Р. Скотт Бэккер - Нейропат
Он поднял на руки свою драгоценную ношу и понес ее через холл к лестнице. Она смотрела на него сквозь распухшие веки.
— Я скучала по тебе, Томми, — шепнула она.
Они медленно разделись; прослойка телесной памяти еще не успела истончиться, жар напряженных тел притягивал их друг к другу. Потом она встала перед ним, уже не юная, но все еще великолепная. Как могла такая женщина...
Он вжал ее в кровать. Слезы ручьем текли из ее глаз.
— Хочу, чтобы мне вернули моего мальчика, — пробормотала она. — Моего малыша.
Слова из другой песни.
Томас поглядел на нее, и его снова охватил ужас. Она перекатилась с боку на бок, а он, голый, клубком свернулся за ее спиной. Он прижался к ней между ее ног, не входя внутрь. Держал, пока ее тело вздрагивало от рыданий. Рукой приглаживал, расчесывал ее волосы.
Так они пролежали молча какое-то время, кожа стала липкой, несмотря на жар тел. Складка подушки больно впилась ему в щеку, но он не пошевельнулся. Боль превратилась в точку, место, на котором можно сосредоточиться, нечто удерживавшее его здесь, заставляя прижиматься к вздрагивающему телу своей бывшей жены.
Фрэнки был их ребенком, связью, которую не могла разрушить никакая скопившаяся между ними горечь. Чудеса легко забываются, а когда их все-таки припоминают, то они часто кажутся нелепыми. Мужчина, обжигающий своей спермой жену, биология крови и слизи, а затем снова — жизнь, еще один потрясенный до глубины души человек, прорывающийся сквозь вездесущую черную завесу.
Несмотря на Сэм и растущее в нем чувство сожаления, казалось правильным, что он вот так обнимает Нору. Словно замкнулся круг.
— Мне всегда нравился этот пододеяльник, — пробормотала Нора, поглаживая ткань с цветочным орнаментом.
Сквозь окна доносились крики чужих детей, послеполуденное солнце приобрело своеобразный медный оттенок. Воздух был жаркий и влажный, пропахший виной.
Его мужество стало зыбким, как песок. Слова Норы из протокола крутились, разматываясь у него в голове.
«Он не был Нейлом...»
Что-то яростное, звериное пронизало его. Внезапно, необъяснимо он понял всю правоту Ветхого Завета: вина лежала на ней... Не на нем. Не на отце, который спал, когда украли его сына.
— Почему, Нора? — услышал он как бы со стороны свой голос.
Она высвободилась из тесно сжимавших ее рук и повернулась к нему. Взгляд ее стал тяжелым и злым, почти порочным.
Но голос оставался будничным, так она могла рассказывать о покупках или говорить с сослуживцами.
— Я хочу, чтобы ты убил его, Томас. Пообещай, что убьешь его.
Нейл. Разрушитель миров.
Томас наблюдал за Норой, стоя у калитки. Она сложила вещи Рипли в свой «ниссан», затем, робко помахав рукой, направилась к Миа. «Передай привет старому педику», — говорила она всегда, заставляя Томаса вздрагивать. По какой-то непонятной причине она вечно настаивала, что может употреблять это словечко, поскольку она женщина.
Томас попросил передать Рипли, что любит ее. Попрощаться у него не хватило сил.
И, хотя это не входило в его привычки, на обратном пути заглянул в почтовый ящик и выгреб оттуда кучу разных счетов и еще что-то, похожее на очередной мусорный компьютерный диск компании AOL — ну, когда они перестанут его доставать! Но его внимание привлекло отсутствие цветного штемпеля на коробочке. Он перевернул ее и замер.
Кто-то темно-синим фломастером написал: «ПАИНЬКЕ».
Диск просвечивал сквозь прозрачный пластик, как нож. Томас вернулся к двери, руки его тряслись.
«Нет-нет-нет-нет-нет...»
При мысли о Фрэнки на глаза у него навернулись слезы.
«Умоляю, Господи... Умоляю!»
Он споткнулся о коврик. Конверты посыпались на пол.
«Только не мой мальчик...»
Диск выпал как нечто невесомое и как неподъемная тяжесть. Томас вбежал на кухню и выдернул ящик с посудой так, что чуть не опрокинул шкаф. Ножи, вилки, ложки рассыпались вокруг него по полу узором, напоминающим костяные круги авгуров. Дрожащей рукой схватив столовый нож, Томас стал вспарывать коробку.
«Улика! Улика!» — вопило что-то внутри.
Он остановился. Пригладил волосы. Ринулся к телефону.
— Логан, — ответил голос в трубке.
— Сэм! Он прислал мне диск. Еще один чертов диск.
— Том? Можно помедленнее? О чем ты?
— О Господи, Господи, что, если это снова он, Сэм?
