Дмитрий Глуховский - Сумерки
Поэтому-то я и приметил, казалось бы, совсем небольшой перекос в его положении. Надо было его аккуратно поправить, от греха подальше. И уж не принял ли я со страху скрип дерева за звуки далёких голосов? Учитывая то, что мне пришлось пережить за последние дни, с меня станется.
Но меньше чем через минуту меня уже было и калёным железом не заставить даже прикоснуться к чёртову зеркалу. Произошедшая с ним метаморфоза была за гранью моего понимания, и, прежде чем испугаться, я несколько долгих секунд стоял перед ним, медленно холодея и продолжая отчаянно, но всё так же безуспешно искать в нём своё отражение…
Стеклянная поверхность была совершенно тёмной. Я не увидел в зеркале ни своего лица, ни пламени ровно горящей свечи. Опешив, я сначала поводил ей вверх-вниз, словно зеркало было окном, за которым кто-то в ночи ждал моих тайных знаков, потом поднёс огонь совсем близко к стеклу. Оно оставалось на месте, однако неизвестным образом полностью утратило свои обычные свойства.
Меня захлестнуло скользкое, леденящее подозрение: что, если дело не в зеркале? Так резко, что свеча чуть не погасла, я повернулся к окну. Глубоко в ночной тьме за оконным стеклом вынырнуло моё лицо: багровое, выхваченное из мрака закоптившим от переживаний пламенем, оно напоминало перекошенную от страха греческую театральную маску. Что же, я хотя бы оставался при своём теле и всё-таки продолжал отражаться в зеркалах. По крайней мере, в большинстве из них.
Немного осмелев, я захотел разобраться в этой загадке.
Чёрная гладь стекла, похоже, поглощала весь попадавший на неё свет и не отпускала ни частицы его обратно. Сначала я был уверен, что в зеркале не видно вообще ничего, однако, проведя перед ним пять или шесть минут, до боли выпучив глаза, я вроде бы различил где-то вдалеке перед собой неясный контур. И когда я переместил свечу в сторону, надеясь осветить его получше, мне почудилось, что он изменил форму, будто там, внутри, кто-то шевелился…
Во мне боролись страх и любопытство. Так и подмывало попробовать дотронуться до тёмной поверхности; казалось, при прикосновении по ней пойдут круги, а рука погрузится внутрь… И чем дольше я стоял перед зеркалом, тем больше убеждался в том, что странный далёкий силуэт мне не причудился. Он постепенно оживал, начинал двигаться всё быстрее, и под конец принялся яростно метаться из стороны в сторону, словно пытаясь преодолеть некую невидимую преграду, вырваться на свободу.
Напуганный, я отдёрнул руку и отпрянул назад; рассмотреть его мне так и не удалось: стоило отойти от зеркала, как загадочное пятнышко померкло и растворилось во тьме. Новых же попыток сделать это я предпринять не успел, потому что в прихожей зазвонил телефон.
После случившегося я уже, конечно, и не думал про Новый Год, так что звонок, прозвучавший стократ громче и резче обычного в повисшей напряжённой тишине, заставил меня буквально подскочить на месте. Бросив ошалевший взгляд на часы (если верить стрелкам, было полвторого ночи), я робко приблизился к трезвонящему аппарату, и только услышав в прихожей запах хвои от моей маленькой ёлки, подумал, что меня ещё никто не поздравил. Трубку я снял, предварительно прочистив горло и намерившись звучать как можно спокойнее и веселее, когда вспомнивший обо мне друг нетрезвым голосом станет пенять мне за моё затворничество.
— С вами всё в порядке? — не здороваясь, каркнул тревожно кто-то смутно знакомый по ту сторону провода.
— Д-да… — от неожиданности я подавился своими словами. — А ч-чем, собственно, обязан?
— Майор Набатчиков, ГУВД. Дмитрий Алексеевич, я попрошу вас оставаться дома и никуда не выходить. Дверь никому не открывайте. Ваша жизнь может быть в опасности.
Куда только делись циничные, пренебрежительные нотки, так резавшие мне слух при последнем общении с майором? Теперь он говорил совершенно иначе, — предельно серьёзно, сжато. Ясно было, что именно сейчас Набатчиков не фальшивит, возможно, потому что ему открылись какие-то новые подробности этого дела, всей серьёзности которого он раньше не понимал.
— Вы слышите меня, Дмитрий Алексеевич? Не вздумайте покидать вашу квартиру! Дожидайтесь меня. Я буду у вас завтра, прямо с утра.
— Я понял, понял вас… Случилось что-то? — если у Набатчикова имелась причина так обеспокоиться, мне было лучше о ней знать сразу, не дожидаясь следующего дня.
