Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2
Надо сказать, за годы работы я привыкла не очаровываться блеском экранных образов. Но это лицо, с тонким профилем, с удлиненным разрезом глаз и чуть припухшими веками, с неясной улыбкой, уходящей к высоким скулам, было особенным и мало-помалу врезалось мне в память, потому что в проекторе все время прокручивалось одно и то же кольцо — один из многих фрагментов фильма, несколько реплик, одна за другой, которые надо было дублировать: Мелоди и Джо повторяли одни и те же движения губами, бросая одни и те же обеспокоенные взгляды, как будто по рассеянности киномехаников.
В поисках ключа я пыталась восстановить в памяти свой голос десятилетней давности и даже еще более давнишний, но ничего не добилась. Что мне помогло, так это комедии, записанные в тот период на телевидении, которые я на днях еще раз просмотрела и прослушала. Я хочу сказать, что найти нужную интонацию мне помог мой голос, воспроизведенный в записи: вспомнить его оказалось неизмеримо легче, чем свой реальный голос. Теперь уж все пойдет более гладко — так я думала, когда мы вновь принялись за работу.
М е л о д и. Мне всего лишь хотелось уберечь тебя от еще одного траура.
Д ж о. Я был привязан к твоей матери так же, как ты.
М е л о д и. Я знаю. Именно поэтому. Мне казалось, ты сможешь забыть. И даже если б ты приехал, что бы это изменило? Ведь лучшие врачи оказались бессильны.
Джо приблизился к ней, покровительственно обнял и протянул ей платок. Отошел.
Д ж о. Извини, я был несправедлив.
М е л о д и. Ее сердце не выдержало, она была уже не та. Для меня ее не стало вместе с твоим отцом в ту памятную ночь.
Д ж о. С той самой ночи мы все уже не те, что прежде, хотя внешность и обманчива. Я не могу не думать об этом, и ты не права: забывать нельзя.
Мою последнюю реплику нужно было переделать, о чем я и сказала Мариани, прежде чем мы перешли к новому кольцу.
— Почему? Все прекрасно.
— Прекрасно, да не совсем. — Я надеялась, его слух, такой чуткий, когда надо, уловит то же, что и мой. — Понимаешь, не стало вместе с твоим… Все эти «ст» очень плохо звучат.
— Что ты, Катерина, отсюда они звучат великолепно! — включилась в разговор бедняжка Терци (она была уверена, что в качестве ассистента должна предвосхищать возможные возражения начальства, благородно рваться вперед первой, как на поле боя. Но кое-кто прекрасно понял, что́ я имею в виду).
Он бесшумно подошел ко мне сзади, положил руку на пульт, быстро просчитал слоги в своей посредственной фразе, беззвучно проартикулировал их по буквам своими тонкими губами. Это был Джусто Семпьони, автор итальянских диалогов в фильме. Ему оказалось достаточно минимальной перестановки: «Для меня ее не стало в ту памятную ночь, вместе с твоим отцом».
Я попробовала произнести эту фразу, следя за движением губ Мелоди: «ст» и «м» теперь оказались в нужном месте, текст укладывался просто идеально. Тогда, выдержав его полный холодного удовлетворения взгляд, я сказала с наигранным равнодушием, что и предыдущая реплика — «Я не сомневалась, что тебе удастся найти что-нибудь в таком духе» — длиннее оригинала и трудна для произнесения.
Семпьони замер с карандашом в застывшей руке и сделал вид, что от удивления он не в состоянии мне ответить. Этой реакции я ждала давно; но тут между нами очутился миротворец Мариани и повторил, что все прекрасно, однако мы действительно можем переделать это «не стало вместе с твоим».
— Но не более того, — заключил он, возвращаясь в аппаратную.
Скажите пожалуйста! Я вновь взглянула на изящный синтаксис текста, зажгла сигарету. Семпьони исчез так же тихо, как и появился.
Привилегия отказаться от печально известной системы «сойдет первый вариант», конечно же, имела и негативный момент: я не могла позволить себе сделать ошибку. В таких случаях я сохраняю нейтральный тон, и для малозначительной реплики Мелоди он вполне подошел.
Мы перешли к новому кольцу, действие все еще происходило в квартире: герои поднимались на верхний этаж.
Д ж о. Пожалуй, я не так сильно переживаю утрату своего старика, он был совсем не похож на твою мать: она только казалась черствой, он же действительно был таким. Но незадолго до смерти он почувствовал необходимость открыться и даже объяснился мне в своей отцовской любви.
В застекленной галерее, где они находились, по лицу Джо пробегали световые блики и тени. Его тон выражал ироничное спокойствие.
