Брижит Обер - Лесная смерть
— Браво, Элиза!
Я проваливаюсь во тьму.
14
— Элиза, нужно, чтобы ты развязала меня! Скорее!
Кто это говорит со мной? Где я? Не хочу; не хочу просыпаться, не хочу слышать этот пронзительный детский голос, что звучит где-то совсем рядом. Я не хочу снова оказаться здесь!
— Элиза! Развяжи меня, иначе мы обе очень скоро умрем. Рено говорит, что мешкать нам никак нельзя.
Ну и что? Помнится, мне в свое время казалось, что умереть было бы просто замечательно? Разве теперь я придерживаюсь другого мнения? Да что ж это со мной творится? Нашла время сводить счеты с ребенком! Не говоря уже о том, что несчастная девочка сидит на диване рядом с трупом Поля, да еще связанная, причем связанная своим родным отцом. Но почему в квартире Бенуа? Этот вопрос неотвязно преследует меня, словно зубная боль. Некогда думать о таких вещах. Цель номер один: выбраться отсюда. Если мне удастся освободить Виржини, она без труда сможет открыть дверь и, в свою очередь, освободить меня; только действовать следует как можно быстрее.
— Мне так спать хочется…
Вот уж чего мне совсем не хочется, так это — спать.
— И как же ты будешь развязывать меня?
Если бы я сама это знала… Подъезжаю вплотную, ощупываю ее ноги и натыкаюсь на прочный нейлоновый шнур, которым связаны щиколотки. Развязать узел мне явно не удастся: он, должно быть, совсем маленький и стянут достаточно туго, а пальцы мои не так уж хорошо меня слушаются. Я откатываюсь назад. Хорошо бы не наткнуться на огромное кожаное кресло, в котором Бенуа так любил уютно устраиваться с какой-нибудь книжкой. Если не ошибаюсь, кухня должна быть где-то слева, дверь в нее расположена сантиметрах в пятидесяти от дивана. Еду вперед.
— Элиза! Куда ты? Я же здесь!
Чтобы как-то успокоить ее, я приподнимаю руку. Ну вот. Теперь я должна находиться как раз напротив двери; еду вперед очень тихо; хорошо, еще немножко; ну вот: кресло мое натыкается на что-то — должно быть, это плита. Разворачиваю кресло, проезжаю вдоль посудомоечной машины — стоп. Сейчас я нахожусь рядом с кухонным столом. Сумею дотянуться до стены или нет? Да. Раньше там у Бенуа была специальная рейка, на которую он вешал ножи. Тут, к счастью, все на месте. Нащупываю круглую рукоятку. Сжимаю в руке. Вынимаю из отверстия. Я достала его! Большой нож для разделывания мяса. Большой нож, которым резал мясо Бенуа. Опускаю руку и — вся в поту — возвращаюсь в гостиную.
— По-моему, я сейчас сделаю «бай-бай».
Вот уж об этом и речи не может быть! Несмотря на все свое желание действовать как можно быстрее, я очень медленно подкатываюсь к дивану: не хватало еще по неосторожности со всего размаху всадить Виржини в ноги тридцатисантиметровое лезвие ножа. Журнальный столик, ноги Поля, ну вот — приехали. Теперь я касаюсь юбки Виржини.
— Что это ты надумала? Хочешь на кусочки меня искромсать, что ли?
Самое худшее заключается в том, что она, по-моему, отнюдь не шутит, задавая подобный вопрос. Изо всех сил сжав в кулаке рукоятку ножа, я опускаю руку, вплотную прислонив ее к креслу — так, чтобы лезвие торчало под прямым углом, острием вверх, надеясь, что Виржини наконец-таки поймет мои намерения. Я точно знаю, что лезвие повернуто режущей стороной в нужном направлении: на рукоятке есть специальные выемки для пальцев — ошибиться невозможно. Эргономическая рукоятка — так написано на ее пластиковой поверхности. Виржини то и дело зевает.
— Ты хочешь перерезать веревку?
Я приподнимаю руку и тут же привожу ее в прежнее положение.
— Но ты же ничего не видишь, ты только ноги мне сейчас изрежешь вместо веревки!
Именно поэтому ты должна действовать сама, Виржини; ну же, подумай-ка хорошенько.
Шаги в коридоре? Нет, ложная тревога. Зато Виржини, похоже, сумела-таки сообразить что к чему: я чувствую, как подошвы ее туфель касаются моей руки.
— Не шевелись, я сама ее перережу!
Занятие совершенно безопасное. Она опускает связанные щиколотки так, чтобы нож оказался между ними, и начинает взад-вперед двигать ногами. Мне остается лишь изо всех сил удерживать нож, чтобы, не дай бог, не уронить его. Оказывается, это так приятно — держать в руке нож; никогда бы не подумала, что это может придать столько уверенности в себе, так успокаивать — нож для разделывания мяса, зажатый в руке. Нейлоновый шнур наконец разлетается пополам.
