К. Сэнсом - Седьмая чаша

— Я знаю.

— Я стараюсь все время чем-то заниматься. Сейчас вот вышиваю, как видишь. И еще я велела приготовить роскошный ужин. Хочу отблагодарить тебя за все, что ты сделал.

— К сожалению, я делаю недостаточно, Дороти. Занятость не позволяет мне взять дела Роджера, но Бартлетт принес мне список адвокатов, которые могли бы это сделать. Это все честные, порядочные люди.

— Хорошо, деньги мне не помешают. Сегодня проведать меня заходил казначей. Он высказал соболезнования, но при этом намекнул, что они собираются принять в корпорацию нового члена, которому понадобятся эти комнаты.

— У тебя хватит денег, чтобы снять дом? Если нет, то я…

Дороти подняла руку.

— Нет, спасибо, Мэтью, но Роджер был бережливым человеком, и сэкономленных им средств вполне хватит для того, чтобы я жила достаточно комфортно. Я, правда, пока не решила, куда переехать. Сэмюель зовет меня вернуться в Бристоль.

— Значит, ты уедешь?

При этой мысли мое сердце болезненно сжалось.

— Не знаю, — поколебавшись, ответила она. — У тебя есть какие-нибудь новости?

— Кое-какой прогресс есть, но, боюсь, это все, что я могу сказать.

— Ты еще не узнал, почему убили Роджера?

Ее голос упал до шепота.

— Нет. Но, Дороти… — Я помолчал, думая, что сказать. — Теперь мы знаем, что этот человек убил троих, причем убийства напоминали некий страшный ритуал. И пока он находится на свободе, я думаю… тебе не стоит выходить из дома одной.

— Значит, ты считаешь, что мне может грозить опасность, — тихим голосом констатировала она.

— Нет, просто… так будет лучше. Спокойнее.

Несколько секунд Дороти пристально смотрела в мои глаза, потом кивнула, а меня вновь захлестнула волна злости на того, кто сотворил все это с Роджером и с ней.

Вошел слуга с большим подносом, на котором стояли блюдо с мясом и плошки с различными сладко пахнущими соусами. Мы с Дороти сели за стол.

— Ну вот, — проговорила она, — седло барашка. Я рада, что Великий пост наконец-то закончился. Я слышала, власти арестовывают мясников, которые в постные дни продавали мясо.

— Да.

— Я сегодня не ходила в церковь. Должна признаться, не могу найти в своем сердце ничего, кроме обиды на Бога, который допустил, чтобы с таким хорошим человеком, как Роджер, поступили столь ужасным образом.

Она перевела взгляд на меня.

— Ты считаешь, что это грех?

— Вовсе нет, я тебя понимаю, — вздохнул я. — Хотя можно было бы возразить, что нет вины Бога в том, что одно из его творений использует свободу выбора, чтобы совершать отвратительные поступки.

Дороти улыбнулась, но улыбка получилась злой.

— Логичный ответ, — сказала она. — Но логика имеет мало общего с тем, что я сейчас чувствую. Возможно, мне полегчало бы, если бы я смогла молиться, но я сейчас слишком зла.

Она нахмурилась.

— Может быть, со временем…

— Да, когда ты почувствуешь, что готова.

Я лицемерил, поскольку и сам в последнее время молился очень редко, но мне хотелось хоть как-то утешить ее.

— Ты такой чуткий, Мэтью!

Некоторое время мы ужинали в молчании, наслаждаясь вкусной едой. Затем Дороти вытерла губы салфеткой и бросила на меня неуверенный взгляд.

— Я хотела обсудить с тобой кое-что, но не решаюсь. Ты и так столько для меня делаешь…

— Я готов делать все, что в моих силах.

— Я думала об идее Роджера открыть больницу для бедных. Он только начал претворять ее в жизнь, когда его забрали у меня, но, пока был жив, успел составить список жертвователей. Не мог бы ты принять у него эстафету? Он бы так этого хотел! Это стало бы для него лучшим памятником.

— Я сделаю это, Дороти, но не сейчас. Сначала я должен закончить расследование его смерти.

— Я вижу, что ты устал, и понимаю, что не должна давить на тебя. Но если бы его мечта осуществилась, я чувствовала бы, что он все еще жив.

— Подходящий мемориал, — улыбнулся я. — Мы могли бы назвать ее больницей имени Роджера Эллиарда.

— Да. — Дороти покачала головой. — Я сижу и смотрю на этот фриз, на животных, выглядывающих из-за ветвей. Знаешь, мы с Роджером дали каждому из них имя. Оленя зовут Питер, зайца — Пол, коня — Саймон.

— Здорово!

— Нужно бы как следует отремонтировать угол фриза. Если я уеду в Бристоль, непременно возьму его с собой. В этих комнатах так много напоминает о Роджере.

