Маша из дикого леса - Дмитрий Александрович Видинеев
А Грыжа демонстративно не обращала внимания на Машу. Даже мимолётного взгляда не бросала. Да и гости-собутыльники, которые наведывались едва ли не каждый вечер, воспринимали девочку с обожжённым лицом возле собачьей будки с тупым равнодушием. Словно это было нормально, и удивляться тут нечему.
По ночам Маша бродила по подворью, наслаждаясь каждым движением. Ела чёрную смородину и малину, кусты которых росли среди бурьяна вдоль забора. Иногда она подолгу стояла возле калитки в ожидании, что вдруг объявится Аглая. Но нет, не объявлялась. А так хотелось услышать от неё ещё что-нибудь ободряющее вроде тех слов: «скоро всё изменится». Маша часто мысленно повторяла эту фразу, она для неё была сродни таинственному содержимому запертого сундука, ключ от которого ещё предстояло найти. Именно эта таинственность, неопределённость больше всего и волновала, давала простор для воображения. Маша всё чаще и чаще представляла себе всё, что находится за пределами двора, деревни. Её фантазию питали не только картинки из журналов, но и разговоры тех пьяниц, которые она вынужденно слушала, когда раньше сидела в своём закутке за печкой. Образы, которые вырисовывались в голове походили на лоскутное одеяло, сшитое из абстрактных картинок. Это было сродни тому, как человек средневековья пытался осмыслить природу звёзд, громовых раскатов, вспышек молний и извержений вулканов. Хитросплетение реальности и домыслов.
В начале августа зачастили грозы.
Когда по небу ползли тучи, у Маши портилось настроение. Зарождался и набухал, словно чирей, страх. Она пряталась в будку и дрожала. Ей казалось, что нечто невероятно злое бредёт по небу. Оно ревёт громовыми раскатами и швыряет в землю стрелы молний. Почему-то эта злая сила представлялась Маше в виде огромной женщины с бледным, как снег, лицом и чёрными извивающимися волосами. Воображение рисовало этот образ настойчиво, с каким-то странным упорством вытесняя другие образы.
Однажды, во время вечерней грозы, Маша увидела, как из дома вышла Грыжа. Облачённая в ночную рубашку массивная фигура медленно спустилась с крыльца, прошествовала до середины двора. Мрачное небо пронзали спицы молний, гром грохотал так, что земля сотрясалась, в воздухе вибрировало напряжение перед грядущим ливнем.
Грыжа стояла и покачивалась, словно повинуясь звучащему в её голове ритму. Лицо походило на застывшую маску, в его чертах не отражалось никаких эмоций. Она глядела в небо, а вокруг ветер гонял сор, шелестела листва.
Но вот молния сверкнула в очередной раз, и Грыжа заорала, выпучив глаза. Через мгновение этот вопль стал частью громового раската. Маше казалось, что из своей будки она сейчас глядит на абсолютное, ничем не замутнённое безумие. Стало до того жутко, что аж затошнило. Больше всего она боялась, что Грыжа обратит на неё свой взор. Но нет, та пребывала в каком-то трансе и смотрела только на небо.
Мир тонул в тяжёлых свинцовых сумерках. Ветер становился всё сильнее. Вспыхнула молния, и Грыжа снова заорала. Её засаленная ночная рубашка была мокрой от пота, на шее и лбу вздулись жилы.
Маше в голову пришла мысль, что Грыжа своими воплями переговаривается с той огромной женщиной, что шествует по небу среди туч. Возникнув, эта безумная мысль сразу же стала восприниматься как истина. И страх нахлынул с новой силой. Грыжа стояла всего в нескольких шагах от будки, и Маше казалось, что от неё исходят злые волны – они накатывали перед очередной вспышкой молнии, и отступал после раскатов грома.
Напряжение в воздухе достигло своего пика и, наконец, разразилось мощным ливнем. Грыжа опустила голову, как-то вся обмякла, словно из неё выпустили всю энергию, а потом она побрела к дому, медленно переставляя ноги. Маша с трудом различала её серую фигуру за пеленой дождя.
В середине сентября Грыжа велела Маше вернуться в закуток за печкой. Свежий воздух снова сменился вонью, солнечный свет – полумраком. Слова Аглаи «скоро всё изменится» теперь звучали в голове Маши как далёкое эхо. Ничего ведь не менялось. В избе по-прежнему пьянствовали. Все те же пропитые рожи приходили и уходили. Луна рождалась и умирала.
В конце зимы Маша подслушала разговор, после которого у неё внутри всё похолодело, и душевная изморозь не развеивалась ещё долгое время. В доме была обычная попойка – самогон, скудная закуска, туман из табачного дыма, ругань и жалобный скулёж. Но вот кто-то завёл разговор о тех, кто за последние месяцы в деревне помер. Начали перечислять. Вспомнили и Кольку и Нюрку, и Макара. Разумеется, выпили за упокой их душ. А потом Маша к своему ужасу услышала такие слова: «Аглая, ведьма старая, тоже скопытилась. Так и лежит мёртвая в своём доме». Как выяснилось, кто-то из деревенских отважился спьяну заглянуть в окно её избы, и увидел, что она на кровати лежит, сложив руки на груди. Через день ещё кто-то заглянул – та же картина. Хоронить её никто не собирался. Она как-то заявила, что если кто переступит порог её дома, сдохнет страшной смертью. Местные жители боялись Аглаю и в её угрозы верили. Как заявил один из участников той пьянки: «Пускай гниёт в своём доме. Поделом ведьме старой. Хоронить её – дураков нет».
Ожог на щеке в своё время доставил Маше меньше боли, чем новость о смерти Аглаи. Это было крушение надежд. Слова «скоро всё изменится» теперь казались ложью, ведь Аглая обещала, что они с Машей ещё встретятся и помогут друг другу. Соврала. А значит, и остальным её словам верить нельзя. Ничего не изменится. Этот вонючий дом, эти пьяные рожи – они будут всегда. Картинки в журналах так и останутся картинками. Больно. Маша чувствовала, как внутри неё разливается холод. Вкус конфет, старушка за калиткой теперь ей виделись чем-то нереальным, ложной памятью, обманом.
Прошли недели. Апрель сменился маем. Как и раньше Маша выбиралась по ночам во двор и разговаривала с луной. Но разговоры эти теперь были вялыми, пустыми. Слова «скоро всё изменится» забылись. В сознании поселилось тоскливое смирение.
Но всё изменилось.
Однажды.
И начало перемен походило на адский спектакль.
В тот день небо хмурилось, а к вечеру вдалеке зарокотал гром. Первая весенняя гроза приближалась.
В доме были гости. По обыкновению пили, ругались. Фёдор заснул прямо за столом, уткнувшись лицом
