Уильям Лэшнер - Меченый
При упоминании имени президента Фонда на лице мадам появилось злобное выражение.
– Я работала в Фонде до его рождения и буду работать после того, как его выкинут с должности. – Она взяла дольку лимона с блюдечка, впилась в нее пожелтевшими зубами. Губы скривились, как у королевы из старого фильма. – Что вы хотите знать, Виктор?
Я наклонился вперед, понизил голос.
– Как им это удалось?
– Никто точно не знает. Вы сами видели здание Фонда. Это крепость – неприступная, неуязвимая даже для тарана. А следов взлома не обнаружили. Двери были крепко заперты, окна целы. Но подобно грекам в Трое они сумели проникнуть внутрь. Как они это сделали, до сих пор остается загадкой. Как только грабители пробрались в здание, они связали охрану, отключили сигнализацию и отомкнули шкафы и сейфы, где хранились самые ценные экспонаты.
– Как же им удалось забраться в Фонд?
– Не представляю. У каждой из двух наружных дверей стоит охранник и никого не пропускает без специального разрешения и регистрации в журнале. Даже мне приходится регистрироваться при входе и выходе. Мистер Рандольф всегда боялся краж произведений искусства или актов вандализма. Всего за несколько лет до ограбления какой-то сумасшедший в Риме разбил молотком скульптуру Микеланджело «Скорбь», и мистер Рандольф распорядился усилить меры предосторожности. Тогда-то охранники и начали заносить фамилии всех посетителей в журнал, а после закрытия Фонда тщательно обыскивать все этажи.
– Может быть, кто-то оставил незапертым окно?
– Охранники утверждают, что в тот вечер все проверили и перепроверили. Тем не менее полицию кое-что насторожило. Она обнаружила отпечатки мисс Чикос на папке со схемой сигнализации. Мисс Чикос только что закончила магистратуру и поступила к нам на работу куратором. Обеспечение безопасности не входило в ее компетенцию, поэтому она стала основной подозреваемой. Косвенной улики не хватило на то, чтобы вынудить ее уволиться из Фонда. Я вообще-то ее не любила. У нее был немного вульгарный вкус и слишком длинная шея.
– Слишком длинная для чего? – полюбопытствовал я.
Она проигнорировала мой вопрос и задала свой:
– Есть ли шанс, что ваш клиент вернет Рембрандта Фонду?
– Шанс есть.
– А как насчет Моне? Это была маленькая картина, но такая очаровательная. Ваш клиент что-нибудь говорил о ней? – Лекомт опустила подбородок и с вызовом посмотрела на меня из-под темных очков.
– Нет, – ответил я.
– Жаль. Это было одно из моих любимых изображений.
– Кстати, об изображениях. – Я вынул из кармана фотографию Шанталь Эдер. – Вам знакома эта девочка?
Она взяла фотографию, тщательно изучила и вернула мне.
– Нет, никогда не видела. Очаровательная девочка. А я должна ее знать?
– Вероятно, нет. Вам известно, где можно найти мисс Чикос?
– Я слышала, она живет в Рочестере. Как раз подходящее место для нее.
– Почему?
– Потому что там живут такие, как Сэмми Глик.
– Например?
– О, Виктор, у нас у всех есть свои маленькие тайны, не так ли? Мне было интересно поговорить с вами. Нам нужно встретиться снова. Возможно, в более интимной обстановке, чем открытое кафе. И может быть, вы действительно прочтете сочинения Колетт. Понимаете, те из нас, кто хоть раз прошел через особые отношения, которые описывает она, больше всего хотят передать молодым свой опыт. Я могу многому научить вас, если позволите.
Глава 41
– Да, с Ральфом круто обошлись, – сказал мой отец, усаживаясь в свое фирменное кресло.
Он отпил пива и негромко рыгнул. Я понял, что смерть Чуллы не задела его сердце.
– Дубина Ральф не заслужил такого – получить пулю в голову в доме матери.
– Такого никто не заслуживает.
– Есть идея, кто это сделал?
– Похоже на головореза из банды братьев Уоррик.
– Не знал, что Ральф был связан с этими подонками.
– Он был связан с Чарли Калакосом, а этого для них оказалось достаточно.
– Кто следующий в списке?
– Джоуи Прайд, Чарли и двое остальных, наверное. Почему-то мне кажется, что они охотятся за всеми, кто участвовал в налете на фонд Рандольфа.
– Выходит, готовится массовое убийство.
– Получается, так.
– Тяжелый случай.
– Да.
– Действительно тяжелый.
Отец задумался, но не о том, как трагическая смерть Дубины Ральфа повлияет на наши судьбы, а о том, стоит ли оставаться трезвым в свете последних новостей. Так я решил, потому что он попросил принести с кухни еще пива.
