Дэниел Силва - Убийство в Вене
Раз в день, обычно ближе к вечеру, Габриель и Шамрон выходили из конспиративной квартиры прогуляться по Английским садам. Тень Эйхманна висела над ними. Габриель считал, что она была с ними с самого начала. Она появилась в тот вечер в Вене, когда Макс Клайн рассказал Габриелю про офицера СС, убившего десяток заключенных в Биркенау, а теперь каждый день наслаждавшегося хорошим кофе в кафе «Централь». Однако Шамрон до сих пор упорно избегал называть даже его имя.
Габриель прежде много раз слышал, как поймали Эйхманна. Собственно, Шамрон использовал эту историю в сентябре 1972 года, чтобы убедить Габриеля присоединиться к операции «Гнев Господень». Теперь же Шамрон во время этих прогулок по тенистым дорожкам Английских садов рассказал Габриелю более детальную версию, чем все, что тот слышал прежде. Габриель понимал, что это не просто болтовня старика, пытающегося вновь пережить былую славу. Шамрон был не из тех, кто жил прошлым или похвалялся своими победами. Издатели тщетно будут ждать его мемуары. Габриель понимал, что Шамрон по определенной причине рассказывает ему об Эйхманне. «Я осуществил то, что ты собираешься предпринять, – говорил ему Шамрон. – В другое время, в другом месте, с другим человеком, но есть вещи, которые тебе надо знать». Габриель порой не мог избавиться от ощущения, что он шагает рядом с историей.
– Самым трудным было ожидание самолета, который увезет нас. Мы были заперты в конспиративном доме с этой крысой. Некоторые члены моей команды не могли даже смотреть на него. И мне пришлось сидеть в его комнате ночь за ночью и стеречь его. Он был прикован к железной кровати, лежал в пижаме и в темных очках. Нам было строго запрещено разговаривать с ним. Только человеку, проводившему допрос, разрешено было говорить с ним. Но я не мог придерживаться этих указаний. Понимаешь, я хотел знать. Как мог этот человек, которому от вида крови становилось плохо, убить шесть миллионов моего народа? Мою мать и отца? Моих двух сестер? И я спросил его, почему он это делал. И знаешь, что он мне сказал? Он сказал мне, что такова была его работа – его работа, Габриель, – точно он был банковским клерком или железнодорожным кондуктором.
И позже, стоя у балюстрады горбатого моста, переброшенного через поток:
– Только однажды, Габриель, мне хотелось убить его – когда он стал говорить мне, что не питал ненависти к еврейскому народу, что на самом деле ему нравился еврейский народ и он восхищался им. И чтобы показать, как он любил евреев, Эйхманн начал произносить наши слова: «Shema», «Yisrael», «Adonai Eloheinu», «Adonai Achad»! Мне невыносимо было слышать эти слова, вылетавшие из его рта, – рта, который отдавал приказы убить шесть миллионов. Я рукой зажал ему рот, пока он не умолк. Его стало трясти, и у него начались конвульсии. Я подумал, что довел его до инфаркта. Он спросил меня, собираюсь ли я его убить. Умолял не причинять вреда его сыну. Этот человек, который вырывал детей из рук родителей и бросал в огонь, заботился о собственном ребенке, точно мы могли действовать как он, точно мы стали бы убивать детей.
И за исцарапанным деревянным столом в пустынной пивной:
– Мы хотели, чтобы он согласился добровольно вернуться с нами в Израиль. Он, конечно, не желал туда ехать. Он хотел, чтобы его судили в Аргентине или в Германии. Я сказал ему, что это невозможно. Так или иначе, он предстанет перед судом в Израиле. Рискуя карьерой, я разрешил ему выпить немного красного вина и выкурить сигарету. Я не стал пить с убийцей. Я не мог. Я заверил его, что ему будет дана возможность рассказать все, как он считает нужным, что он будет предан настоящему суду с настоящей защитой. Он не питал иллюзий относительно исхода, но возможность объяснить свое поведение миру в какой-то мере привлекала его. Я отметил также то, что он по крайней мере будет знать о грозящей ему смерти, в чем он отказывал миллионам, шагавшим в раздевалки и газовые камеры под звуки музыки, исполняемой Максом Клайном. Он подписал свои показания, поставил на них дату, как добрый германский бюрократ, и дело было сделано.
Габриель внимательно слушал, подняв воротник пальто, засунув руки в карманы. А Шамрон от Адольфа Эйхманна перешел к Эриху Радеку.
