Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав
Прогрохотал второй залп, за ним следующие. Те, кто еще мог бежать, продолжали мчаться вперед. Томаш следил за ними, переполненный озабоченностью — он не мог предположить, что перед столкновением падут те, которые должны были принять участие в первом, самом мощном ударе. Но, вместо того, чтобы продолжить обстрел, полицейские, едва видимые из-за своих щитов, чего-то выжидали; плевалась только водная пушка, сделав пролом на левом фланге штурмующих.
— Хол-лера, — прошептал Томаш, и тут паломники столкнулись с полицией.
Ослабленное по причине водной пушки крыло отразилось от щитов, зато остальные вошли в ряди защищающихся словно в масло, валя полицейских с ног, пиная ногами и прыгая, когда те лежали, прикрывшись щитами. Пространство между домами заполнилось воплями. В окнах появились озабоченные лица. Сверкали вспышки фотоаппаратов и мобилок. Видимое с перспективы крыши свалки столкновение выглядело уже выигранным[83].
Только впечатление было крайне ошибочным — да, атакующие ряды паломников свалили пару десятков полицейских, не сравняв даже собственных потерь. Появились новые мусора, которых прижали с других частей кордона. Стрелять они не могли, так как попали бы в своих. Так что в ход пошли дубинки, щиты и комендант Роберт Януш Цегла. Тем временем, пилигримы утратили ударный момент, распылились, атакуя по несколько человек или же связывая силы в одиночных поединках. Один из капо вытащил пистолет, но, вместо того, чтобы стрелять во врага, пристрелил троих паломников, которые, отказавшись драться, сразу же помчались к домам Святого Вроцлава.
Братья Вальцы из Грудзёндза охотились на мусоров втроем. Два брата атаковали спереди, лишь бы как размахивая дубиной и велосипедной цепью, а третий, маленький, заходил сбоку и совал нож под ребро. Метод срабатывал просто великолепно, пока кто-то из полицейских резко не вывернулся, не вырвал нож и впихнул его малому прямо в распахнутый от изумления хавальник. Мусор, бывший дзюдоист, еще сумел забить среднего из братьев Вальцов его же собственной цепью, пока не упал от удара жердью по яйцам. Он мог бы кататься по земле еще долго, если бы с него не содрали шлема и не разбили голову, как арбуз.
Работавшему последние два десятка лет охранником по фамилии Простой музыка танцевать не мешала. Первого полицейского он свалил еще приготовленным для такого случая камнем, вырвал щит из холодеющих рук и начал молотить им других, и не важно — врагов или своих. Простой вертел щитом, который превратился в смертоносную полосу, а бывшему охраннику еще хватало дыхалки и воображения, чтобы обматерить каждого, кого он послал на землю. Три резиновые пули его не свалили, понадобилось две боевые, но даже падая, он придавил своим телом стрелявшего. Из-под громадного тела торчали две дрожащие ноги. Простой умирал с чувством исполненного долга.
Безымянный молодой человек, которого в Черном Городке называли Тараканом, подскакивал вверх, на невероятную высоту, спадал на противника, хватал его левой рукой, а правой бил и искал возможности схватить за шею. Схватившись же, он менял захват — даря мгновение, чтобы самому передохнуть, или в порыве благодушия — после чего в дело шла левая рука, вооруженная кастетом с трехсантиметровым лезвием. Им он проводил под подбородками врагом, так что в мгновение ока сделался багровым. Издалека он походил на цирковую обезьяну, скачущую от одного трупа к будущему.
Тут в битву включился сам Цегла. Он кружил, словно призрак, молния смерти в тряпье — раздавал удары, стрелял левой рукой, всегда в сердце или голову, и с каждым ударом из уст коменданта исходило шипение, вроде бы и было оно тише шепота, но повсюду слышимое. Полицейским казалось, что Цегла уже умер, и только лишь его упырь возвратился, чтобы поддержать подчиненных.
Хотя паломники и сражались, жертвуя собственными жизнями, словно Святой Вроцлав поделился с ними своей силой, стрелки победы неумолимо склонялись в сторону полицейских — тренированных, лучше вооруженных, более сильных физически. В их паруса дуло призрачное дыхание коменданта Цеглы. Один за другим паломники падали, левое крыло, поначалу отраженное, пошло врассыпную, смешалось с мародерами, смылось в сторону домов. Пал уже Таракан, забитый до потери сознания, рухнули второй и третий наступающие ряды, тех, кто попытались удрать в Святой Вроцлав, застрелил капо перед тем, как его самого убили полицейские.
