Тэми Хоаг - Забыть всё
— Пошел ты.
Мендес сдержал свои эмоции, вспоминая, что Винс говорил ему, как вытягивать нужную информацию из людей, даже из любого Фрэнка Фармана в мире. Уголком глаза он видел, как Хикс хмурится, читая журнал.
— Фрэнк, здесь указано, что ты в тот день обедал с пяти до шести.
— И что?
— Твоя жена сказала нам, что ты каждый вечер приходишь на обед к половине седьмого.
Фарман поднялся, его лицо побагровело.
— Ты говорил с моей женой? Ты был в моем доме и говорил с моей женой, не предупредив меня?
— Стандартная процедура, Фрэнк, — пожал плечами Мендес.
— А ты никогда не слышал о правилах хорошего тона, мелкий чертов пакостник?
Встал Диксон.
— Фрэнк, довольно.
Мендес сделал шаг в направлении Фармана, чувствуя, что настало время обозначить границы дозволенного.
— Я достаточно терпел тебя, Фрэнк, — сказал он спокойным и ровным голосом. — Я наизнанку выворачивался, чтобы сделать все как надо. Хочешь по-плохому? Будет по-плохому. Я могу отбросить церемонии и сделаю все по-плохому. Я вызову каждого твоего знакомого, каждого соседа, каждого, кто ходит с тобой в церковь, и расспрошу их о тебе. Он пьет? Гуляет напропалую? Лупит своего ребенка? Ты этого хочешь? — осведомился Мендес. — Или мы поступим по-другому. Вокруг тебя будет виться мелкий чертов пакостник, который, презирая все принципы морали, терроризирует твою жену. Ну так что?
Казалось, Фармана вот-вот разорвет на части. Мендес этого и добивался.
— Фрэнк, сядь, — приказал Диксон. — Давай покончим с этим.
Фарман сел и уставился на крышку стола.
— Тем вечером я засиделся допоздна, — сказал он. — Возился с бумажками. Жена ошибается.
— Ты был здесь? — спросил Хикс. — Ладно.
Но сказав это, он бросил на Мендеса настороженный взгляд.
Фарман заметил это и повернулся к Хиксу.
— Что?
Тому стало не по себе.
— Ты ушел в половине четвертого. Ты на окладе. Тебе не платят за переработку. Зачем писать в журнале, что ты ходил на обед?
— Привычка, — сказал Фарман.
Хикс посмотрел на Диксона.
— Можно я оставлю это у себя на пару часов? — спросил он, забирая журнал.
— Невероятно, вашу мать, — пробормотал Фарман, качая головой. Он встал. — Я закончил. Я иду домой.
Мендес посмотрел на часы. Шесть двадцать шесть. Он надеялся, что Шэрон Фарман успела приготовить обед и не навлечет неприятностей на свою голову.
Глава сорок пятая
— Тебе по почте пришел штраф за нарушение дорожного движения.
Энн посмотрела на отца и закинула свою сумку для книг и сумочку во входную дверь.
— Что?
— Там что-то о неосторожной езде и нанесении ущерба собственности. Я ведь учил тебя, как водить, чтобы такого не происходило.
— Меня учила водить мама, — сказала Энн, забирая уведомление из его рук. Фрэнк Фарман выписал ей штраф, потому что она развернулась на его газоне после того, как он припарковался позади нее и заблокировал проезд. Ничтожество. — Ты, наверное, имеешь в виду какую-то другую дочь от другой женщины.
— И как это понимать?
— Ты прекрасно знаешь. Не надо переиначивать историю моей жизни.
— Не стоит так волноваться из-за этого, — сказал он, махая рукой на штраф. — Я щедро жертвую офису шерифа каждый год. Они знают меня. И посмотрят на все с другой стороны.
— Не думаю, что дела так делаются, отец.
Отлично: сто пятьдесят долларов!
— Именно так. Чем ты занималась за рулем? Пила?
— Нет, но, думаю, пора начинать.
Он не отреагировал, потому что никогда не слушал ее. Участие другого человека в беседе с Диком Наварре сводилось к тому, чтобы заполнить паузу, во время которой он думает, что сказать дальше.
За весь их с матерью брак он услышал, наверное, процента три из того, что она говорила. Ее мнение не значило для него ничего, как и мнение Энн. Она помнила, как однажды, когда ей было девять, мать попросила ее сходить в гостиную и поговорить с отцом перед обедом. Уже тогда Энн знала, что эта затея обречена на провал.
— В самом деле, дорогая, — говорила мать. — Папа хочет знать о каждом твоем дне в школе.
Энн посмотрела на свою мать, у которой, как всегда, были отличная укладка и безупречный макияж, — все для отца, обращавшегося с ней, как со служанкой.
— Мам, он даже не знает, в каком я классе.
