Дмитрий Петров - Нелюдь
Она вдруг заговорщицки посмотрела на меня своими большими глазами и сказала:
— Ты знаешь, это очень помогает.
— Кому помогает? От чего помогает? — не понял сначала я.
— Раскаяние и молитва очень помогают, — ответила Людмила и заплакала опять. — Я теперь каждый день молюсь по три раза. Молитвенник вот купила там же. Тут очень полезные молитвы есть.
— И давно ты этим увлеклась? — спросил я, стараясь не показать своего отношения к пробудившейся вере у давно знакомой мне женщины.
— Пять раз уже была, — сказала мне Людмила, поджав губы. — Меня подруга первый раз отвела, познакомила там с женщинами. Они теперь ко мне даже заходят. Это у них называется — приходской совет. Как услышали о нашем несчастье, так теперь очень сочувствуют.
— Это они тебе все это рассказали — о грехах родителей, и о том, что раскаяние помогает? — спросил я. Людмила кивнула.
Больше я ничего не сказал, потому что доктора вообще такой народ, что с ними, как правило, лучше не говорить о религии. Еще моя бабушка рассказывала, что ее отец никогда не ходил в кирху. Он был доктором и втайне не верил в Бога. Докторский атеизм всему миру известен.
Так что лучше мне было не высказываться по этому поводу. Я прошел к Юле, которая на этот раз сидела в кресле и сразу узнала меня по шагам. Она была гладко причесана, и на лице ее были темные-темные очки с большими стеклами, закрывавшими глазницы.
Я целовал ее в прохладную щеку, но она не обняла меня в ответ. Только сжала мою руку и немного подержала ее.
Лицо ее при этом было странно-сосредоточенным.
— У тебя есть, что мне сказать? — спросила она неожиданно. — Ты что-то хочешь сообщить?
Я растерялся, это был странный вопрос.
— А почему ты спрашиваешь? — ответил я недоуменно. Юля сидела, подняв ко мне беспомощное, замкнутое лицо.
— Мне так показалось, — сказала она. — Теперь я часто чувствую людей, их настроение. Наверное, у меня открылось внутреннее зрение. Когда у человека исчезает какой-то орган чувств, то у него взамен обостряются другие. У меня больше нет глаз, зато появилось ощущение, что я могу читать чужие мысли и чувства.
— И что ты чувствуешь про меня? — спросил я, ошарашенный. Сегодняшний день, похоже, вообще был наполнен неожиданностями.
— Я почувствовала, что ты что-то узнал, — сказала Юля. — Ты весь наполнен какой-то информацией и не хочешь мне о ней говорить.
Я услышал, как сзади открылась дверь и в комнату вошла Людмила, остановилась за моей спиной.
— Просто мне удалось кое-что узнать о тех мерзавцах, которые сделали это с тобой, — ответил я сдержанно. — Только пока что мы знаем очень мало, поэтому я и не хочу говорить об этом.
— Зачем? — равнодушно произнесла Юля. — Какое это может иметь значение? Папа говорил мне уже, что он предпринимает усилия, чтобы найти их. И тот человек из милиции тоже говорил так же. Он недавно опять приходил, все вновь расспрашивал. И сказал, что он напал на след. Но что толку? Даже если их поймают, мне не станет от этого легче. Даже если их будут поджаривать на костре, у меня не появятся глаза вновь.
Я хотел сказать Юле, что это еще неизвестно, появятся или нет. Меня так и подмывало рассказать ей о Скелете и его идее. Но я не мог этого сделать, потому что отнюдь не был уверен в успехе нашего предприятия и не должен был давать пустых надежд.
— Сегодня мне опять снился сон, — произнесла Юля. — Будто мы все вместе поехали на дачу к тебе, Феликс. Мама, папа и я. И я снова видела всех вас, как прежде. Мы ходили по траве, над нами были деревья, и все это я видела.
Юля помолчала и потом сказала:
— В этом году жаркое лето. Наверное, трава очень зеленая.
Мы с Людмилой молчали. Потом вдруг Юля откинулась на спинку кресла и сказала спокойно:
— Ты как-нибудь отвезешь меня на дачу, Феликс? Мне очень хочется понюхать траву и деревья. И потрогать стволы. Я помню, что у деревьев очень шершавые стволы. Здесь все вокруг очень гладкое, искусственное, — ее пальцы поцарапали полированную ручку кресла. — Гладкое кресло, гладкая бумага, стол, даже постельное белье тоже гладкое. Мне хочется ощутить что-нибудь природное, естественное… Шершавое.
— Конечно, мы поедем на дачу, — произнес я. — Буквально через несколько дней. Я заеду за тобой, и мы поедем. Если хочешь, мы возьмем и маму с папой, чтобы все было как в твоем сне.
— Как во сне не будет, — произнесла Юля. — Во сне я все видела.