Самое паршивое, что в бой вмешались мародеры, охваченные гериатрическим видом боевого безумия — они уничтожили порядок в задних рядах, путались под ногами у них и у себя, те же, которые считали, будто бы полицейский не ударит старичка, жестоко просчитались в буквальном смысле. Одни только дети сохранили рассудок — они побежали назад, прижались к земле или же, вопя во всю ивановскую, стояли на месте.
Паломники отступали под напором щитов и дубинок, палки и дорожные знаки выпадали у них из рук… и еще бы немного, еще чуть-чуть, и кончик полицейского клина достал бы улицы. На сей раз Михал почувствовал момент безошибочно. Он выстрелил в воздух последнюю ракету, по-настоящему новогоднюю и многоцветную: алые, синие и золотые искры взметнулись над головами сражающихся.
— Теперь или никогда! — сказал Томаш.
Они спрыгнули с крыши и помчались, не разбирая дороги, через Черный Городок, оставив дерущихся их собственной судьбе.
Тем временем, паломники отступали по всему фронту, вся мощь полицейского контрнаступления пошла в средину, она впилась треугольником, уже достигла мародеров — а те пытались бить своими тростями по щитам. Самые храбрые участники ударной группы сражались заядло, мусора все еще падали, хотя уже и реже, каждый из них забирал за собой хотя бы одного паломника. И когда уже могло показаться, что надежда окончательно исчезла или же с умением профессионального соглашателя перешла на сторону людей в мундирах, со стороны Святого Вроцлава раздался победный вопль.
Пришла помощь! Это паломники, пробившие кордон в автомобилях, возвращались после ракеты Михала. С молотами, топорами, ломами в могучих руках, еще не участвующие в драке, переполненные запала, они напали на абсолютно не ожидавших этого полицейских. Они молотили им по головам, отрубали им конечности, острия погружались между лопаток, по траве покатилась чья-то голова. Дезориентированные стражи порядка пытались обернуться, то один, то другой принял топор на широкую грудь, тому отрубили руку, еще другой пал со свернутой набок головой после удара молота для разбивания пустотелых кирпичей.
В практически разбитую ударную группу вступили новые силы, народ расхватал брошенное оружие и давай молотить противника! Теперь мусора могли лишь защищаться, а те, которые посчитали, что и с этим не справятся, удирали, провожаемые обидными прозвищами и камнями. Никто уже не стрелял, полицейских взяли в кольцо — часть из них все еще сражалась, размахивая дубинками или отнятыми у противника жердями, другие же только пробовали заслониться, спрятаться за щитами, были и такие, что падали на колени, умоляя помиловать их. А паломники, опьянев от победы, пинали их в животы и колотили по головам сорванными с них же шлемами. Но прежде всего — они мчались в Святой Вроцлав.
Под комендантом Робертом Янушем Цеглой образовался целый холм умерших и потерявших сознание. Возвышенный ими, Цегла прицельно отстреливался, а если кто подходил поближе, то падал от удара дубинки, словно громом пораженный. В сторону этого колосса, одетого в Святой Вроцлав, летели камни, ножи, резиновые пули, выпущенные из захваченных в качестве трофеев ружей, только ни один из этих снарядов не достигал цели. Цегла молниеносно уклонялся, подскакивал, проводил контрмеры — могучий, зловещий, победный.
Паломники, которые охватили его полукругом на безопасном расстоянии, вдруг расступились, давая место худощавому, мускулистому мужчине. Этот человек держал сложенную вдвое цепь, вытатуированный дракон взбирался на загорелую шею. Комендант узнал противника, и в сердце его заполз страх — то был сам Конрад Рудзик, прозванный Немым, легенда хулиганов Силезии, тот самый, которого во время разборок считали за четверых, человек без пальца и души, да, Цегла когда-то посадил его, когда сам был обычным полицейским, а Немого только-только отняли от груди. Таких вещей никто и никогда не забывает.
Они стояли, глядя один на другого, на какой-то миг народ подумал, будто бы Цегла струсит, отбросит дубинку, сбежит в темноту. Нет — это пистолет полетел в кусты, а комендант, вопя изо всех сил, налетел на врага. Цегла бил прицельно и мужественно, всего лишь пару раз его удар не достал до горла Немого. Но, в конце концов, цепь нашла дорогу, сначала она обернулась вокруг правого предплечья, дубинка полетела в кусты за пистолетом, но никто не заметил и тени страха на лице коменданта, который застыл всего лишь на миг и сплюнул прямо на щеку Немого. Громадные ручищи охватили шею Роберта Яноша Цеглы, и храбрый полицейский, уже мертвый, упал на асфальт.
