Возраст гусеницы - Татьяна Русуберг
— Den hilser os endnu sa smukt fra Edens morgengrod [27], — самозабвенно выводила Маша.
— Не grod, а rod, — не выдержав, прошипел я. Все-таки есть разница между «зарей» и «кашей».
— Да пофиг, — шепнула Маша в паузе между куплетами. — Главное, музыка красивая. А ты чего молчишь? Давай пой!
Мне захотелось заползти под лавку да там и просидеть остаток службы. К счастью, органистка добралась до конца псалма, и пастор начала читать молитву. Но Маша все не могла успокоиться.
— Эй, Медведь! — Ее острый локоть заехал мне по ребрам, и я чуть не охнул в голос. — Ты чего такой кислый? — прошептала она.
Я тяжело вздохнул.
— Может, потому что моя мама никогда о моих крестинах не рассказывала?
Это Марию заткнуло. У нее даже лицо стало виноватым. До следующего псалма.
На проповеди Мария, к счастью, начала клевать носом.
Пастор зачитала цитату из Евангелия от Матфея. «Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз». Она говорила о том, что Бог — это прощение, и о том, что человек без чувства вины — это не человек. Вина — то, что делает нас людьми, потому что мы, в отличие от Бога, несовершенны. Нам свойственно ошибаться. Все мы живем с чувством вины за что-либо, но нам необходимо прощение, иначе ее груз станет слишком тяжек, подомнет под себя.
Но можно ли прощать одного и того же человека бесконечно? Можно ли простить того, кто совершил нечто ужасное, противное образу Божьему, по которому мы все созданы? В таком случае следует обратиться к Богу, потому что Бог может простить то, что мы простить не способны.
Иногда то, что нам нужно, — не прощение тех, кто был к нам жесток и несправедлив. Нам нужно, чтобы с наших плеч сняли груз вины, сказав: «Ты не виноват в том, что случилось. Виноват тот, кто сделал это с тобой». Вина — как тяжелый мешок с цементом, который мы таскаем на спине. Пока на нас лежит этот груз, мы не можем поднять глаза от земли, посмотреть вперед. Когда груз прошлой вины будет сброшен, мы сможем выпрямиться и посмотреть в будущее.
Легко цепляться за свою вину — или чужую. Вина питается тем действием, из которого она произрастает. Она крепчает и набирает силу, чем больше мы замыкаемся в прошлом, мучаем и ненавидим себя за сделанное.
Прощение освобождает нас от вины и дает шанс начать все сначала. Оно говорит нам, что мы гораздо больше, чем содеянное. Что мы заслуживаем любви. Вот что принес нам Иисус. Он дал нам прощение.
— Аминь, — громко сказала Маша вместе со всеми и подмигнула мне с победным видом.
Мне захотелось треснуть ее книжкой. Она что, заранее с этой Катариной сговорилась?
Органистка заиграла вступление к «Ты, что дал нам жизнь и радость…», а я встал и стал протискиваться мимо Марии к проходу.
— Ты куда? — дернула она меня за полу куртки.
Я молча показал ей мобильник. Во время проповеди он несколько раз вибрировал в кармане. Звонок был с неизвестного номера, и я подумал: «Вдруг это кто-то из Планицеров, прочитавших мое сообщение?»
На улице ветер тут же умыл меня холодной моросью. Я повернулся к нему спиной, посмотрел на номер, начинавшийся на двадцатку, и нажал на зеленую кнопку.
— Вигго слушает, — ответил незнакомый мужской голос всего после нескольких гудков.
— Здравствуйте, — внезапно оробев, начал я. — Это Ноа Кра… Планицер. — Я не знал, что еще сказать, потому что меня вдруг охватило сомнение. Вдруг этот мужик просто номером ошибся? Или вообще звонит по совершенно другому делу?
— Верно, Ноа, — человек в трубке говорил совершенно спокойно. Так, будто ждал моего звонка, и речь должна была пойти о новом тарифе на мобильную связь. — Я получил твое сообщение. Я твой дядя.
— Дя… дядя? — Черт, да так он подумает, что я заика! — Вы брат Эрика? То есть моего отца? То есть… — Боже, мужик точно решит, что разговаривает с умственно отсталым. Естественно, дядя — это брат отца! Или матери? Но тогда фамилия…
— Да, — ответил Вигго так же размеренно и спокойно. — Младший. Хочешь встретиться?
Господи, да я о такой удаче и мечтать не мог! Я вообще почему-то не подумал о том, что у отца могут быть братья или сестры!
— Д-да… Да, спасибо! Я… А где?
В телефоне немного помолчали.
— Приезжай ко мне. Я скину адрес эсэмэской. Я живу недалеко от Ольборга. А ты сейчас где?
— Да близко совсем! — обрадованно затараторил я. — В Брёнеслеве. Проездом тут. Я подъеду. Мне совсем не трудно. Только когда?
— Давай… — Вигго задумался, ну или в ежедневник свой посмотрел, — вечером, если ты не занят.
Я поверить не мог своему счастью.
— Не занят! Я приеду. Во сколько вам удобно?
— Давай на «ты», парень. — Вигго хрипло откашлялся. — Ну вот хоть к семи.
— Я буду. Спасибо. Спасибо вам… тебе… что позвонил.
Но мой новоявленный дядя уже отключился. Я подпрыгнул на месте, не в силах больше сдерживать радость, и рванул обратно в церковь. Не терпелось поделиться с Машей.
Служба, очевидно, как раз закончилась, потому что в дверях я чуть не столкнулся с выходящей из храма прихожанкой. Это была крупная сутулая старуха, здорово смахивавшая на бомжиху — в огромной бесформенной куртке, растянутых фланелевых штанах и пластиковых клогах на босу ногу. Черты лица у нее уродливо расплылись: синеватый рот съехал на сторону, щеки в мелкой сетке сосудов обвисли, водянистые глаза косили. Несмотря на это, меня она видела прекрасно. Ткнула мне в грудь скрюченным, похожим на коготь пальцем и зашипела:
— Ты… ты… у Бога проси прощения, сукин ты сын!
Я еще на автомате улыбался, когда бабка сложила губы гузкой и с силой плюнула мне в лицо.
4
— Вот добренький ты все-таки, Медведь. — Это «добренький» в устах Маши прозвучало как «бесхребетный». — Тебе в морду плюют в буквальном смысле слова, а ты: «Ой,
