Режи Дескотт - Обскура
Нозю отпустил его плечо, но Жан по-прежнему чувствовал крепкую хватку инспектора. На тротуаре перед входом царила обычная суета; три-четыре наемных фиакра дожидались пассажиров, мостовая была густо усыпана лошадиным навозом. Обскура исчезла.
Жан, тяжело дыша, внимательно смотрел по сторонам, но не мог разглядеть знакомого силуэта. Повернув голову, он заметил Нозю и по взгляду инспектора догадался, что тот видит его насквозь, со всеми его маневрами. Жан отвел глаза. Он готов был возненавидеть Нозю, но понимал, что тот не виноват в его злоключениях: даже если бы он не задержал Жана у выхода, Обскуру было уже не догнать. Жан не удержался от горькой гримасы. Собственная раздерганность была сейчас ему отвратительна.
— Я возвращаюсь, — сообщил инспектор. — Не хотите ко мне присоединиться?
Но, увидев раздраженное выражение на лице Жана, которое было единственным ответом на его вопрос, инспектор улыбнулся бесстрастной улыбкой сфинкса и, слегка кивнув на прощание, скрылся за дверью «Фоли-Бержер».
Жан остался стоять на тротуаре. Музыка и шум, доносившиеся из ночного заведения, приводили его в раздражение, а мимолетное появление и поспешное бегство Обскуры взбесили еще больше. Но он не мог в таком состоянии возвращаться домой — надо было успокоиться и собраться с мыслями. Обскура снова ускользнула от него; он словно гонялся за призраком, за кем-то, кто с самого начала играл с ним, и сейчас его одиночество на пустынной улице было очередным тому доказательством. Он порылся в карманах, подсчитал, сколько у него при себе денег, и, подойдя к одному из фиакров, назвал полусонному кучеру адрес клиники доктора Бланша.
Глава 24
Едва лишь фиакр тронулся с места и лошадиные копыта застучали по асфальту, Жан немного успокоился — такая музыка гораздо больше соответствовала его душевному настрою, чем грохот оркестра в «Фоли-Бержер», так же как и мерное покачивание экипажа в такт движению лошади. Было гораздо приятнее сидеть в закрытом тесном пространстве, позволяя везти себя к цели, чем пробиваться сквозь толпу среди шума и духоты. Изредка поглядывая в окно, он замечал только отблески фонаря, которым был оснащен экипаж, согласно недавнему распоряжению префектуры, — во избежание поломок и других несчастных случаев, поскольку по вечерам уличного освещения было далеко не достаточно, чтобы полностью рассеять сумрак.
То, что Обскура дважды убежала от него — в первый раз возле театра, а во второй — совсем недавно, в «Фоли-Бержер», — подтверждало худшие его опасения: она, скорее всего, причастна к похищению Сибиллы. Иначе как объяснить такое поведение?
По мере того как экипаж двигался все дальше в западном направлении, город понемногу сменялся предместьем: здания уже не так сильно теснились, в них меньше было освещенных окон, то и дело попадались отдельно стоящие небольшие особняки или доходные дома, между которыми возводились новые сооружения либо тянулись обширные темные пустыри, где чаще всего обитали бродяги, а также свиньи и козы, принадлежащие здешним жителям, и стаи бездомных кошек.
Сибилла исчезла примерно сутки назад, а он еще не сказал об этом Жерару, из-за чего теперь испытывал угрызения совести — несмотря даже на то, что уже сообщил ему о странном убийце, надеясь услышать мнение профессионального психиатра.
Наконец экипаж остановился, и кучер хриплым голосом объявил, что они на месте. Жан вышел и расплатился. В сумраке было видно, как от спины разгоряченной лошади поднимается пар.
В будке привратника за воротами старинного особняка под номером «17» на улице Бертон еще горел свет. Жан позвонил.
Жерар тоже еще не спал — когда Жан вошел в комнату друга, он увидел лежавшие на столе листки бумаги, исписанные ровным, изящным почерком, а также гусиное перо и чернильницу. Оказывается, Жерар испытывал ностальгическое пристрастие к такому способу письма и не использовал перьевую ручку. В другое время Жан посмеялся бы над этим, но сейчас лишь слабо улыбнулся и остановился у окна, машинально глядя на свое отражение. Жерар пока ни о чем не спрашивал, но, конечно, понимал, что Жан приехал в этот час не просто так. Хотя вряд ли он мог даже предположить истинную причину визита… Так к чему тянуть с признанием, даже если произнести его кажется совершенно немыслимым?..
— Сибилла исчезла, — сказал он резче, чем собирался.
У него за спиной — поскольку он по-прежнему стоял лицом к окну, — Жерар не отреагировал ни единым словом, явно ожидая продолжения. Судя по всему, он даже не слишком удивился.
