Дэниел Сильва - Исповедник
– Готов поспорить на что угодно.
– А что еще нам надо? Какой-то епископ из Ватикана встретился в сорок втором году с Мартином Лютером и дал свое благословение на убийство шести миллионов. Спустя шестьдесят лет люди из «Крус Вера» убили твоего друга для того, чтобы тайна осталась тайной.
– Я не хочу, чтобы они добились своего. Хочу явить эту тайну всему миру, а для этого одного письма сестры Регины мало.
– Ты понимаешь, как это отразится на Ватикане?
– Это уж не моя забота.
– Ты их уничтожишь. А потом вернешься в церковь Святого Захарии и закончишь реставрацию. В тебе полным-полно противоречий.
– Мне так и говорили.
Она снова посмотрела ему в глаза. Ее волосы касались его щек.
– Почему они ненавидят нас, Габриель? Что такого мы им сделали?
«Пежо» стоял там же, где они его оставили, у бокового входа в центр, под уличным фонарем, заливавшим машину желтым светом. Габриель сел за руль. Они осторожно ехали по мокрым улицам. Не желая пересекать центр города, Габриель свернул на широкий бульвар, окружающий сердце старого Мюнхена, потом взял курс на Людвигштрассе. У входа в метро он увидел стопку голубых листовок, придавленных кирпичом. Кьяра выскочила из машины, схватила бумажки и быстро вернулась в машину.
Габриель дважды проехал мимо дома номер 68 по Адальбертштрассе, прежде чем решил, что все спокойно. Они припарковались за углом, на Барерштрассе. Он выключил двигатель. Позвякивая, протащился трамвай. В вагоне никого не было, не считая одинокой старушки, безнадежно взиравшей на мир сквозь запотевшее стекло.
Они подходили к входу в дом номер 68, когда Габриелю вспомнился первый разговор с детективом Акселем Вайсом.
Жильцы весьма неразборчивы в отношении гостей, и если, например, кто-то позвонит и представится рекламным агентом, его скорее всего пропустят.
Он помедлил в нерешительности, потом надавил сразу две кнопки. Через несколько секунд сонный голос ответил: «Ja?» Габриель пробормотал пароль. Где-то загудело, и дверь открылась. Они переступили порог, и она закрылась за ними автоматически. Подождав немного, Габриель открыл и закрыл ее еще раз на тот случай, если кто-то слушает. Потом положил стопку листовок на пол и направился к лестнице – быстро, пока не проснулась старуха домоправительница.
Они бесшумно прокрались по лестнице на площадку второго этажа. На двери квартиры Бенджамина все еще висела полицейская лента, а приколотая записка извещала, что вход воспрещен. Ни цветов, ни листка с соболезнованием уже не было.
Кьяра опустилась на колени и принялась колдовать над замком. Габриель, стоя спиной к ней, наблюдал за лестницей. Примерно через тридцать секунд он услышал сухой щелчок и повернулся – Кьяра уже открывала дверь. Они нырнули под ленту и прошли в комнату. Габриель закрыл дверь и включил фонарик.
– Работаем быстро, – сказал он. – Беспорядок нас не волнует.
Они перешли в большую комнату с видом на улицу – комнату, которую Бенджамин использовал в качестве кабинета. Луч фонарика наткнулся на намалеванную на стене неонацистскую символику.
– Боже, – прошептала Кьяра.
– Начни с того конца, – сказал Габриель. – Обыскиваем каждую комнату вместе, потом переходим в следующую.
Оба знали свое дело. Габриель разобрал на кусочки письменный стол. Кьяра проверяла книги, снимая их с полки и пролистывая страницы.
Ничего.
Габриель занялся мебелью: снимал чехлы, прощупывал подушки. Ничего.
Перевернул кофейный столик и открутил ножки – никаких полостей. Они вдвоем перевернули ковер и тщательно осмотрели его, надеясь обнаружить прорези для документов.
Ничего.
Габриель опустился на четвереньки и терпеливо проверил каждую половицу. Ничего.
Кьяра сняла крышки с вентиляторов. Черт!
В дальнем конце комнаты находилась крошечная кладовка, тоже заполненная книгами. Они вместе обыскали ее и ничего не обнаружили.
Закрывая дверь, Габриель услышал слабый незнакомый звук, не похожий ни на скрип петель, ни на шорох. Он взялся за ручку и несколько раз быстро открыл и закрыл дверь. Открыть, закрыть, открыть, закрыть, открыть…
Дверь была полая, и внутри ее что-то находилось.
Он повернулся к Кьяре:
– Передай мне отвертку.
