Денис Чекалов - Пусть это вас не беспокоит

— Имя?

— Юджин Данби, — Медисон снова рыгнул, чем поставил меня в тупик, так как на этот раз ему нечего было отрицать. — Парень им не представился, но они узнали его по фотографиям в газетах. Он вышел на них через своего знакомого, какого-то Игла. Это все. Вы сказали, что достаточно имени.

Он пожал плечами, и я вновь не понял, зачем он это сделал.

— Полагаю, что могу выписать вам чек прямо сейчас, мистер Медисон, — сказал я, открывая книжку. — Итак?

Наш посетитель вскинул голову и изогнул губу, пытаясь перекинуть сигарету в другой его конец. Потом он вспомнил, что уже успел от нее избавиться и оставил свои попытки.

— У меня есть свое достоинство, — ответил он, и мне показалось, что в его голосе прозвучала горечь оттого, что я не смог сразу этого понять. — Мы можем бить друг другу морды столько, сколько захотим — это наше дело. Сэм был мне должен, и я спросил бы у него должок рано или поздно. Но, повторяю, это все были наши дела. Но вот когда какой-то расфуфыренный хлыщ из Лос-Анджелеса убивает честного парня, который приехал из Сиэтла — это уже совсем другое дело, и позволить такое я не могу.

Он тяжело встал, как будто бы несколько часов назад избили его, а не Ала Перкинса. Впрочем, его тело могло болеть еще с той вечерней потасовки на заднем дворе «Тропической бабочки». По крайней мере, у меня болело.

— Вы ничего мне не должны, мистер Амбрустер, — сказал он, осторожно поворачивая корпус к двери. — Мы с ребятами приехали сюда по своей воле, и когда я позвонил вам, чтобы предложить помощь, то сделал это не ради денег.

Он сделал несколько шагов к двери, потом обернулся.

— Мы пробудем здесь еще какое-то время, — сказал он, не глядя на меня. — Посмотрим, чем все закончится.

Я не стал предлагать ему руки, он тоже.

Когда его спина скрылась в проеме двери, телефон на моем столе зазвонил, я поднял трубку.

— Они направляются к вокзалу, Майкл, — вряд ли на свете нашелся бы человек, который смог бы назвать голос Дона Мартина мелодичным. — Мне проследить, куда они уехали?

— Просто посади их на поезд, — ответил я. — И возвращайся.

Когда я положил трубку на рычаг, разразилась буря. Поднимая глаза на Франсуаз, я уже знал, что именно мне предстоит увидеть, и не ошибся в своих ожиданиях. Руки моей партнерши были сложены на груди, в серых глазах клубился туман, что бывает с ней крайне редко.

Я сел во вращающееся кресло, заложил руки за голову и слегка повращался сперва направо, потом налево.

— Никогда бы не подумала, что ты способен на такое, — наконец прошипела Франсуаз. Я отметил про себя, что был абсолютно прав, когда сравнивал ее со змеей. Впрочем, я всегда бываю прав.

— Да, — скромно ответил я. — Никто не мог бы ожидать такого блестящего успеха за столь короткое время. Только днем к нам приходит несчастная испуганная девушка и со слезами в голосе и на глазах умоляет нас спасти из тюрьмы ее возлюбленного. Отважный и благородный детектив бросается на помощь бедняжке. И что же? Не проходит и пары часов, как темные тучи, собравшиеся над головой парня, рассеиваются, и вовсю торжествует справедливость. — Я на мгновение задумался и продолжал. — Да. Любящие сердца соединяются, оркестр играет свадебный марш, а мальчики из церковного хора несут обручальные кольца на бархатных подушках. Как это похоже на красивую сказку, не так ли?

— Красивую сказку, — в голосе Франсуаз яда было больше, чем слов. — Сначала к тебе приходит смазливая шлюшка, извивается перед тобой и просит, чтобы ты помог ей набросить аркан на племянника миллионера. Потом ты нанимаешь бандитов — самых низких и самых мерзких, которых только можно было вообще найти, и поручаешь им изнасиловать несовершеннолетнюю девчонку. Такие сказки ты читал в детстве, Майкл?

Я решил, что пора обидеться.

— Ты всегда была несправедлива ко мне, — сказал я поучительно. — Как и в тот раз, когда кто-то подложил тебе мороженое на стул и ты испортила фиолетовое платье. Тогда ты тоже утверждала, что это моих рук дело, хотя я был чист и невинен, как кандидат в президенты Соединенных Штатов. Джейсон Картер выписал нам чек на кругленькую сумму, и я был готов отказаться от любых действий, но ты настояла, чтобы мы его продолжили. Я согласился, и в поте лица стал претворять в жизнь твою прихоть. Меня чуть не прирезал кинжалом хитрый китаец в сомнительном отеле. Пуля, попавшая в Джонатана Картера, вполне могла предназначаться мне. И где же благодарность? Где горячий поцелуй растроганной красавицы?