— Групповое ритуальное убийство. Сектанты. Возможно, жертвоприношение… Вы что, с ума сошли их в таком виде в «скорую» грузить?! По мешкам разложите, и герметично закройте! — последние две фразы были явно адресованы не мне; майор кричал в сторону, к тому же, видимо, прикрывая трубку ладонью.
— И, позвольте, какое это имеет ко мне отношение? — насторожился я.
— Что же вы мне ничего о конце света не сказали? — укоризненно отозвался он вопросом на вопрос.
— Как… Вы знаете?! — сейчас я и не думал отпираться; я чувствовал запредельное, нечеловеческое облегчение оттого, что мой секрет известен кому-то ещё, что есть живая душа, с которой я могу теперь, не опасаясь психиатрической лечебницы, всерьёз обсудить положение, в котором очутился. — Но откуда? И вы верите?!
— Это не телефонный разговор, Дмитрий Алексеевич, вы сами должны понимать, — сухо оборвал он меня. — Прошу вас, дождитесь нас, и будьте бдительны.
Трубка щёлкнула и жалобно заныла. С добрую минуту прослушав короткие гудки, я, наконец, повесил её и ввернул пробки. Вернулся в комнату и осторожно осмотрел зеркало: никаких следов чего-либо сверхъестественного. Колдовство рассеялось, вероятно, в тот самый момент, когда раздался телефонный звонок от Набатчикова. Мне хотелось думать, что его приземлённость сможет защитить меня от необъяснимого, а бульдожья милицейская хватка окажется сильнее гибельного объятия щупалец, утягивающих меня в юкатанские топи.
Я не посвящал майора в свои тайны, однако ему было что-то известно; что ж, я был готов многое ему рассказать. Доставшаяся мне ноша была слишком велика для меня одного, и я не просил о ней. Знает ли он, чем это может быть для него чревато? Должен догадываться, иначе вряд ли стал бы так навязчиво меня предостерегать.
Я лёг в постель немедленно, рассчитывая приблизить завтрашнее утро, но от волнения проворочался всю ночь, барахтаясь на мелководье дремоты, и так и не смог прилично выспаться. Зато я услышал майора, ещё когда он поднимался по лестнице, и был уже на пороге, когда он только потянулся к моему дверному звонку.
В руках у Набатчикова был казённого вида портфель из дешёвого кожзаменителя. Не разуваясь, он по-хозяйски прошёл на кухню и водрузил портфель на стол, многозначительно глянув на меня. Я выжидал.
— Неужели вы думали, что ваша причастность к этой истории останется секретом для органов? — он по-инквизиторски добродушно усмехнулся.
— Вы понимаете, — взволнованно начал я, — просто обстоятельства тут такие необыкновенные, что я сомневался в своём здравомыслии. Вы же сами видели следы ягуара, но это не всё, был ещё и голем…
— Нет никакого голема, как нет и ягуара, — сморщился он. — Вы же взрослый человек. И не надо уводить разговор в сторону, которая не имеет никакого отношения к делу.
— Как же не имеет?! — запротестовал я, но он нетерпеливо отмахнулся.
— Почему вы не сказали, что знаете, отчего погибла ваша соседка? Вы отдаёте себе отчёт в том, что первым попадаете под подозрение?
— Я? Но вы сами видели, нападали и на меня… — растерянно пролепетал я. — Больше того, нападали, как раз, именно на меня… Ягуар… Или оборотень…
— Да что вы заладили со своим ягуаром? — раздражённо бросил он. — Подслушали наш разговор на лестничной клетке и схватились за соломинку? И почему вы не сказали главного?
— Главного?…
— Вам ведь было с самого начала прекрасно известно, что вся эта история вертится вокруг вас и вашей работы!
— Но откуда вы…
Тут он движением мясника, вспарывающего брюхо поросёнку, расстегнул свой портфель, и, засунув руку ему в нутро, выдернул оттуда ворох забрызганных кровью страниц.
— Узнаёте?!
Да, я их сразу узнал — те самые листы с переводом первых нескольких глав, сделанные мной под копирку для личного пользования и похищенные кем-то, когда я бросил их у мусоропровода в одном из приступов малодушия. Но откуда они взялись у майора?
— Вы ведь давали их прочесть вашей соседке? Не смотрите на меня так, для органов не составляет ни малейшего труда выяснить, кому они принадлежали. Пометки на полях сделаны тем же почерком, каким написаны от вашего имени жалобы в домоуправление на соседей-алкоголиков. Если эти кляузы, конечно, тоже не дело рук големов, — он скривился в подобии улыбки.
— Они были у соседки? — я тщетно пытался свести всё воедино.
— Ваши экзерсисы, — Набатчиков тряхнул листами перед моим носом, — она по достоинству не оценила, засунула их на шкаф, вместе со старыми газетами. Убийца, искавший бумаги, даже не догадался посмотреть там.
