Стивен Кинг - Кто нашел, берет себе

– Поздравляю. А теперь выливай, земляк.

Моррис выливает. Макфарленд уже тщательно моет руки, намыливая их чуть ли не до локтей.

– Знаете, у меня нет СПИДа. Если вас это тревожит. Я сдал все анализы, прежде чем меня выпустили.

Макфарленд высушивает большущие ручищи. Несколько секунд разглядывает себя в зеркале (может, сожалеет о том, что нечего причесать), потом поворачивается к Моррису:

– Возможно, ты не принимал ничего запрещенного, Морри, но мне не нравится, как ты выглядишь.

Моррис молчит.

– Позволь сказать кое-что, чему меня научили восемнадцать лет на этой работе. Есть две категории условнодосрочно освобожденных, и только две: волки и овцы. Ты слишком стар, чтобы быть волком, но не уверен, что ты сам это понимаешь. Возможно, ты еще это не осознал, как говорят мозгоправы. Я не знаю, что волчьего у тебя в голове, может, тебе просто хочется украсть канцелярские скрепки из кладовой, но что бы это ни было, ты должен об этом забыть. Ты стар, чтобы выть, и слишком стар, чтобы убегать.

Поделившись этим образчиком мудрости, Макфарленд удаляется. Моррис тоже идет к двери, но ноги становятся ватными прежде, чем он успевает до нее добраться. Он разворачивается, хватается за раковину, чтобы не упасть, потом ковыляет в одну из кабинок. Садится, низко опускает голову. Закрывает глаза и глубоко дышит. Когда буря в голове утихает, поднимается и выходит из туалета.

Он все еще здесь, думает Моррис. Смотрит на эту чертову картину, заложив руки за спину.

Но на этот раз вестибюль пуст, если не считать охранника, который бросает на Морриса подозрительный взгляд, когда тот проходит мимо.

Игра «Сурков» с «Драконами» начинается только в семь, но автобусы с табличками «БЕЙСБОЛЬНЫЙ МАТЧ» курсируют с пяти. Моррис доезжает до стадиона, потом идет пешком к мастерской, сжимаясь в комок при виде каждого приближающегося автомобиля и кляня себя за то, что потерял самообладание после ухода Макфарленда. Может, если бы он вышел из туалета раньше, увидел бы, на какой тачке разъезжает этот сукин сын. Однако он этого не сделал, и теперь Макфарленд может оказаться в любом из этих автомобилей. РИ отличить нетрудно, учитывая его габариты, но Моррис не решается слишком пристально разглядывать машины. Причин на то две. Во-первых, он будет выглядеть виноватым, правда? Да, конечно, как человек, лелеющий волчьи замыслы, а потому вынужденный оглядываться, чтобы вовремя заметить опасность. Во-вторых, он может увидеть Макфарленда, даже если того здесь не будет, потому что близок к нервному срыву. И это неудивительно. У всех есть свои пределы.

Сколько тебе, двадцать два? – спросил его Ротстайн. Двадцать три?

Точная догадка наблюдательного старика. Моррису тогда было двадцать три. А теперь почти шестьдесят, и годы между этими датами развеялись, как дым на ветру. Он слышал, что люди говорят, будто шестьдесят – все равно что сорок, но ведь это чушь. Когда ты большую часть жизни провел в тюрьме, шестьдесят – все равно что семьдесят пять. Или восемьдесят. Многовато для волка, по мнению Макфарленда.

Что ж, это мы еще увидим, верно?

Он сворачивает во двор мотоциклетной мастерской – все закрыто, мотоциклы исчезли – и ожидает, что в тот самый момент, когда он ступит на чужую частную собственность, за спиной хлопнет дверца автомобиля. Ожидает услышать голос Макфарленда: Эй, земляк, а что ты тут делаешь?

Но слышит только шум машин, едущих к стадиону, а когда выходит на стоянку за мастерской, невидимая рука, сжимавшая сердце, чуть ослабляет хватку. Высокий забор из ржавых металлических листов отгораживает стоянку от остального мира, а стены успокаивают Морриса. Ему это не нравится, он понимает, это ненормально, но деваться некуда. Сознание человека формируется его жизненным опытом.

Он идет к фургону – маленькому, запыленному, благословенно неприметному, сует руку под правое переднее колесо. Ключи на оговоренном месте. Садится за руль, радуется, когда двигатель заводится с полоборота. Радиоприемник изрыгает рок. Моррис тут же выключает его.

– Я смогу это сделать, – говорит он, подгоняет сиденье под себя, затем берется за руль. – Я смогу.

