Роберт Ладлэм - Близнецы-соперники
— Это дурацкая болтовня! Ты же их даже не знаешь!
— Я знаю, какими методами они действуют — и ты вместе с ними. И если тебе будет от этого легче, то, что ты сделал тогда в Сан-Франциско, было не лишено смысла. Мне это очень не понравилось, но я воздаю тебе должное. — Адриан стал возвращаться по мосткам. — Сейчас ты просто потерял голову, поэтому я тебя и предупреждаю. Постарайся спасти свою шкуру. Постарайся как можно изящнее выйти из игры.
— Ты меня не запугаешь, — зло сказал Эндрю. — У меня лучший послужной список среди офицеров. А ты кто такой? Получил какое-то вшивое признание от офицеришки, сбрендившего под бомбежкой в зоне боевых действий. Чушь собачья!
— Ну, тогда я тебе скажу открытым текстом. — Адриан остановился у открытой двери эллинга и повысил голос. — Через пять дней — в следующую пятницу, чтобы быть точным, — будет подписана повестка военной коллегии. До конца недели будут обсуждаться способы урегулирования. Тут есть что обсуждать. Но одно условие окончательно. Тебя отправят в отставку. Всех вас.
Майор метнулся вперед, замер на краю мостков, словно собираясь прыгнуть на своего врага. Он сдержался; отвращение и ярость накатывали на него волнами.
— Я бы... мог... убить тебя, — прошептал Эндрю. — Я тебя презираю.
— Я так и думал, — ответил Адриан, зажмурился и устало потер глаза. — Отправляйся лучше в аэропорт, — продолжал он, глядя на брата. — Тебе многое предстоит сделать. Я предлагаю тебе начать с так называемых улик, которые вы припрятали. Мы знаем, что вы их копили года три. Передайте их куда следует.
В злобном молчании майор проскочил мимо Адриана и в два прыжка оказался на лестнице. Он побежал вверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки.
Адриан поспешно взбежал за ним и окликнул брата, когда тот уже шел по лужайке:
— Энди!
Майор остановился. Но не обернулся, не ответил. И юрист продолжал:
— Я восхищаюсь твоей выдержкой и силой. Всегда восхищался. Как восхищался и силой отца. Ты его частица, но ты — это не весь он. Ты кое-что упустил, и я хочу, чтобы мы поняли друг друга. Ты воплощаешь собой все, что я считаю опасным. И полагаю, это означает, что я тебя тоже презираю.
— Мы поняли друг друга, — ровным голосом сказал Эндрю. И пошел к дому.
Глава 19
Музыканты и официанты ушли. Эндрю отвезли в аэропорт «Ла Гардия». Он спешил на девятичасовой самолет в Вашингтон.
После отъезда брата Адриан еще полчаса пробыл на пляже в полном одиночестве. Наконец он вернулся в дом, чтобы поговорить с родителями. Он сказал, что хотел сначала переночевать, но теперь решил тоже уехать. Ему надо возвращаться в Вашингтон.
— Что же ты не поехал с братом? — спросила Джейн.
— Сам не знаю, — ответил Адриан тихо. — Как-то не подумал.
Они попрощались.
Когда он ушел, Джейн вышла на террасу, держа в руках доставленное священником письмо. Она протянула его мужу, не сумев скрыть тревоги.
— Вот, тебе принесли. Часа три назад. Священник. Сказал, что он из Рима.
Виктор молча взглянул на жену, его молчание было красноречиво. Потом он спросил:
— Что же ты не отдала мне его раньше?
— Потому что сегодня день рождения твоих сыновей.
— Они чужие друг другу, — ответил Фонтин, бери конверт. — Они оба — наши сыновья, но они очень не похожи.
— Скоро все будет по-другому. Вот кончится война...
— Надеюсь, что ты права, — ответил Виктор, вскрыл конверт и достал письмо. Несколько страниц мелкого, но разборчивого почерка. — У нас есть знакомый по имени Альдобрини?
— Как?
— Гвидо Альдобрини. Письмо от него. — Фонтин показал ей подпись на последней странице.
— Что-то не припоминаю, — сказала Джейн, садясь на стул рядом с мужем и глядя на мрачное вечерне небо. — Ты разберешь? Темнеет...
— Ничего, света достаточно. — Виктор сложил страницы по порядку и начал читать:
"Синьор Фонтини-Кристи!
Вы меня не знаете, хотя много лет назад мы встречались. Я заплатил за ту встречу лучшей частью своей жизни. Более четверти века я провел в Трансваале в заточении за совершенный мною мерзкий поступок. Я и пальцем вас тогда не тронул, но наблюдал за происходящим и не возвысил свой голос о милосердии, что было недостойным и греховным делом.
