Виктор Николаевич молчал до самого самолета. Чартерный рейс на Москву подвернулся очень удачно. Виктор Николаевич с самого начала планировал возвращаться на нем. Правда, не с таким настроением.

   Петров попрощался коротко, пожал руку Алексееву и ушел. Старший лейтенант явно маялся, пытаясь не демонстрировать перед явно опечаленным начальством свою радость по поводу возвращения к молодой жене.

   Виктор Николаевич отвернулся от Алексеева. Невесело усмехнулся. Странно, вроде бы все сложилось. Похоже, что Враг найден и даже обезврежен. Но не было чувства победы. Наоборот, Виктор Николаевич чувствовал себя проигравшим. Он понимал, что по возвращении его ждет несколько неприятных разговоров. Понимал также, что Михаил будет объявлен вне закона и в России.

   – Пора, Виктор Николаевич, – напомнил Алексеев.

   – Знаешь, как падает кошка? – неожиданно спросил Виктор Николаевич у Алексеева.

   – На четыре лапы.

   – Вот именно. И потому всегда остается целой.

   – Всегда, если не с очень большой высоты упала, – Алексеев пошел к самолету.

   «Если не с очень большой высоты», – произнес Виктор Николаевич, глядя ему вслед.

   Глава 6.

   Январь в Крыму выдался снежный. Мягко говоря. И морозный. Мы вывалились из поезда и обнаружили, что Юг мало напоминает Юг. Симферополь был завален свежевыпавшим снегом. Дороги вроде бы даже и не расчищали, предоставив это почетное право городскому транспорту. Тот справлялся.

   Мы – это наша дружная команда по игре «Что? Где? Когда?» и еще одна братская команда из Города, прибыли в Крым для того, чтобы принять участие в очередном туре Кубка Украины и были слегка разочарованы. В прошлом году, в это же время, мы покупали в Ялте подснежники.

   В этом году на перевале лежали сугробы, а за перевалом творилось вообще что-то невообразимое. Ветер, дождь, снег, снова дождь, потом дождь со снегом, а потом все заново. Кто-то пустил слух, что от трассы можно пешком добраться до пансионата «Прибрежный» и мы, что самое примечательное, поверили. В результате мы почти два часа плутали среди кактусов, присыпанных снегом, с завистью глядя на микроавтобусы, в которых проезжали более разумные команды. Возле самого пансионата нам начали встречаться микроавтобусы с командами уже едущими на экскурсию в Ялту.

   Поездка для меня вообще выдалась стремная. Во-первых и во-вторых, и в-третьих, у меня хватило денег только на билеты в Крым и обратно и на продукты для питания. Ночевать я предполагал на полу в чьем-нибудь номере, на прихваченном с собой каремате и спальном мешке.

   Выбор пола для ночевки у меня был небольшой – Пелипейченко сразу же заявил, что жить будет в одноместном номере. Катерина тоже собралась спать в одноместном, но по другой причине – муж потребовал, чтобы никто не смел ночевать в ее номере. Муж Катерины – это ее муж, и с ним спорить не приходилось.

   Кулинич с супругой, в целях экономии, спали вдвоем на одной одинарной кровати, оставались Брукман и Ходотов. Номер на всех был снят трехместный. И мне предстояло спать между кроватями более обеспеченных соратников.

   Окна в комнате были большие, от пола до потолка, батареи не топились, или почти не топились, за окном мел снег, а по полу гуляли сквозняки, с которыми мне и предстояло всю ночь сражаться.

   Мы перекусили с дороги бутербродами и пирогом, принесенным прямо к поезду одной из подруг Пелипейченко. Разговоров хватило до самого Симферополя. Олег не возражал. Свой успех у женщин он переносило стойко и терпеливо сносил наши подколки.

   Пьющая часть команды согрелась водкой, а не пьющая дождалась, когда закипит вода в захваченной хозяйственным Пелипейченко кофейнике.

   – А вы знаете, – сообщила Катерина, – что оказывается, в одноместном номере стоит по две кровати. Только селят там по одному?

   – Серьезно? – насторожился я.

   Пелипейченко тактично покашлял.