— Ура! А теперь — руки…
Она поднимается с дивана, разворачивается ко мне спиной, садится на корточки и, ни на минуту не переставая отчаянно зевать, проделывает ту же процедуру, что и с ногами. Шнур вот-вот лопнет — готово: лопнул; так что пока у нас все идет нормально. Теперь нужно, чтобы ты открыла дверь, Виржини. Ну же, давай…
Чтобы помочь ей побыстрее меня понять, я откатываю свое кресло к самой двери. И слышу, как девочка ходит по комнате.
— Папа… Иветта… Элиза, тут еще папа с Иветтой, но они почему-то сидят совсем тихо, даже не шевелятся; здесь так темно, что я почти ничего не вижу… сейчас открою ставни…
Нет, только не это!
— Не получается: закрыты намертво. Папа… Папа, скажи же что-нибудь! Прекрати на меня так смотреть, скажи что-нибудь!
Мороз пробегает у меня по коже; я молю Бога о том, чтобы ей не вздумалось взобраться к нему на колени, зная, что она наверняка это сделает, а потом… Кто-то внизу вызвал лифт; слышно, как он спускается. Виржини, дорогая, умоляю тебя!
— Нужно вызвать доктора, папа сильно поранен, и Иветта тоже!
Она подбегает ко мне, я слышу, как ее проворные пальчики нащупывают замок; вот она уже отыскала его — но что такое вдруг, что такое она делает? Виржини! Ее уже нет рядом со мной. Виржини, где ты? Не время сейчас в прятки играть! Какие-то смутные звуки — и ничего больше. Стараюсь дышать как можно спокойнее, медленно считаю до двадцати. Какое-то движение справа от меня, в районе кресла. Ну что еще за игры? Когда человек лишен дара речи, самое худшее заключается в том, что он не может наорать на людей, не в состоянии ничего им приказать, облаять их как следует, наговорить гадостей… Именно этого мне сейчас не хватает больше всего: возможности на кого-то наорать, кого-то оскорбить, отругать. Какое-то движение воздуха справа от меня — ах! Дверь все же открывается и…
— Что вы здесь делаете? — спрашивает Жан Гийом, откатывая мою коляску, загородившую проход.
— Она ждала нас здесь, — отвечает Элен, закрывая дверь.
Ее рука ложится на спинку кресла — и вот уже неспешно закатывает меня назад, в комнату. Ничего не понимаю. Зачем Элен привела сюда Жана Гийома? И что такое с Виржини? Почему Элен ничего не говорит ей?
— Иветта! — внезапно взволнованным голосом восклицает Гийом. — Иветта!
— Она вас не слышит, — спокойно поясняет Элен.
— Нужно немедленно вытащить ее отсюда. И Поль — Господи Боже мой!
— Всем оставаться на местах, — поистине замогильным голосом приказывает вдруг Тони-Иссэр.
От неожиданности я цепенею. Каким образом он тут возник, словно из воздуха? И вообще: кто они все такие? Что им понадобилось здесь — в квартире Бенуа? А моя Иветта? Они, что же — так и оставят ее подыхать на этом проклятом диване? Несчастная моя голова, похоже, вот-вот разлетится на кусочки.
— Садитесь.
Смутное движение в комнате: кто-то тяжело опускается на диван — должно быть, Жан Гийом; Элен, наверное, села в одно из кресел. А Виржини? Почему все они дружно не замечают ее? Она все же, надо полагать, не прозрачная!
Я по-прежнему сжимаю в руке нож. Он плотно прижат к колесу моего кресла. Интересно бы знать: Иссэр стоит сейчас рядом со мной? Сам он, однако, тем временем разглагольствует:
— Прежде чем стрелять, Элен, тебе следовало бы проверить, заряжен ли пистолет боевыми патронами. Выходит, ты не знала, что Бенуа держал его заряженным исключительно только холостыми?
Опять Бенуа! Ну да: я прекрасно помню лежавшую у него в одном из ящиков ночного столика «Беретту» — мы еще чуть ли не поссорились по этому поводу. Я терпеть не могу, когда в доме хранят огнестрельное оружие, и он, желая меня успокоить, сказал, будто пистолет заряжен холостыми патронами — я, помнится, заявила, что в таком случае и вовсе не вижу ни малейшего смысла его здесь держать… Но с какой стати вообще у нее оказалась в руках «Беретта» Бенуа?
— Молчишь? — продолжает Тони; он явно чувствует себя, что называется, хозяином положения и очень этим доволен.
Я представляю себе, как он — с виду весьма элегантный — стоит сейчас перед нами, держа всех на мушке: сгорбившегося в уголке дивана Гийома, обезумевшую от ярости Элен, не способный уже ни на какое возмущение труп Поля, пребывающую в коматозном состоянии Иветту и меня — прикованную к инвалидному креслу калеку. Душераздирающее зрелище.
«Беретта» в ящике ночного столика, на котором стоял электронный будильник…
— Отпустите нас. Иветте срочно нужна медицинская помощь, — упрашивает Гийом.