Да, синьор, я был в числе тех священников, которые под водительством кардинала Донатти появились на рассвете в Кампо-ди-Фьори. Ибо мы поверили, что совершаем благое деяние ради сохранения Христовой Матери-Церкви на земле; кардинал уверил нас, что нет ни законов Божьих или людских, ни милосердия, могущих встать между нашими деяниями и священной обязанностью защитить Божью Церковь. Наш священнический долг и монашеские обеты о послушании — не только нашим руководителям, но и высшему авторитету совести — были извращены всесильным кардиналом Донатти. Я провел эти двадцать пять лет, силясь все осмыслить, но это уже другой рассказ, неуместный здесь. Надо было знать кардинала лично, чтобы понять.
Я лишен сана. Недуги, подстерегающие человека в африканских джунглях, уже заявили о себе, и, благодарение Господу, я не убоюсь смерти. Ибо я отдал всего себя покаянию. Я замолил свои грехи и терпеливо дожидаюсь суда Господа.
Но, прежде чем я предстану пред очи нашего Господа, я бы хотел довести до вашего сведения информацию, утаить которую будет не меньшим грехом, чем тот, за который мне уже воздалось.
Дело Донатти продолжается. Некий человек, один из трех священников, лишенных сана и отправленных за решетку по приговору гражданского суда за нападение на вас, вышел на свободу. Как вам должно быть известно, Другой покончил с собой, третий умер от болезней в тюрьме. Человек же, уцелевший и вышедший из тюрьмы по причинам мне неведомым, вновь посвятил себя поиску пропавших рукописей из Салоник. Я сказал — по причинам мне неведомым, ибо кардинал Донатти был скомпрометирован и не пользовался доверием в высших кругах Я Ватикана. Греческие документы не в силах поколебать устои Святой Матери-Церкви. Божественное откровение не может быть оспорено писаниями руки смертного.
Сей лишенный сана священник называет себя Энричи Гаэтамо. Он упорствует в ношении сутаны, которую апостольским указом ему запрещено надевать. По моему разумению, годы, проведенные им в исправительном учреждении, ни в малой степени не способствовали просветлению его души и не указали ему пути милостивого Христа. Напротив, сколько я мог судить, он представляет собой новое воплощение Донатти. Его следует опасаться.
В настоящее время он прилагает усилия, чтобы добыть хоть малейшие крупицы сведений о поезде из Салоник, отправившемся в путь тридцать три года тому назад. Он уже объездил большую территорию, начал с сортировочной станции в Эдесе, побывал на Балканах, обследовал все железнодорожные пути в районе Монфальконе вплоть до северных пределов Альп. Он разыскивает всех, кто когда-либо был знаком с сыном Фонтини-Кристи. Он одержим своей маниакальной идеей. И он принимает заветы Донатти. Нет такого закона, ни Божьего, ни человеческого, который мог бы совратить его с пути «паломничества ко Христу», как он это называет. И ни одной душе он не открывает цели своего путешествия. Но я-то знаю, а теперь вот и вы тоже. Вскоре мне предстоит покинуть сей мир.
Гаэтамо живет в небольшой охотничьей сторожке в гоpax близ Варесе. Убежден, что близость к этому месту Кампо-ди-Фьори не ускользнула от вашего внимания.
Это все, что мне известно. То, что он попытается каким-то образом разыскать вас, мне совершенно очевидно. Молюсь, чтобы вас предупредили заранее, и да пребудете вы в руке Божией.
В горести и вине за мое прошлое остаюсь ваш. Гвидо Альдобрини".
Над водой вдалеке раздался раскат грома. Фонтин даже пожалел, что символика получилась такой прямолинейной.
Теперь все небо над ними заволокло тучами, солнце село, заморосил дождь. Он обрадовался перемене погоды и взглянул на Джейн. Она не спускала с него глаз, каким-то образом ей передалась овладевшая им тревога.
— Иди в дом, — сказал он. — Я скоро приду.
— А письмо...
— Конечно, — ответил он на ее невысказанный вопрос, сложил письмо в конверт и отдал ей. — Прочти.
— Ты вымокнешь до нитки. Сейчас хлынет ливень.
— Дождь освежает. Ты же знаешь, я люблю дождь. — Он улыбнулся ей. — Потом, когда прочитаешь письмо, помоги мне снять корсет, и поговорим.
Она постояла рядом некоторое время, он ощущал на себе ее взгляд. Но, как обычно, она оставит его одного, раз он просил.
Его бил легкий озноб — от мыслей, не от дождя. Письмо от Альдобрини оказалось не первым признаком того, что поезд из Салоник вновь замаячил на горизонте его судьбы. Джейн он ничего не рассказывал, ибо ничего конкретного и не произошло — лишь несколько тревожных случайностей.
Три месяца назад он отправился в больницу, где ему предстояло перенести очередную корректирующую ортопедическую операцию. Спустя несколько дней после операции к нему пришел посетитель, удививший и немного встревоживший его: представитель архиепископа Нью-Йорка. Он представился как монсеньор Лэнд. Он вернулся в Соединенные Штаты, проведя много лет в Риме, и ему захотелось повидать Виктора: работая в ватиканских архивах, он случайно набрел на удивительные документы.
