Джеффри Сэкетт - Клеймо оборотня
— Ахура, — тихо откликнулась она. — Бог Ахура Мазда. Бог Заратустры. Великий бог. — Она помолчала. — Единственный бог.
— Неужели единственный! — усмехнулся Пилат. — На этом краю света столько «единственных» богов, что…
— Гай, прошу тебя, — сказала она, не пытаясь сдержать слезы. — Во сне мне было предупреждение, оно касалось этого Иешуа. Он — Саошиант, избранник Ахура Мазды. Отпусти его, Гай, освободи. Если ты его убьешь… если ты его убьешь…
— Если я убью его, то на свете станет одним евреем меньше, а следовательно, у меня будет меньше хлопот. — Он сделал еще глоток. — Я иногда думаю, как это было бы благоразумно перебить их всех до единого, раз и навсегда.
Страбо не придал особого значения этим словам. Он отлично знал, что Пилат, как всякий добропорядочный римлянин, преклоняется перед властью закона. Однако сама мысль о мире, свободном от всей еврейской нечисти, показалась ему восхитительной.
— Гай, — умоляюще сказала Клаудиа, — прошу тебя, ты должен отпустить его, должен!
Пилат откинулся в кресле и оценивающе оглядел жену.
— А что я получу взамен, Клаудиа? Каифа предпочитает не говорить об этом открыто, однако дал понять, что в случае утверждения мною смертного приговора по делу этого возмутителя спокойствия, открыто осуждающего продажность иудейских священнослужителей, он подарит мне один тихий и послушный городок со всеми жителями и домами. А что предложишь мне ты в обмен за свободу этого человека?
Она нахмурилась.
— О ч-чем это ты?
— Все очень просто, дорогая, — улыбнулся Пилат, — я женился на тебе в надежде, что этот брак поможет мне обрести власть, богатство и влияние, но просчитался. Я не получил ничего, и потому хочу избавиться от тебя и подыскать более выгодную партию.
Замешательство Клаудии сменилось гневом.
— Развод? Ты не посмеешь!
— Нет, конечно, нет, — согласился Пилат. — Даже в немилости, ты все равно остаешься внучатой племянницей императора. И я сомневаюсь, что Либерию понравилось бы, вышвырни я тебя вон. — Он подался вперед. — А вот если бы выставить против тебя обвинения в измене, в политическом заговоре против Рима в союзе с этими парфянскими религиозными фанатиками, выкормышами Заратустры — ведь, в конце концов, Парфяния открыто враждует с Римом — и при этом ты не попытаешься опровергнуть это обвинение, вот тогда я смогу со спокойной душой казнить тебя и избавиться от нашего ненавистного брака, да еще и благодарность императора заслужу.
Она смотрела на него, широко открыв глаза, не веря своим ушам.
— Ты сошел с ума!
— Нисколько. — Он спокойно покачал головой. — Я всего лишь хочу сказать, что если тебе так дорога жизнь Иешуа, то вот — тебе предоставляется возможность обменять ее на твою. — Он улыбнулся. — Все эти странные восточные религии твердят о жизни после смерти, верно? Так вот, дорогая Клаудиа, я предлагаю тебе почетное место в загробной жизни, в царстве… — как бишь его зовут?.. Ахура? — да, в царстве Ахуры.
— Это нелепо! — гневно бросила Клаудиа.
— Стало быть, ты не принимаешь моего предложения?
— Разумеется, нет!
— А ведь я не шучу, Клаудиа, — сказал Пилат, не сводя с нее глаз. — Я пока еще далеко не уверен, что мне удастся спасти этого человека, да, собственно, и не собираюсь особенно стараться. Но если у меня появятся гарантии, что таким образом ты будешь вычеркнута из моей судьбы, то клянусь богами! — я приложу все усилия. Это серьезное предложение, Твоя жизнь в обмен за его.
— Никогда!
Он мрачно рассмеялся.
— Вот и все, что осталось от твоей очередной горячей любви к очередному богу.
Пилат обернулся на звук шагов и увидел охранника с арестованным.
— Ладно, Клаудиа, оставь меня. Иди, принеси в жертву быка или еще чем-нибудь займись. А у меня дела.
Он отвернулся от нее и взглянул на пленника.
— Это тот самый человек? — спросил он Страбо.
— Да, мой господин, — ответил центурион.
— Ну, что ж, приятель… — начал было прокуратор, но вдруг сурово нахмурился, заметив, что пленник даже не смотрит в его сторону. Арестованный не сводил глаз с супруги Пилата Клаудии, и лицо его при этом выражало полное замешательство.
— Клаудиа, я сказал, уходи! Удались немедленно!
— Клаудиа Прокула развернулась и, пылая гневом, взбежала по лестнице на верхний этаж.
Страбо засмеялся.
— Похоже, госпожа Клаудиа приняла ваше предложение всерьез!