Внезапно ее плечи поникли, она опустила голову и принялась тихонько всхлипывать. Я встал, обошел стол и приблизился к ней. Поколебавшись несколько мгновений, я положил ладони ей на плечи и ласково проговорил:

— Будет, Дороти. Успокойся.

В голове мелькнула мысль о том, что я впервые прикоснулся к Дороти, совершил то, чего хотел больше всего на свете на протяжении почти всей своей жизни.

Она взяла мою руку и улыбнулась сквозь слезы.

— Ты такой добрый, Мэтью. Что бы я делала без тебя!

Ее слова и прикосновение пробудили в моей душе целую бурю чувств. Я с трудом сдерживался, чтобы не обнять ее и не осыпать поцелуями. Что-то, вероятно, отразилось у меня на лице, поскольку Дороти отпустила мою руку, и я отступил назад.

— Я сама не своя, — тихо сказала она. — Я вдруг почувствовала страшную усталость. Сегодня у меня выдался хлопотный день. Ты не будешь возражать, если я пойду спать?

— Конечно нет.

— Я обещаю быть осторожной.

— Хорошо. Осторожность не бывает лишней, особенно в нынешних обстоятельствах.

— Приходи на обед после похорон. Сэмюель уже будет здесь. Ты, поди, не видел его с тех пор, как он был ребенком?

— Я непременно приду. — У меня вдруг почти отнялся язык. — Я… Мне… пора идти.

— Хорошо, Мэтью. — Дороти вытерла лицо. — Ну, вот и все, я в порядке. И все же мне пока трудно собраться.

Она посмотрела на меня серьезным взглядом.

— Мне нужно время.

Выйдя из дома, я прислонился к каменной стене и стоял, тяжело дыша. Только теперь я понял, что скрывал от самого себя. Осознание того, что Дороти снова одинока, распалило в душе былой огонь. Я вспомнил ее плечи и теплые руки, держащие мою ладонь. А потом — мертвого Роджера, лежащего на снегу.

— Прости меня, Господи! — прошептал я.

И тут я увидел фигуру, стоящую у дверей моей конторы, в данный момент пустой и запертой. Это была женщина, маленькая и хрупкая. Приглядевшись внимательнее, я был потрясен, узнав в ней Тамазин. Путаясь в мантии, я побежал через двор. Она стояла, прислонившись к двери. С ужасом я увидел, что ее лицо распухло и покрыто кровоподтеками, один глаз почти закрылся, одежда порвана, а чепец съехал на сторону. Она смотрела на меня, дрожа всем телом.

— Тамазин, — сбивчиво забормотал я. — Какой ужас! Кто это с вами сделал? Неужели…

На ужасную долю секунды я подумал, что это дело рук Барака.

— Я ищу Джека, — неразборчиво проговорила она опухшими губами. — Он вернулся домой, мы поссорились, и он снова ушел. Мне все время чудилось, что снаружи кто-то есть и будто подглядывает. Я слышала чье-то дыхание за дверью. Мне нужно было уходить. Я хотела зайти к вам и проверить, нет ли здесь Джека. И всю дорогу мне тоже казалось, будто за мной кто-то следит.

— Тамазин…

Она подняла на меня глаза, в которых плескался неподдельный ужас.

— Когда я уже собиралась свернуть сюда, кто-то схватил меня, затащил за угол и принялся избивать…

Ее голос надломился. Она тяжело дышала, но не плакала.

— Кто? — с ожесточением спросил я. — Кто это был?

— У него был странный, необычный голос. Он сказал, что знает, что вы с Джеком охотитесь за ним, но вы не сможете помешать ему выполнить его миссию. Мастер Шардлейк, он знает, как зовут и вас, и Джека. Он знает, где мы живем. Кто этот человек?

Глава 17

Я отпер дверь конторы и помог Тамазин войти. Через темное помещение провел ее в кабинет, усадил и вернулся в приемную. Я запер дверь, трясущимися руками зажег лучину от углей в камине, вошел в кабинет и зажег все имевшиеся там свечи. Когда желтый масляный свет осветил темные углы, я увидел, что Тамазин неподвижно сидит там же, где я ее посадил, повесив голову на грудь. Она сняла испачканный в крови чепец и положила его на колени. Я налил крепкого вина и поднес кружку к ее губам. Зубы женщины стучали о края кружки. Меня захлестнула неистовая злоба на того, кто покалечил это чудесное личико, а потом я ощутил страх, подумав, что с ней могло произойти нечто гораздо более страшное.

Я сел напротив. Тамазин сделала несколько глотков вина, внезапно закашлялась и поднесла руку к губам. Когда она отняла руку от лица, в ее ладони лежала половинка сломанного зуба, и она ошарашенно смотрела на этот осколок. На щеке у нее был глубокий порез. В подобных обстоятельствах было не до политеса, и я перешел с женщиной на «ты».

— Тамазин, — прошептал я, — прости.

Она посмотрела на меня опухшими глазами.