   – Если бы мне не запретил муж, – сказала Катерина, – я бы разрешила тебе спать у меня в номере, но он сказал – кто угодно, только не Заренко.

   – Это почти комплимент, – гордо сказал я.

   – Кто угодно? – Переспросил Ходотов, – а я не подхожу под эту категорию.

   – Ну, Саша, конечно, нет! Ты у нас не кто угодно. Ты у нас ого-го! Ты у нас Саша Ходотов, – закричали мы наперебой, – и будешь, зараза, спать в своем номере.

   – И я буду спать вместе со всеми, – напомнил я, – на полу. Простужусь, заболею и умру. Прямо у вас на глазах.

   – Это ж куда мы столько мертвого Заренко денем? – печально спросил Брукман.

   – Как куда? – включилась в разговор Лена, жена нашего капитана, формально играющая в команде Донецка, но мужественно переносящая все тяготы общения с нашей командой, – На балкон, чтобы не завонялся.

   Команда принялась обсуждать этот вариант, прикидывая, сколько я пролежу на балконе, как они меня будут туда перетаскивать, с моими габаритами и весом.

   – Добрые вы, – сказал я и попытался перевести стрелки на Брукмана, который как раз ел. – Вон лучше Брукмана на балкон вынесите, он легче.

   – Легче, – согласился Ходотов, – а жратвы сколько сэкономим…

   – Боря, перестань есть, – попросила Катя.

   – Свободна, селянка, – цитатой ответил Брукман, – не видишь, играю.

   В комнату заглянуло девичье лицо, что-то прощебетало и исчезло. Все посмотрели на Пелипейченко.

   – Я сейчас, – сказал Олег и направился к двери.

   – Прямо сейчас! Он это будет делать прямо сейчас! – закричал я.

   – Олеженька у нас сейчас причешется перед зеркалом… – начал Ходотов.

   – И будет красивым, просто как киноартист, – закончил я.

   – А вы в мультфильмах не снимались? – опять цитатой поинтересовался Брукман

   И мы заржали.

   За это я нашу команду и люблю. Мне в ней легко. До тех пока мы не начинаем выяснять, из-за кого опять не взяли вопрос.

   – Пойду и я пройдусь, – сказал Брукман, – грубые вы.

   – А сам-то, а сам…

   – Опять в другую команду пойдешь, – сказал Ходотов, – а как же верность нашей?

   – Присягал я на вашу верность! – и Брукман покинул номер.

   – Кто следующий? – Спросил я.

   – Мне нужно сходить в штабной номер, – вспомнил Кулинич, а Лена отправилась в расположение донецкой команды, в которой начинала играть еще в девичестве и продолжала это делать, выйдя замуж за Кулинича и переехав в Город.

   Катерина ушла в свой номер купаться.

   – Что будем делать? – спросил я Ходотова.

   – Ни малейшего понятия, полежу, почитаю, наверное.

   – Тогда я пойду пройдусь.

   – Иди-иди.

   И я пошел.

   Мимо мелькали знакомые и не очень знакомые лица, с некоторыми я просто вежливо здоровался, а с некоторыми обменивался последними новостями или анекдотами.

   Кто-то из одесситов увидев меня, остановился и почесал в затылке:

   – Ты приехал?

   – А что, не похоже?

   – Тебя минут десять назад искал кто-то у регистратуры, ему сказали, что ты не прописывался в гостинице.

   – Я без прописки, на полу. А кто искал?

   – Мужик какой-то. Спустись в вестибюль, посмотри.

   В вестибюле все было то же: привет, привет, как дела, здорово!

   – О, нашелся! – сказал кто-то у меня за спиной громким и малознакомым голосом.

   Я поначалу даже и не обернулся, но когда меня треснули по плечу, пришлось поворачиваться.

   – Какого?.. – и слова застряли у меня в горле.

   – Здорово, Карлович.

   Я привык к тому, что меня называют по отчеству. Это как-то выделяет меня из толпы. Пару раз даже спрашивали, не прибалт ли я? И тогда приходилось объяснять, что нет, что отчеством меня наградили мои дедушка и бабушка, большевики с дореволюционным стажем, назвавшие своего сына в честь Карла Маркса.