Потом они вошли в спальню — совершенно белую, уютную, почти детскую из-за многочисленных кружевных занавесок и подушек; потолок как бы давил на Мелоди. Но Джо удовлетворенно и нежно улыбался (он обставил эту комнату для нее, к ее приезду, подумала я). Он положил чемодан на скамью, неподалеку от вазы с цветами, ожидая комментариев, которые, однако, не последовали. Тогда он продолжил разговор, как если бы не было никакой паузы.
Д ж о. Об этом объяснении старик сразу же пожалел. Все, что со мной случится, сказал он, будет мне наградой по заслугам… Пророческие слова в определенном смысле.
М е л о д и. Думаешь, он чувствовал нависшую угрозу?
Д ж о. Нет, просто у него был такой характер.
М е л о д и. Может быть, он думал о чем-то конкретном, о чем-то, что могло бы навести нас на след…
Д ж о. Прошу тебя, перестань! Хватит с меня моих собственных сомнений.
Сцена с двумя героями погрузилась в темноту. Я сидела в наступившей тишине и ждала нового кольца.
Паузы, повторы, сущий ад! Среди примерно двух сотен колец, которые приходится отрабатывать актеру, дублирующему героя, масса потерянного времени. Вот сейчас, например, ничего у меня не получилось гладко: две мои жалкие реплики пришлось переделать из-за дефекта записи, и они начали сновать взад-вперед — как муравьи, как какие-то звуковые зомби — вместе с репликами Джо. «Думаешь, он чувствовал нависшую угрозу?» Нет, не пойдет, давай сначала! «Узоргу юушсиван лавовтсвуч но шеамуд». Хорошо, повторим, «думаешь, он чувствовал нависшую угрозу». Извини, еще раз, здесь дыра! «Пророческие слова, в определенном смысле», «елсымс моннеледерпо ваволс еиксечорорп» — что-то тюркское. «Хватит с меня моих собственных сомнений», «йиненмос хынневтсбос хиом янемс титавх» — прямо арамейский язык какой-то. «О чем-то, что могло бы навести нас на след…», «делс ан сан итсеван ыб олгом отч отмечо…»
Наконец-то, как бы соединяясь со своей составной частью — голосом, появился зримый образ Массимо Пасты, и я получила подтверждение своим первым впечатлениям от той встречи в темноте: худощавое, оливкового цвета лицо, нечто черное и подвижное — густые волосы, глаза, изгиб век; стройная фигура. На вид немного старше меня — лет тридцати пяти.
В том, как он подошел, слегка наэлектризованной походкой, как пожал мне руку, была типичная демонстрация, как если бы он хотел показать, что я всего лишь часть его рутины. Извинился за опоздание, подал знак Мариани, открыл свой текст, положив его на мой пульт, зажег лампу: все с тем же видом, совершая ряд размеренных и просто необходимых действий. Я поймала себя на том, что наблюдаю за ним с бо́льшим вниманием, чем хотела бы. Мне никак не удавалось понять несоответствие между его просьбой дать нам возможность записываться вместе и его замкнутым видом. Но иногда у меня случается, что я путаю чувства, возникающие к партнеру в процессе игры, с солидарностью второй степени, которая зарождается в результате этой работы.
Он подал знак, что готов, не оглянувшись.
— Хорошо, — бодрым голосом откликнулся Мариани, — сейчас быстренько сделаем утреннее кольцо и перейдем к сцене на аукционе.
Мне хотелось выпить кофе, но я стояла как привороженная: не знаю чем именно — желанием увидеть Пасту в работе, новым срезом фильма или лицом Джо Шэдуэлла, в тот момент поистине ангельским.
В общем, села и стала смотреть.
Джо тихо повернул ключ, вошел в комнату, освещенную красной лампой, запер за собой дверь. Посмотрел на развешанные фотографии, выбрал из них одну и начал изучать.
Паста нагнулся к микрофону и изобразил удовлетворение; по-моему, тут он слегка перестарался, предвосхитив нечто, еще не отразившееся на лице у Джо. И действительно, Джо полистал книгу по электронике, остановился, приложил фотографию, сопоставил, лицо его просветлело, и только тут он прошептал:
— Наконец-то!
Из аппаратной послышалось: «Хорошо!», наложившись на голос в зале:
— И впрямь молодец! Великолепное «наконец-то», звучное. Прямо поэма!
Он засмеялся, поклонился двум фигурам, возникшим из полутьмы: Антонио Купантони (о нем я наверняка упомянула вначале), признанному обладателю одного из самых привычных итальянских голосов, и Эдмондо Грегори, замечательному характерному актеру, играющему в кино не один десяток лет.
Купантони прошел вперед и шутливо сказал, указывая на своего спутника:
