Пионерская клятва на крови - Эльвира Владимировна Смелик
Карманова резким толчком задвинула ящик, потом торопливо прошагала к двери, заперла изнутри на ключ, опять вернулась к столу и, теперь уже до конца откинув крышку короба, заглянула внутрь.
Наверняка что-то из содержимого имело и просто историческую ценность, но камушки-самоцветы и потускневшие со временем золотые украшения определенно стоили немалых денег. И даже двадцать пять процентов, положенные от государства тому, кто отыскал клад, обернулись бы весьма приятной суммой. А уж если представить, сколько можно выручить за находку целиком, продавая по отдельности каждую вещичку…
Авия Аркадьевна прекрасно понимала, что, скорее всего, после этой смены ее погонят не только из начальников лагеря, но и из профкома, и с завода. Да еще с такой характеристикой, что приличного места ей больше не видать как своих ушей. Уж слишком хорошо она изучила за годы совместной работы Валентина Григорьевича.
И что ей тогда делать? Идти в уборщицы? Санитаркой в больницу? Прислугой к обкомовским работникам? Перебиваться с хлеба на воду? И это после того, как привыкла одеваться у знакомой портнихи, шившей одежду по последним моделям из Burda Moden, или покупать модные вещи у фарцовщиков, не экономить на такси, отдыхать в престижных санаториях не только за счет профсоюза?
Но даже если забрать клад себе, Авии Аркадьевне в этой стране он окажется не полезнее, чем мифическим богам, останется и дальше лежать мертвым грузом. А вот если уехать… куда-нибудь за границу. Ведь здесь Карманову действительно ничего не держит.
Идея, поначалу показавшаяся крамольной и невыполнимой, постепенно пустила корни, укрепилась в сознании. Тем более у Авии Аркадьевны имелись родственники в ГДР. И все у них там прекрасно. К тому же она как раз учила немецкий в школе и университете и, если дополнительно позаниматься и поставить произношение, вполне сошла бы за местную фрау.
Глава 29
Зачем его понесло в ту сторону, Лёшка понятия не имел. Точнее, мог предположить, но в подобную сопливую романтику только же девчонки верили. Типа сердце подсказало, привело туда, где находилась Инга. Такое вот необычное притяжение.
Да ну. Бред полный. Но все же именно так и случилось: вместо того чтобы искать знамя, он нашел ее и узнал сразу, даже со спины. Но не испытал ни воодушевления, ни радости. Наоборот, где-то в груди заворочалось что-то злое и темное, принялось раздирать изнутри острыми когтями.
Потому что Инга была не одна. И нет, не с девчонками, с которыми вроде как отправилась искать вымпелы. А с Пашей.
Так какое, к лешему, сердце? Скорее, интуиция, которая решила убедить окончательно: «Ты в пролете, Корнев, если еще до сих пор не понял, если еще надеешься».
Инге не просто нравился другой, у них уже все сложилось. Наверняка специально сговорились и, пользуясь возможностью, сбежали ото всех, чтобы побыть наедине. И теперь сидели, держась за руки, и разговаривали, близко наклоняясь друг к другу, не обращая внимания на то, что творилось вокруг.
Конечно, правильнее всего было развернуться и уйти, но ноги словно приросли к земле и не слушались. Поэтому Лёшка, будто какой-то больной маньяк или придурок, стоял за кустами и позорно подсматривал.
Хотя от увиденного становилось только хуже, и все сильнее разрасталось желание выскочить, туда, к ним, помешать, спугнуть, высказать: почему они, когда остальные пытаются отыскать знамя и победить, прохлаждаются тут вдвоем, наплевав на всех. Но это будет еще глупее, ведь и Инга, и уж тем более Паша прекрасно поймут, что он злится вовсе не из-за этого. Что виной всему…
Лёшка и представить не мог, что когда-нибудь, пусть даже мысленно, произнесет это слово применительно к себе. Оно всегда казалось ему каким-то искусственным, киношным, надуманным – «ревность». Но, похоже, это именно она и была. Неприятная, жгучая, раздражающая, заставлявшая сожалеть, что в автобусе, едва увидев Ингу, он предложил ей сесть рядом.
Уж лучше бы они оставались чужими, не подружились, потому что дружбы и просто хорошего отношения с ее стороны Лёшке оказалось мало. Или хватило бы, но – если бы только не появился Паша.
– Обидно, да? – неожиданно раздался рядом тихий шелестящий шепот.
В первый момент Лёшке показалось, что слова не раздались со стороны, а прозвучали в голове, как отражение его собственных эмоций. И только спустя пару секунд до него дошло – здесь есть кто-то еще.
Он повернулся и обнаружил стоящего чуть позади Генку Белянкина. А ведь Лёшка даже не заметил, когда и как тот подошел, настолько был сосредоточен на том, что происходило на полянке перед камнями.
Генка смотрел на него не мигая, чуть наклонив голову к плечу и прицельно прищурившись, словно пытался прочитать мысли. И хотя он оказался абсолютно прав, Лёшка небрежно хмыкнул и возразил:
– С чего это мне должно быть обидно?
Белянкин не ответил, перевел взгляд на парочку возле камней, и Лёшка невольно тоже туда посмотрел.
Паша как раз поднялся, протянул Инге руку, она ухватилась за его ладонь, тоже распрямилась. И они оказались даже ближе, чем сидя на бревне, застыли лицом друг к другу.
– Думаешь, сейчас поцелуются? – опять прошептал Генка, словно резанул по живому.
Лёшка нечто схожее и почувствовал: как если бы рассек кожу о разбитое стекло или напоролся на гвоздь. Только рана получилась не снаружи, а внутри, и теперь пульсировала от боли и горела. Порожденный ею жар разгонял кровь и выводил из себя, вызывая нестерпимое желание не просто выскочить и закричать, а сделать что-то гораздо более резкое и действенное. Хотя бы ударить. И чтобы сдержать его, приходилось до скрипа стискивать зубы, с силой сжимать подрагивающие пальцы в кулаки.
– Девчонки… – продолжил Белянкин с полной убежденностью и праведным осуждением, – они все такие. Ведутся на самых популярных и красивых. Бегают за ними.
– Она не бегала, – снова возразил Лёшка, но больше уже из упрямства и отчаяния, потому что Инга с Пашей прошли вдоль камней, скрылись за ними.
– Да ты просто не знаешь, – произнес Генка с нажимом, похоже, очень гордый тем, что раскрывал собеседнику глаза. – Они и на дискотеке танцевали. Медленный. Когда тебя не было. Паша пригласил, а она отказываться не стала, сразу согласилась.
– И что? – неприязненно спросил Лёшка.
Белянкин дополнил многозначительно:
– А тебе сказала, что вообще туда не пойдет.
– Это сначала, – произнес Лёшка, но не столько для него, сколько для себя, пытаясь укротить все сильнее разраставшую злость и… ее, да, ревность. – А потом ее Галя уговорила.
– И ты веришь? – с нескрываемым