И, как выясняется, он может. Та же история, что с ездой на велосипеде. Самое сложное – вырулить на противоположную сторону дороги, дождаться разрыва в непрерывном транспортном потоке к стадиону. Но и тут все не так плохо: после минуты ожидания один из автобусов с табличкой «БЕЙСБОЛЬНЫЙ МАТЧ» останавливается, и водитель машет Моррису рукой. На север практически никто не едет, и у него есть возможность миновать центральную часть города по новой окружной дороге. Ему почти нравится снова сидеть за рулем. Нравилось бы точно, если бы не дающее покоя подозрение: Макфарленд выслеживает его. Но не останавливает… сейчас. И не собирается останавливать, пока не поймет, что задумал его давний друг… его земляк.

Моррис заезжает в торговый центр на Беллоус-авеню. Ходит под сверкающими флуоресцентными лампами, не торопится. Своим делом он не может заняться до темноты, а в июне светло до половины девятого, если не до девяти. В отделе садового инвентаря Моррис покупает лопату и топор, на случай если придется перерубать корни. Нависающее над откосом дерево скорее всего крепко оплело сундук. В проходе с табличкой «ЛИКВИДАЦИЯ» берет две сумки «Тафф-тоут» по двадцать баксов. Загружает покупки в кузов и идет к кабине.

– Эй! – раздается сзади голос.

Моррис замирает, ожидая услышать приближающиеся шаги, ожидая почувствовать руку Макфарленда на своем плече.

– Вы не знаете, есть ли в этом торговом центре супермаркет?

Голос молодой. Принадлежит белому. Моррис обнаруживает, что снова может дышать.

– «Сейфуэй», – отвечает он не оборачиваясь. Он понятия не имеет, есть в торговом центре супермаркет или нет.

– Хорошо. Спасибо.

Моррис садится за руль, заводит двигатель.

«Я смогу это сделать, – думает он. – Смогу и сделаю!»

Моррис медленно кружит по Норт-Сайту, той его части, где улицы названы в честь деревьев. Здесь он бродил в далекой юности, точнее, в основном не бродил, а сидел дома, уткнувшись носом в книгу. Еще слишком рано, и он останавливается на Элм-стрит. В бардачке находит старую пыльную карту и делает вид, что изучает ее. Через двадцать минут переезжает на Мейпл-стрит и снова сидит над картой. Потом едет к местному мини-маркету «Зоуни», где мальчишкой покупал чипсы себе и сигареты отцу. В те дни пачка стоила сорок центов, и дети, покупающие сигареты родителям, не вызывали подозрительных взглядов. Моррис покупает слаш и неторопливо выпивает. Потом едет на Палм-стрит и опять изучает карту. Тени удлиняются, но так медленно!

Зря не захватил книгу, думает он, но тут же понимает: не зря. Человек за рулем, разглядывающий карту, выглядит естественно, а читающий книгу в кабине старого фургона похож на потенциального педофила.

Это паранойя или здравомыслие? Он не знает, знает только одно: записные книжки близко, совсем рядом. Они пикают, как сонар.

Мало-помалу свет июньского вечера сменяется сумерками. Дети, которые играли на тротуарах и лужайках, расходятся по домам смотреть телевизор, или играть в видеоигры, или проводить познавательный вечер, обмениваясь с друзьями и подругами сообщениями со множеством ошибок и тупым содержанием.

Уверенный, что мистера Макфарленда поблизости нет (пусть и не полностью уверенный), Моррис заводит двигатель фургона и медленно едет к конечной точке маршрута: к Центру досуга на Берч-стрит, куда он ходил, если библиотека на Гарнер-стрит не работала. Худого, начитанного, слишком острого на язык Морриса редко принимали в какие-то игры под открытым небом, а в тех случаях, когда принимали, всегда кричали: эй, криворукий, эй, придурок, эй, неумеха. Из-за красных губ он получил прозвище Ревлон. Приходя в Центр досуга, он обычно оставался в здании, читал или собирал пазл. Но теперь город закрыл старое кирпичное строение на замок и выставил на продажу на волне сокращений муниципального бюджета.

Несколько мальчишек еще играют в баскетбол на заросшей травой площадке за центром, но фонарей снаружи больше нет, и когда становится совсем темно, они шумно уходят, стуча и перекидываясь мячом. После их ухода Моррис заводит двигатель и сворачивает на подъездную дорожку вдоль здания. Фар он не зажигает, а маленький фургон выкрашен в идеальный для такой работы цвет – черный. Моррис огибает здание и останавливается сзади, где по-прежнему стоит щит с выцветшей надписью: «ТОЛЬКО ДЛЯ АВТОМОБИЛЕЙ ЦЕНТРА ДОСУГА». Глушит двигатель, вылезает из кабины, вдыхает июньский воздух, пахнущий травой и клевером. Слышит стрекот цикад и шум автомобилей на окружной дороге, но в остальном наступившая ночь принадлежит ему.