«Нет-нет-нет...»
— Сэм, что, если это он?
«Умоляю, только не мой мальчик...»
В серебристой поверхности диска отражалось незнакомое, искаженное мукой лицо.
— Слушай внимательно, Том. Ни за что, ни в коем случае не трогай этот диск. Ты меня понял? Ты можешь...
— Что, если это он, Сэм? — прошептал Томас.
Он швырнул телефон на диван, на четвереньках пополз по ковру, лежавшему на полу гостиной. Сгорбившись над плеером, вырвал оставшийся кусок пленки. Телефон трезвонил без умолку, но почему-то был почти не слышен. Неземной покой снизошел на Томаса.
Встав на колени перед телевизором, он онемевшими пальцами взял пульт.
Телефон перестал звонить. Казалось, нечем было дышать. Диск с негромким жужжанием закружился в прохладной утробе.
Вспыхнул экран.
Диван показался твердым — словно из нержавеющей стали, словно стол коронера. [42]
— Том! — осторожно позвал кто-то.
Сэм.
Он отнял руки от лица. Сэм склонилась над ним, в глазах ее стояли слезы. Джерард возвышался за ней, лицо его было сурово отрешенным и... Каким же все-таки было его лицо?
— Это был он, Том? — спросила Сэм. — Это был Фрэнки?
Томас вздрогнул и выдохнул, словно двумя ударами скальпеля ему рассекли легкие. Сколько еще мог он вытерпеть?
«Неплохо бы проверить давление», — шевельнулась какая-то жалкая мысль.
— Том, — еле слышно прошептала она.
— Нет, — хрипло ответил он.
«Пока нет...»
Он вспомнил, как Нейл издевался над ним во время экзаменов:
«Слушай, ты, идиот, задействованный участок твоей памяти не предназначен для одновременного выполнения разных заданий. Это же тебе не компьютер. Надо делать все по о-че-ре-ди».
— Телепроповедник, — объяснил он. — Джеки Форрест.
«Потом мой мальчик».
У Сэм брызнули слезы. Она бросила нервный взгляд на Джерарда, который сохранял каменно непроницаемое лицо.
Сколько правил она нарушила, поймал себя на мысли Томас, когда переспала с ним? Уж конечно, меньше, чем влюбившись...
— Что же теперь делать? — непривычно беспомощным голосом спросила Сэм.
Джерард угрюмо посмотрел на нее.
— Дождись Атты, — сказал он. — Что еще?
Агент Атта не заставила себя долго ждать. Август ворвался вместе с ней — не свет августовского солнца, только жара.
— Еще скажите, что вы не смотрели.
Томас сидел на диване, Сэм пристроилась рядом. Агент Джерард встал с лестницы, почесывая в затылке.
— Что вы намерены делать, агент Атта? Что намерены делать вы? — спросил Томас, глядя не на нее, а на собственные ладони.
— Вы только одно и твердите, профессор, — ответила Атта. — Где это?
— Все еще в устройстве, — сказал Джерард.
— Zarba, — пробормотала Атта, становясь на колени перед широким экраном.
Высунулась кобура и что-то металлически тяжелое в ней. Свет экрана мелькнул на ее потных щеках, затем пошло изображение. Неясные очертания то попадали в фокус, то исчезали из него, словно они наблюдали за чьей-то борьбой под черными шелковыми простынями. Мгновенная вспышка — мелькнула тень какого-то мешка — кажется, с цементом, — и Томасу удалось разглядеть название какой-то лавки хозтоваров.
— Там... Видите? Название на этом мешке?
— Проверим, — бесстрастно сказала Атта.
Томас, нахмурившись, посмотрел на Сэм.
— На пленке с Халашем были такие же врезки, — объяснила та. — Фирменные этикетки на упаковках с каких-то распродаж. Но, когда мы проверили их, оказалось, что они собраны со всей страны. Эта сволочь играет с нами, профессор. Подбрасывает искусственные наживки, чтобы мы попусту тратили силы.
Все новые и новые очертания появлялись и таяли во мраке. Картинка подпрыгнула, словно камера наткнулась на обломки кораблекрушения. Томас наблюдал за каждой мельчайшей подробностью с той же тревогой, что и в первый раз. Непонятно почему, но от знания, что он не увидит Фрэнки, все делалось только хуже.
Хотя если бы он...
«Все это нереально. Просто все эти вещи и люди существуют только у меня в голове...»
Неожиданно картинка стабилизировалась. Вглядываясь, Томас различил нечто наподобие собачьей конуры с цепью... Конура стояла в подвале, заваленном всяким хламом. Человеческая фигура неуклюже двигалась в полумгле, явно позабыв о следящем за ней объективе.
— Аллилуйя, — прошипели динамики, будто слово это само вынырнуло из «белого шума».