— А кто тебе сказал, что это шутки? — мрачно пробурчал Пилат и обратился к пленнику:
— Настоятельно советую тебе не разглядывать римских женщин с такой бесцеремонностью. — Он допил остатки вина из графина. — Как тебя зовут?
Внимание пленника все еще было приковано к лестнице, по которой удалилась Клаудиа, и он ответил не сразу:
— Я… не знаю своего имени.
Пилат поднял глаза на Страбо.
— Он что, идиот?
— Не знаю, мой господин. Он сказал нам, что он халдеянин.
— Хорошо, халдеянин. Раз ты хочешь сойти в могилу безымянным, мне все равно. До меня дошло, что тебе известен некий Иешуа, проповедник из Назарета. Это правда?
— Известен? — переспросил халдей. — Нет, я не знаком с ним. Я лишь следовал за ним, наблюдал, слушал в надежде, что он сможет мне помочь. Но я никогда не приближался к нему. В конце концов, я понял, что его посулы не для меня.
— В самом деле? — Пилат уже начал подозревать, что толку от этого человека не будет. — И что же он сулит?
— Вечную жизнь, — просто ответил халдей.
— Ах вечную жизнь! — с насмешливой задумчивостью повторил прокуратор. — А ты, значит, вечно жить не хочешь.
— Нет.
— А чего же ты хочешь?
— Смерти.
Пилат рассмеялся.
— Ну, это мы тебе сможем устроить, халдеянин. Страбо, за что он арестован?
— Убийство, мой господин, — ответил центурион. — Но, может, стоит спросить его, о чем проповедовал назарянин?
Пилат повернулся к халдею.
— Давно ты знаешь… я имею в виду, давно ты следишь за этим назарянином?
— С его рождения, — ответил халдей.
Пилат подавил улыбку, ведь стоящий перед ним пленник был явно моложе Иешуа.
— С его рождения, говоришь?
«Я был прав, — подумал Пилат, — он ненормальный».
— Да, — подтвердил тот. — Я жил в Халдее, когда он родился. И были там странники, великие мудрецы и ученые из одной восточной страны. Их язык показался мне знакомым, и я последовал за ними. Им было пророчество о рождении Спасителя, и они шли поклониться Ему. Я жаждал спасения, а потому отправился с ними к месту его рождения. С тех самых пор я выжидал, наблюдал, и…
— Страбо, — прервал его Пилат, — есть ли какие-нибудь сомнения в виновности этого человека?
— Нет, мой господин. Когда мы нашли его, он был весь в крови, а рядом лежали искромсанные трупы.
Пилат кивнул.
— Имеешь ли ты что-нибудь сказать в свое оправдание?
Халдей не ответил, и Пилат продолжил:
— Ты признан виновным и приговариваешься к смерти. Приговор будет приведен в исполнение немедл…
Он вдруг замолчал и задумался. Жизнь этого человека ничего не значила для Пилата, равно как и жизнь проповедника Иешуа, но ему не хотелось уступить требованиям Каифы. И вдруг он улыбнулся. Ему в голову пришла идея, которая наверняка поможет поставить на место этого продажного, но все еще очень могущественного первосвященника.
— Страбо, значит, ты не знаешь его имени?
— Нет, мой господин.
— По-моему, у них есть обычай прибавлять к своему имени имя отца. Ну, например, такой-то, сын такого-то, да?
Пилат взглянул на халдея.
— Как звали твоего отца, халдеянин?
Тот пожал плечами.
— Я и своего имени не ведаю, откуда же мне знать, как звали моего отца.
Страбо осторожно кашлянул.
— Позволено ли мне будет спросить, что замышляет мой господин?
— Ты знаешь язык евреев лучше, чем я, Страбо. — Пилат не удостоил центуриона ответом. — Как на их языке звучит слово «отец»?
— «Авва», мой господин, — ответил недоумевающий Страбо, — но…
— А «бен» значит «сын кого-то», не так ли?
— Это на их древнем языке, — вступил в разговор солдат, который привел халдея, — на языке книжников и священных текстов. А простой люд обычно говорит «бар», или «вар».
— Ну, конечно, как я раньше не сообразил, — кивнул Пилат, — вон за дверью стоит Иешуа бар Иосиф, иначе говоря, Иешуа сын Иосифа.
Он наклонился вперед и ухмыльнулся.
— Ты, случаем, не игрок, друг мой?
Халдей печально улыбнулся в ответ.
— Судьба не наградила меня достаточным состоянием, чтобы испытывать удачу в азартных играх.
— Что ж, скоро ты станешь игроком. Моли судьбу, чтобы послала тебе удачу, когда будут брошены кости, сын своего отца.
Пилат обращался к узнику по-гречески, который был поистине универсальным средством общения на востоке Римской империи, и последние слова он произнес на эллинский манер. «Сын своего отца», так назвал он халдея.