Габриель опустился на колени и выкрутил шурупы, державшие ручку и защелку. Вытащил саму защелку. К ней была привязана нейлоновая нить, уходившая в дверную полость. Он осторожно потянул нить и вытащил пластиковый пакет с замком-молнией. Внутри лежали какие-то бумаги.
– Боже мой, – прошептала Кьяра. – Нашли! Поверить не могу!
Габриель достал из пакета тщательно сложенные листы, развернул их и поднес к фонарику. Потом выпрямился, выругался себе под нос и передал бумаги Кьяре.
Это была копия письма сестры Регины.
Габриель поднялся. Им понадобился целый час, чтобы найти то, что у них уже есть. Сколько же потребуется времени, чтобы отыскать то, что нужно? Он вздохнул и повернулся.
И только тогда заметил тень человека, стоящего в комнате посреди разбросанных вещей. Рука сама нырнула в карман, пальцы сжали рукоять «беретты». Он уже направил на незнакомца пистолет, когда цель попала под луч фонарика Кьяры. По счастью, Габриель не успел спустить курок – потому что в десяти футах от него стояла, прикрывая ладонью глаза, старая женщина в розовом халате.
В крошечной комнате фрау Ратцингер царила прямо-таки патологическая аккуратность. Стерильная, без единого пятнышка кухня. Расставленные строго по размеру тарелочки и блюдечки в стеклянном шкафчике. Все как в тюремной камере. Впрочем, подумал Габриель, во многих отношениях это и была тюрьма.
– Где вы были? – осторожно спросил он, выбирая тон, каким взрослые разговаривают с ребенком.
– Сначала в Дахау, потом в Равенсбрюке, а уж затем в Риге. – Она помолчала. – В Риге погибли мои родители. Их застрелили эсэсовцы. Застрелили и бросили в траншею вместе с двадцатью семью тысячами других. А выкопали траншею русские военнопленные.
Женщина закатала рукав и показала им номер – такой же, который так отчаянно старалась скрыть мать Габриеля. Даже в самую сильную жару она носила блузки с длинными рукавами, чтобы люди не видели страшной татуировки. Печать позора, говорила она. Эмблема еврейской слабости.
– Бенджамин опасался, что его убьют. Ему постоянно звонили и говорили всякие гадости. Иногда какие-то люди стояли ночью под его окнами. Его хотели запугать. Он сказал мне, что если с ним что-нибудь случится, то сюда придут люди из Израиля.
Она открыла ящичек посудного шкафчика и достала белое льняное полотенце. Кьяра помогла ей развернуть его. Внутри лежал большой конверт с заклеенным скотчем клапаном.
– Вы ведь это ищете, да? – Фрау Ратцингер протянула конверт Габриелю. – Когда я увидела вас в первый раз, то подумала, что, может быть, вы один из тех людей. Но тогда я вам не поверила. В этой квартире происходило много странного. Сюда приходили среди ночи. Отсюда выносили вещи Бенджамина. Я боялась. Сами понимаете, я до сих пор не верю немцам в форме.
Ее грустный взгляд остановился на лице Габриеля.
– Вы ведь не его брат, нет?
– Нет, фрау Ратцингер, я не его брат.
– Я так и думала. Поэтому и отдала вам очки. Знала, что если вы из тех людей, о которых говорил Бенджамин, то найдете ключ и в конце концов вернетесь сюда. Я должна была быть уверена, что вы – тот, кто надо. Вы ведь тот человек, герр Ландау?
– Я не герр Ландау, но я тот, кто вам нужен.
– Вы хорошо говорите по-немецки. Вы из Израиля, да?
– Я вырос в долине Джезриил, – ответил Габриель, без предупреждения переходя на иврит. – Бенджамин был для меня почти братом. Я тот, кому предназначался этот конверт.
– Тогда он принадлежит вам, – ответила она на том же языке. – Доведите до конца его работу. Но что бы вы ни сделали, не возвращайтесь больше сюда. Здесь небезопасно.
Старуха вложила конверт ему в руку и дотронулась до его лица.
– Идите.
Часть четвертая
Синагога у реки
25
Ватикан
Бенедетто Фоа появился у четырехэтажного офисного здания, расположенного неподалеку от входа на площадь Святого Петра, в достаточно раннее по римским понятиям время: в половине одиннадцатого. В городе, где так много хорошо одетых мужчин, Фоа являл собой исключение из правил. Стрелки на брюках давно исчезли, мыски черных кожаных туфель сбились, а карманы спортивного пиджака оттопырились из-за того, что в них постоянно находились то блокноты, то портативный магнитофон, то какие-нибудь бумаги. Ватиканский корреспондент газеты «Република» Бенедетто Фоа не доверял людям, которые не могли уместить все свое в карманах.