— Я не знаю, что с тобой делать, — резко ответила она.

Я скромно потупился.

— Такие вещи не принято говорить вслух, Френки. Где твое французское воспитание.

Франсуаз издала звук, который представлял нечто среднее между рычанием разъяренного льва и свистом воздуха, выпускаемого из надувного шарика. Она терпеть не может, когда я напоминаю ей о якобы французском происхождении, поскольку эту благословенную страну моя партнерша видела только на фотографиях.

— Чертовски странная штука, эта справедливость, — вздохнул я. Франсуаз стояла в противоположном конце комнаты, и теплый вечерний свет бережно ласкал ее фигуру. Я встал и сделал несколько шагов.

— Меня всегда ставили в тупик рассуждения о справедливости, — заметил я, ни к кому не обращаясь. — День за днем мне подсовывали толстые тома, написанные на добром десятке языков несколькими сотнями авторов. Забавно, сколько людей сразу могут считаться классиками…

Я подошел к окну и засунул в карманы большие пальцы рук. Внизу лежал сад, притихший перед наступлением сумерек, но я не видел его.

— Я читал одну историю за другой, Френки, — произнес я, не поворачиваясь к ней. — И в каждой из них были свои герои и свои негодяи. А в длинных лекциях умудренные жизнью профессора подробно объясняли мне, кто из них есть кто и почему.

Я не видел, слушает ли она меня, но был уверен, что да.

— Возьмем нашего недавнего знакомца, Сэма Роупера, — произнес я. — Отважный солдат, герой войны. Тысячи подобных ему американцев сражались во Вьетнаме, в Корее, в Панаме. И знаешь, как их называли там, Френки?

Я помолчал. Мне было известно, что я не дождусь ответа.

— Оккупантами, Френки, — сказал я. — Оккупантами. Они пришли в чужую страну и начали стрелять. Сколько мирных людей убили ветераны Вьетнама? А теперь они ходят к психоаналитикам и жалуются на плохой сон.

Я развернулся к ней и прищурился.

— А вот те женщины и дети, которых сваливали в ямы и засыпали землей, не жалуются на сон, — я хмыкнул. — Ни один из фильмов Стоуна о Вьетнаме не получил столько наград, сколько бы мог. Если бы немного не приоткрывал правду.

Мне всегда хотелось знать, не испытывает ли Франсуаз неудобства, когда держит руки, сложенными поверх груди. Я много раз имел возможность заметить, что обычно женщины складывают руки под грудью. И обычно это выглядит некрасиво.

— Но мы ведь не назовем ветераном Вьетнама убийцами, Френки? Они — герои, более того — они жертвы. Они выполняли свой долг и защищали интересы своей страны. Но вот забавно — о людях, которые сидели по другую сторону простреливаемого пространства, в окопах, напротив, — о них можно сказать то же самое. Они защищали свою родину, право решать свою судьбу без нашего участия. Так, где же справедливость, Френки?

— Любое преступление должно быть наказано, Майкл, — резко произнесла Франсуаз. — И тебе прекрасно это известно.

— Конечно, — я кивнул. — Когда человек убивает другого — это преступление. Но если он сбрасывает на него бомбу, находясь в самолете вооруженных сил своей страны, тогда это убийство превращается в подвиг. А если он поворачивает рубильник, распределяющий питание в комнате с электрическим стулом — в таком случае убийство становится восстановлением справедливости. Скольких человек убил наш друг Сэм Роупер? Десять? Двадцать? Бери выше, Френки, бери выше… Или они приехали к нам, в Америку, высадились в центре Манхеттена и стали резать прохожих? Нет, они жили в своей стране, и все, чего они хотели — это оставаться жить в ней. По-своему, а не так, как решит Капитолий. Так разве не справедливо, что Роупера убили? Не в этом ли и состоит высшее воздаяние, Френки?

Франсуаз молчала. Какая-то птица защебетала в саду, и я вновь стал смотреть в окно.

— Я так и не смог понять, что такое справедливость, Френки, — сказал я. — Сотни историй разворачивались передо мной в прочитываемых книгах, и каждая говорила о справедливости. Поэтому я не люблю читать книги.

Медленный звук шагов, и дыхание девушки опалило мне шею. Я услышал ее голос:

— По-моему, справедливость состоит в том, чтобы каждому человеку был дан шанс проявить все лучшее, что в нем есть, Майкл. Каждый имеет право на счастье, на удавшуюся судьбу. И именно в этом и состоит высшая справедливость, Майкл, а вовсе не в воздаянии, о котором ты все время толкуешь. У Сэма Роупера и его товарищей не было такого шанса. Те, кто послал их воевать, забрали себе их право быть счастливым. Солдат должен либо убивать, либо быть убитым. Выбора у него нет.