– У тебя есть преимущество, так как ты однажды уже видел его лицом к лицу в кафе «Централь». Я же видел Эйхманна лишь издали, когда мы следили за его домом и планировали захват, но я никогда не разговаривал с ним и даже не стоял рядом. Я знал в точности, какого он роста, но не мог себе представить, как это произойдет. Я представлял себе звук его голоса, но в действительности не знал его. А ты знаешь Радека, но, к сожалению, и он немного знает про тебя благодаря Манфреду Круцу. А хотелось бы ему знать больше. И он будет чувствовать себя незащищенным и уязвимым. Он попытается уравнять позиции игроков, задавая тебе вопросы. Захочет знать, почему ты преследуешь его. Ни при каких обстоятельствах не вступай с ним в разговор. Помни: Эрих Радек был не охранником в лагере и не механиком в газовых камерах. Он был СД, человек, умело проводивший допросы. И он попытается использовать это свое умение в последний раз, чтобы избежать своей участи. Не играй ему на руку. Теперь все возложено на тебя. Он попытается найти способ, как все перевернуть.
Габриель опустил глаза, словно читал услышанное, выбитое на столе.
– Так почему Эйхманн и Радек заслуживают судебных процессов, – произнес наконец он, – а палестинцы из «Черного Сентября» – всего лишь мести?
– Из тебя вышел бы хороший ученый-талмудист, Габриель.
– А вы увиливаете от ответа на мой вопрос.
– Конечно, в нашем решении преследовать террористов «Черного Сентября» была в известной мере чистая месть, но было в этом нечто большее. Они представляли для нас постоянную угрозу. И если бы мы не убили их, они убили бы нас. Это была война.
– Почему было не арестовать их, не предать суду?
– Чтобы они могли изливать свою пропаганду на израильском суде? – Шамрон медленно покачал головой. – Они этим уже занимались… – он поднял руку и указал на башню над Олимпийским парком, – прямо тут, в этом городе, перед всеми камерами мира. И мы не собирались давать им новую возможность оправдать убийство невинных людей.
Он опустил руку и пригнулся к столу. Вот тут он и сообщил Габриелю о пожеланиях премьер-министра. Дыхание морозным туманом вырывалось из его рта, когда он говорил.
– Я вовсе не хочу убивать старика, – сказал Габриель.
– Он не старик. Он носит одежду старого человека и прячется за лицом старика, но он по-прежнему Эрих Радек, чудовище, которое убило десять человек в Аушвице только потому, что они не смогли назвать сонату Брамса. Чудовище, которое убило двух девочек у польской дороги, потому что они не стали отрицать того, что в Биркенау творятся жестокости. Чудовище, которое вскрыло могилы миллионов и подвергло их трупы последнему унижению. Старость не дает прощения подобным грехам.
Габриель поднял глаза и встретился взглядом с Шамроном.
– Я знаю, что он чудовище. Я только не хочу убивать его. Я никого не хочу убивать.
– В таком случае будь готов сразиться с ним. – Шамрон взглянул на свои ручные часы. – Я приведу кое-кого, кто поможет тебе подготовиться. Собственно, он скоро должен появиться.
– Почему вы говорите мне об этом только сейчас? Я считал, что это я принимаю все оперативные решения.
– Так оно и есть, – сказал Шамрон. – Но порой мне надо показать тебе путь. Старики для этого и существуют.
Ни Габриель, ни Шамрон не верили в предвестия или дурные приметы. Если бы они верили, то операция, которая привела Мордехая Ривлина из «Яд Вашема» на конспиративную квартиру в Мюнхене, заставила бы их усомниться в способности команды выполнить стоявшую перед ними задачу.
Шамрон хотел иметь Ривлина в команде и втихую довел это до его сведения. К несчастью, на бульваре Царя Саула сделать это поручили паре недоучек, только что вышедших из академии, оба были явно семитской внешности. Они решили переговорить с Ривлином, когда он шел из «Яд Вашема» на свою квартиру близ рынка Иегуды. Ривлин, выросший в Бруклине, в районе Бенсонхерст, шагая по улицам, никогда не терял бдительности. Поэтому он быстро заметил, что за ним следуют двое в автомобиле. Он решил, что это смертники из Хамаса или пара уличных преступников. Когда машина остановилась рядом с ним и один из пассажиров сказал, что хочет с ним поговорить, Ривлин бросился бежать. Ко всеобщему удивлению, нескладный хромой архивариус оказался нелегкой для поимки дичью и в течение нескольких минут убегал от своих преследователей, пока два агента Конторы не загнали его наконец в угол на улице Бена Иегуда.
Он прибыл на конспиративную квартиру в Лехеле поздно вечером с двумя чемоданами, набитыми исследованиями и жалобой на то, как ему было передано приглашение приехать.
