В начале была тишина - А. Норди
Герман поднялся и, отряхнув руки от песка, протянул ладонь.
– Герман.
– Агния.
Тростинка пожала руку – ее ладонь была холодной и твердой – и, улыбнувшись на прощание, оставила Германа одного на берегу озера. Он проводил ее взглядом: тонкая фигурка уходила прочь по тропе в зарослях вереска.
* * *
Герман встречался с Агнией каждый день – там же, на берегу озера. Робкие улыбки, радость в глазах, разговоры ни о чем и обо всем – так проходили их короткие встречи.
Герман посещал сеансы терапии, и Корректор радовался его успехам. Герман и сам понимал, что идет на поправку: улучшился сон, исчезла раздражительность, и та черная клякса из негодования и злобы, расползавшаяся у него внутри, постепенно испарилась. Но Герман сомневался, что причиной его медленного выздоровления стала Коррекция. Встречи и общение с Агнией – вот, что наполняло его существование смыслом, радостью и томительным ожиданием нового дня.
Чего нельзя было сказать об Агнии. Корректор разрешал ей два часа свободных прогулок, все остальное время занимали индивидуальные сеансы Коррекции. Агния не любила о них распространяться. Из коротких обрывков фраз Герман понял, что основу лечения Агнии составляла усиленная электростимуляция мозга. Когда ветер взъерошивал волосы девушки, Герман замечал следы от электродов на ее висках – круглые пунцовые подпалины на бледной коже, похожие на поцелуи неведомого монстра, пищей которому служили чувства и воспоминания Агнии.
С каждой новой встречей она словно таяла, истончалась, ускользала от Германа. Лицо ее заострилось и осунулось, кожа приобрела сероватый оттенок, а голубые глаза помутнели и превратились в темные тусклые камни, омытые холодной водой. Во время совместных прогулок на берегу озера или в парке Герман с болью в сердце замечал, что мысли Агнии витали где-то далеко. Тростинка, и раньше не отличавшаяся особой жизнерадостностью, перестала смеяться над его неловкими шутками, а их беседы, не успев начаться, заканчивались молчаливым созерцанием чаек на озере.
Однажды, когда они неспешно гуляли по пирсу, Герман не выдержал и завел разговор на единственную тему, которую они с самого начала старательно избегали в беседах.
– Почему ты попала сюда? – спросил он.
Агния остановилась на краю пирса и задумчиво посмотрела на горизонт, где смыкалась с тусклым небом серебристая озерная гладь, словно за этой линией мог скрываться ответ на вопрос Германа.
– Три года назад у меня родился сын, – тихо сказала она. – Беременность не была согласована с Селекционерами, поэтому до родов у меня брали анализы, чтобы выяснить, насколько агрессивным может стать ребенок. Пренатальное исследование генотипа показало, что у малыша был минимальный риск агрессивного поведения в будущем, поэтому Селекционеры разрешили роды.
Агния замолчала. Ее губы задрожали, а на глазах блеснули слезы. Казалось, каждое слово давалось ей с трудом, и она едва находила силы продолжать свою исповедь. Герман пожалел, что завел этот разговор, но отступать не было смысла: как и любая рана, нарыв в душе Агнии рано или поздно вскрылся бы сам. Смахнув слезу, Тростинка заговорила вновь:
– У меня отобрали малыша спустя месяц после рождения. Согласно правилам Селекции, незапланированному ребенку предстояло пройти постнатальное исследование – сканирование мозга и специальные тесты.
У Германа перехватило дыхание: он уже знал, чем закончится рассказ Агнии.
– Таков порядок… – проговорил он неуверенно.
– Это ненормальный порядок! – Тростинка обожгла его взглядом. – Какой-то Селекционер решал, имеет мой малыш право на жизнь или нет!
Агния судорожно вздохнула, и Герман приобнял ее за плечо. Девушку трясло, тело ее превратилось в комок из острых костей и вибрирующих нервов.
– Исследование выявило три процента вероятности агрессивного поведения, – сказала Агния. – Селекционер вынес заключение: «Полная элиминация». Я даже не могла посмотреть в глаза этому ублюдку, потому что Селекционеры скрывают свои личности!
Она отстранилась от Германа и сдавленным голосом продолжила:
– После того, как у меня отобрали сына, я не находила места. Жизнь превратилась в череду тоскливых дней с этим чертовым запахом лаванды. Но самой чудовищной оказалась реакция близких: муж и родители даже не вспоминали о ребенке, они будто вычеркнули его из памяти. Продолжали жить как ни в чем не бывало. Говорили мне, что горевать не стоит и следующую беременность надо согласовать с Селекционерами. Но я не могла забыть Артура, понимаешь?
Агния посмотрела на Германа влажными от слез глазами, и он с горечью осознал, какую ошибку совершила Тростинка: она срослась с сыном, стала с ним единым целым, хотя Селекционеры настоятельно советовали не привязываться к незапланированным детям и не давать им имен, пока те не пройдут окончательное постнатальное исследование.
– Месяц он был рядом со мной, – голос Агнии упал до шепота. – Пил мое молоко, засыпал под боком, внимательно меня разглядывал. В тот день, когда его забрали, Артур впервые мне улыбнулся. А потом его просто усыпили.
Тростинка замолчала. Герман не знал, что сказать: горло сдавило, и в груди заныла тоска. Свежий, бодрящий ветер с озера холодил кожу, трепал рубашку и брюки, и Герман понял, что дрожит от холода. Он посмотрел на Агнию: обхватив себя руками, с опустошенным видом она следила, как по тусклому серому небу плывут тяжелые облака.
– Мне предстоит Стирание, – тихо обронила Агния.
– Что? – Германа словно дернуло током от слов Тростинки. – Но как же Коррекция?
– Я ее провалила. – Агния с печальной улыбкой посмотрела на Германа. – Корректор сказал, что у меня безнадежный случай. Я не способна забыть сына, и память о нем отравляет мое существование, делает меня нестабильной и опасной для общества. Поэтому вариант только один – полное Стирание памяти. Я стану человеком без прошлого. Без чувств и эмоций.
Внутренности сжались в холодном спазме, и Германа затошнило от слов, которые он произнес:
– Может быть, так будет лучше? Ты сможешь начать жизнь с нуля.
– Я хочу помнить. – Агния убрала прядь волос с лица, и ее глаза поранили Германа ледяным блеском. – Я хочу помнить каждую минуту, проведенную с Артуром.
– Но ты не можешь отказаться от Стирания, – со сдавленным отчаянием в голосе пробормотал Герман. – Альтернативы не существует. Общество не потерпит человека с потенциально опасным поведением. Нас хотят видеть мягкими и послушными, но для этого мы должны быть счастливыми. Селекция для того и была введена, чтобы мы жили в безопасном мире без боли и страданий. И ты тоже этого достойна, Агния.
– Я смотрю, тебе хорошо промыли мозги, – Тростинка усмехнулась. – Но мне кажется, Герман, ты сам не веришь в эти слова.
Она развернулась и застучала каблуками по деревянному настилу