— Она от тебя ушла? — наконец осторожно спросил он.
На сей раз Жан не смог удержаться от улыбки, почти растроганный: не об этом ли Жерар всегда мечтал? Ну хоть одно утешение: он здесь совершенно ни при чем. Напрасно Жан его подозревал… Но ведь он собирался осведомить Жерара о своей проблеме, а вместо этого дал ему мгновенную безумную надежду…
— Нет, ее похитили… И я подозреваю, — продолжал Жан, снова не дождавшись никакой реакции, — что это сделал тот самый маньяк-художник, о котором я рассказывал тебе, а потом Бланшу не далее как вчера.
— Что ты такое несешь? — сказал Жерар уже с некоторым раздражением.
Жан наконец отвернулся от окна. Мощная фигура и сумрачный взгляд Жерара производили впечатление. Жан заставил себя посмотреть ему в глаза и рассказал обо всем — и об известных ему фактах, и о своих подозрениях. О визите Обскуры, о ее сходстве с Сибиллой, а следовательно, и с Викториной Меран, натурщицей Мане; о том, как она удивилась, увидев копию «Олимпии», и рассказала, что сама позировала для этой картины одному из завсегдатаев публичного дома, где она раньше работала; о своем визите вместе с ней в «Фоли-Бержер», где он почувствовал, что за ним наблюдают; о человеке, который шпионил за ним и Сибиллой возле театра, — том же самом усатом блондине, что был накануне в «Фоли-Бержер»; о фальшивом адресе Обскуры, или Марселины Ферро, которая постоянно оставалась в центре всей этой истории… Но какова ее роль на самом деле? Кто она — охотница, жертва, приманка?..
Жерар вдруг сделал шаг к нему и вцепился в лацканы его пиджака, но Жан даже не шелохнулся. Он знал, что его друг не из тех, кто может, выйдя из себя и не рассчитав свои силы, натворить бед. Но все же, когда Жерар выпустил его и отступил назад, Жан почувствовал облегчение.
— Сколько у нас времени в запасе? — отрывисто спросил Жерар.
— В лучшем случае несколько дней.
Они принялись обсуждать, кого и что следует проверить в первую очередь (надеясь в то же время, что и полиция со своей стороны предпримет те или иные шаги), в таком порядке: Обскура — поскольку она была наиболее подозрительной фигурой во всей этой истории; ее подруга Миньона, которая сможет вывести на ее след, если взяться за нее как следует; мамаша Брабант — она-то уж точно сможет рассказать что-нибудь доселе неизвестное о своей бывшей «пансионерке», а может статься, и о ее клиенте, любителе живописи; профессиональные фотографы и продавцы фотокамер; художники, бывшие ученики Тома Кутюра, которые часто встречались с Мане… Последние, может статься, и не сообщат ничего особенно ценного, но даже такие крошечные шансы нельзя упускать…
Жерар с необыкновенной дотошностью выпытывал у Жана мельчайшие подробности этой истории, побуждая его вспоминать все следы, которые могли привести их к цели. Решимость Жерара, его вера в удачу оказались заразительны и укрепили мужество Жана. Отправляясь к своему другу, он совсем не ожидал встретить в нем такую моральную силу. Вне сомнения, именно она помогала Жерару, когда он изучал медицину без чьей-либо помощи или какой-либо поддержки, а также во время недавнего плавания к берегам Ньюфаундленда, в которое он отправился, не имея другой возможности заработать на жизнь, — в то время как он, Жан Корбель, всегда мог рассчитывать на поддержку отца. Под доброжелательной наружностью гиганта таилась несгибаемая воля, помогающая добиваться целей. Получение нынешней должности в клинике доктора Бланша было тому доказательством… А что, если он по-прежнему стремится заполучить Сибиллу?
Жан продолжал с некоторой горечью размышлять об этом, уже покинув клинику и идя по улице в поисках фиакра. Но в то же время он понимал, что главное сейчас — найти Сибиллу, пока она еще жива, и что шансов на это не так уж много.
Глава 25
Черная ткань образовывала над его головой плотный покров, и внутреннее пространство понемногу заполнялось выдыхаемым им воздухом. Прислушиваясь к своим регулярным вдохам и выдохам и ощущая, как становится теплее, он чувствовал себя умиротворенным. Оказаться в этом импровизированном убежище означало вплотную приблизиться к условиям существования и своим ощущениям in utero[14], когда он еще не знал никакого иного бытия вне материнского чрева. Потерянный рай, где не было никаких стеснений, принуждений и невзгод, которых оказалось так много в дольнем мире… Эдем, в котором дух мог беспрепятственно бродить в свое удовольствие и возводить всевозможные ментальные конструкции… Отнятый Эдем, в котором отсутствие материи и материалов означало отсутствие границ.