– Конечно, па.
– А заодно захвати чипсы.
Когда я вернулся в гостиную, держа в руках пакет с чипсами «Лейз» и две банки «Айрон-сити», телевизор уже работал. Отец, подтверждая мою теорию о том, что он готов смотреть все, что ни показывают, внимательно наблюдал за маленькой белой точкой, летящей по нестерпимо голубому небу.
– Гольф?
– «Филадельфия» играет в Лос-Анджелесе.
– Но ты же не любишь гольф.
– Зато люблю смотреть, как у игрока вытягивается лицо. Обожаю лошадиные лица. Так и слышишь: «О-о-о, я зарабатываю шесть миллионов в год плюс премии за победы, но вот только что попал мячиком в воду! О-о-о!»
Я протянул ему пиво и чипсы, подошел к телевизору и сделал звук тише. Он посмотрел на меня словно ребенок, у которого отняли шоколадку.
– Ты чего себе позволяешь? – спросил он, нажимая кнопку громкости на пульте управления.
Я опять убрал звук.
– Нам нужно поговорить, па.
– Ты собираешься со мной порвать? – Он снова прибавил звук. – Закрой дверь, когда будешь уходить.
– Па, ты действительно без Джонни Миллера не знаешь, что игрок должен загнать мячик в лунку?
– Комментарии создают соответствующую обстановку.
– Нам нужно поговорить о том, чем ты обязан миссис Калакос. Она повесила твой долг мне на шею, как ярмо.
Отец внимательно посмотрел на меня, подумал И до минимума убавил звук. Открыл банку пива, сделал глоток. Я сел в кресло напротив него и тоже открыл банку.
– Это не мой долг. Отца, – сказал он. – Ты многого не знаешь о своей бабушке.
– Так расскажи.
– Она была художницей. По крайней мере считала себя таковой.
– Не припоминаю картин бабушки Гильды.
– Это было до того, как ты родился. Наш дом был увешан ее картинами. Кроме того, она писала стихи и любила петь. Я был маленьким, когда мы переехали из северной Филадельфии в Мейфэр и поселились…
– Рядом с семьей Калакос?
– Совершенно верно. В местном культурном центре работал кружок живописи, и каждый вторник и четверг мать паковала кисти и краски в плоский деревянный ящик и отправлялась на занятия. В тот же кружок ходила… Догадайся кто.
– Миссис Калакос?
– Правильно. Однажды вечером я ошивался с друзьями возле культурного центра. Мать вышла на улицу, держа в левой руке этюдник, а через правую руку был переброшен рабочий халат. Но странным было не это. Странным было то, что она смеялась: это необычное для нее поведение. А рядом с ней, тоже смеясь, шел высокий, сутулый, нескладный мужчина с сияющей лысиной и трубкой в пухлых губах. Ничего особенного, но этот сукин сын сумел рассмешить мою мать. Его звали Гернси.
– Гернси?
– Да, как племенных коров. С тех пор мать сильно изменилась. Притихла как-то. До этого она всегда указывала отцу, что делать, ругала меня за бесцельное времяпрепровождение. И вдруг стала какой-то отрешенной, словно ее начало беспокоить совсем другое. В доме воцарилась тишь да гладь. А потом, в четверг, она ушла на занятия и не вернулась.
– Гернси.
– Она позвонила отцу, чтобы он не волновался. Сообщила, что уходит от него, переезжает к Гернси и становится художницей. Мать была еще молода, тридцать с небольшим. Она сказала, что должна порвать с отцом, прежде чем ее поглотит прозаический быт жены сапожника.
– Как к этому отнесся дедушка?
– Не слишком хорошо. Во вторник вечером он пошел к местному культурному центру. Я увязался за ним. Когда закончились занятия кружка живописи, он подошел к матери и принялся умолять ее вернуться домой. Она отказалась. Он выругался на идише, она ему ответила. В гневе он набросился на Гернси, размахивая своими маленькими кулачками. Я оттаскивал отца, а высокий сутулый мужчина в страхе убежал. Я до сих пор помню дырки в его подметках… Мать оттолкнула отца так, что он упал, и кинулась догонять Гернси. Та еще была сцена. Миссис Калакос все видела. Она подошла к отцу и сказала с сильным греческим акцентом: «Не волнуйся». Отец взглянул на нее с жалкой печалью в глазах. «Жена и мать должна принадлежать семье. Я верну тебе твою жену». И вернула. Через неделю миссис Калакос гордо вошла в нашу гостиную, а за ней покорно следовала мать с этюдником в руке. Родители с миссис Калакос сели за стол и обо всем договорились.
– Как? – спросил я.