Она тут же пожалела о сказанном, потому что ее откровенность причинила боль матери. Отец не знал, в каком классе она преподает теперь, потому что ему не было дела до того, чем она занимается, хотя он сам преподавал когда-то. Ярко выраженный нарцисс, он волновался только о том, чтобы она волновалась о том, о чем ему нужно волноваться.
— Ты припозднилась, — сказал он. — В который раз. Что сегодня произошло?
— Я работала под прикрытием ФБР, расследуя то дело об убийстве.
Он встревожился.
— ФБР не берет женщин.
— Берет. На дворе восемьдесят пятый, папа. У нас есть право голоса.
— Ха. Очень смешно, — проворчал он, уходя от нее. — Право голоса.
Энн бросила уведомление на стол в гостиной и пошла в кухню, крича:
— Ты пил свои лекарства?
— Естественно. Я же не маразматик. Не надо напоминать мне о том, что я должен делать.
— Отлично. В таком случае на следующей неделе я съезжаю.
Она заглянула в пластиковый контейнер, в котором лежали таблетки на день. Он не принял и половины. Если бы она спросила его почему, отец бы без сомнения ответил ей, что читал однажды статью в «Медицинском журнале Новой Англии», пока ждал, когда дерматолог сможет удалить ему бородавку, и поэтому понимает в фармацевтике больше, чем три медика, которых он посещал.
— Может, найдешь подругу! — выкрикивала Энн из кухни, вытряхивая таблетки на ладонь. — Все будет как в старые добрые времена.
— Я не понимаю, почему ты постоянно твердишь одно и то же, — жалобно произнес он. — Я был очень хорошим мужем.
— Да? — сказала она, возвращаясь в комнату. — Кому?
— Ты всегда была на стороне матери.
— Да. Черт, жаль, что мне не досталась часть твоих аморальных генов. Моя жизнь была бы намного проще.
— Ты закончила? — прохладно осведомился он. — Я иду к соседям смотреть «Джеопарди!».[27] Айверы — такая замечательная семья.
Энн закатила глаза.
— Ты ненавидишь Джудит Айвер. Во вторник ты назвал ее глупой коровой.
— Не в лицо же.
— А, ну тогда другое дело. Вот, — сказала она, подавая таблетки и стакан воды. — Я тебя не выпущу, пока не примешь их.
— И что ты все хлопочешь, — пожаловался он. — Тебе было бы легче, если бы я умер.
— Да, но тогда я стану первой подозреваемой.
— Уверен, твои новые друзья из ФБР не дадут тебя в обиду.
— История была бы куда более громкая, если бы я попросила офис шерифа об ответной услуге за твои двадцать долларов ежегодных взносов в офис шерифа.
Отец засопел и встал в позу, словно актер шекспировского театра. Сэр Ричард Вздорный.
— Что хуже, чем укусы злой змеи, детей неблагодарность![28]
— Ой, не начинай, — сказала Энн. — Я очень благодарна своему родителю. Просто это не ты, вот и все.
— Я ухожу, — обиженно объявил он. Теперь ему будет о чем поговорить, когда он усядется вместе с Джудит Айвер и ее племянником. Он будет жаловаться на плохое к нему отношение дочери и добьется утешения на полчаса, не давая им смотреть «Джеопарди!» своей постоянной критикой.
Энн поспешила к себе, чтобы принять душ и переодеться.
Томасовский центр устраивал вигилию со свечами за Карли Викерс и в память о Лизе Уорвик, и она чувствовала, что должна быть там. Она не хотела признаваться себе, что надеялась встретить там Винса, как и осознавать то, что он целовал ее. Она позволила ему поцеловать себя.
Так вышло только потому, что она чувствовала себя слабой и беззащитной, а от него исходили сила и спокойствие. И ей хотелось доверять ему. Самая потаенная часть ее души долгое время существовала в эмоциональной изоляции. Но в тот момент слабости ей хотелось сбросить свои доспехи ради того, чтобы ощутить радость от присутствия рядом другого человека.
Звук его низкого хрипловатого голоса звучал в ее голове, когда она стояла перед зеркалом в своей ванной.
«Ничего… На этом плече уже плакали».
Понимание того, что она так долго ждала, чтобы кто-нибудь произнес эти слова, томило Энн.
Но она оттолкнула от себя эту мысль как непрактичную и ненужную. Надо было сделать очень многое, а это ее желание стояло далеко не на первом месте в списке приоритетных.
Томасовский центр представлял собой несколько зданий белого цвета, которые были частной католической школой с 20-х и до 60-х годов. Смоделированные по типу старых испанских миссий, здания формировали внутренний двор с фонтаном в центре, а вдоль каменных дорожек раскинулись потрясающей красоты нехитро устроенные садики.