Я боялся, что сейчас она опять попросит меня принести ей новую партию таблеток, но она промолчала.
— Давай, я еще тебе почитаю, — сказала Людмила. — А Феликс может посидеть рядом и тоже послушать. Хочешь?
В ее руках появилась толстая Библия, новенькая, в черном коленкоровом переплете.
— Хочу, — ответила Юля.
Библия была заложена закладкой, было видно, что ее читали уже и остановились на каком-то месте.
— Двадцать второй псалом, — провозгласила ровным голосом Людмила и начала читать. Когда она дошла до четвертого стиха и произнесла: «И если пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла», Юля прервала ее.
— Долина смертной тени, — сказала она вдруг. — Что это значит?
Наступила тишина. Мы с Людмилой молчали.
— Наверное, это именно то, что сейчас со мной, — сказала Юля. — Я жила-жила и вдруг оказалась в долине смертной тени. У меня ведь тень перед глазами… Да и глаз самих нету… Смертная тень… — Она зачарованно повторила это и умолкла подавленно, вжав голову в плечи.
— Да нет, — вмешался я. — Это же не о слепоте говорится. Тут так и сказано — смертная тень. Имеется в виду смерть человека. Ты же не умерла. Это не о тебе, — не такой уж я и знаток Библии, но должен же я был успокоить Юлю.
Людмила стала читать дальше, и мы молчали все это время. Потом в дверь раздался звонок. Это пришел домой обедать Геннадий.
Я вышел к нему и рассказал о предложении Скелета. И о том, что он требует оплаты своей засады по ночам. Геннадий подумал, потом тряхнул головой:
— Пусть дежурит. Я ему заплачу. Тем более, что, кажется, он оказался деловым парнем. Пусть дежурит. Хоть я и не особенно верю в то, что удастся что-нибудь вытрясти из этих негодяев. Убить их можно, в это я верю. А вот про деньги…
— Давайте надеяться, — сказал я. Геннадий подумал и кивнул.
— Давайте, — сказал он. Потом показал глазами в сторону комнаты и сказал: — А то моя-то Людмила уже совсем с ума сошла… В церковь ходит, грехи замаливает.
— Она считает, что то, что случилось с Юлей — это Божья кара за ваши грехи, — ответил я. — Что Бог карает детей за грехи родителей. За ваши грехи и ее, Людмилины.
Геннадий тоскливо посмотрел в окно и опустил глаза.
— Что грехи? — пробормотал он. — Я родился таким… Что же я могу сделать? Вы думаете, что мне самому легко всю жизнь прожить не таким, как все? Вы думаете, мне легко и радостно было таиться всю жизнь и трястись от страха разоблачения? Но если у меня от рождения такие гормоны, то что же я могу поделать? Насколько мог, я всегда старался поступать хорошо. Я же порядочный человек. Детей не растлевал, мальчиков не совращал… А в остальном — разве это мой грех?
— Этого я не знаю, — сказал я. — Мне трудно судить… Может быть, Людмила имеет в виду только свои грехи, я не знаю…
— Грехи, — опять вздохнул Геннадий. — Ее грехи… А ей что оставалось делать в ее положении? Подумайте сами, вы же, можно сказать, почти член семьи и все прекрасно знаете. Зачем кривить душой и делать вид, что вы не знаете о том, в каком положении оказалась Людмила? Я бы сказал, что она вела себя достойно, как только было возможно в ее ситуации. Так что оставьте про грехи.
— Это не я говорю, — оправдывался я. — Это сама Людмила мне сказала.
— Я знаю, — ответил раздраженно Геннадий, не глядя на меня. — Просто у меня сердце разрывается, вот и все.
Прощаясь с Юлей, я сказал ей, что непременно на днях повезу ее на дачу. Она напоследок вновь взяла меня за руку и, как бы размышляя, спросила:
— Ты еще не завел себе другую девушку? Не завел еще? — Она отпустила мою руку и пробормотала: — Нет, еще не завел. Я бы сразу почувствовала… Но ты заведи, непременно. Если хочешь — я тебе разрешаю. И даже прошу. Мне так будет легче, если я буду знать, что у тебя есть другая женщина и мы с тобой просто друзья.
Я ехал обратно домой и понимал, что имел в виду Геннадий, сказав, что у него разрывается сердце. Оно разрывалось и у меня. Было жалко всех. Юлю, себя — ее жениха, бывшего жениха… Людмилу, которая терзает себя и пытается взвалить на себя всю вину за происшедшее. И Геннадия, который может сколько угодно говорить о том, что он не считает себя виноватым, но сердце у него разрывается…
И я понял тогда, что просто не могу сидеть сложа руки и ждать, когда Скелет найдет кого-то. Это ведь было и мое дело тоже. Моя месть. Мой вклад в историю жизни.
