Татьяна Степанова - Царство Флоры
Поднялись несколькими этажами выше, прошлись по кабинетам фракций.
— Эти умники цветы не любят, этих мы пропускаем. Этих тоже, — Морозов сверялся со списком. — А вот тут у нас женщины-депутаты сидят с помощниками, секретарями. Тут уж, Андрей Владимирович, надо постараться, выдумку проявить с цветочным декором. Чтобы одновременно строго, по-деловому, без сусальности и вместе с тем нежно, трепетно.
Потом они устроились в кабинете Морозова, и Балмашов на ноутбуке начал демонстрировать образцы композиций и предлагать варианты декора. Заставкой на экране ноутбука была все та же картина Пуссена «Царство Флоры». И Морозов обратил на нее внимание:
— Картинка какая у вас в компьютере стильная. Классика. Хорошо смотрится. Только вот…
— Вас что-то смущает? — спросил Балмашов.
— Чудная она. — Морозов вглядывался в экран. — Что же это она… эта вот дамочка с цветами, танцует, веселая, а этот вот слева, который воин в шлеме с перьями, убивать себя, что ли, собрался у всех на глазах?
— Это аллегория жизни и смерти. Точнее — просто смерти. Перехода из одного состояния в другое. Они все уже мертвые, только не все еще об этом догадываются.
— Рановато вы о смерти задумались, Андрей Владимирович, — сказал Морозов. — Хотя как сказать… Вот был у нас тут такой Григорий Палыч, и мужик-то хороший, свойский, и депутат дельный, комитет по энергополитике на себе вез сколько лет. Полтинник ему стукнуло, отметили как полагается, поздравляли его все. А наутро после банкета — представляете — звонит мне его помощник. Готовьте некролог, говорит. Ночью сердечный приступ, и «Скорая» не помогла. Вот так и оставил все, бросил — и дела, и депутатство, и партию, и жену новую, молодую, и капиталы, а сам где теперь? В каких таких местах?
— Вот здесь. — Балмашов указал на землю, по которой ступали все нарисованные Пуссеном персонажи. — Вот это самое место, Владлен Петрович.
Демонстрация цветочных образцов потекла неспешно дальше. Морозов сравнивал красочные файлы, иногда восхищенно восклицал, выбирал.
— Слухи идут тут у нас в кулуарах, вы парк Гурнову обустраивать будете вроде как даже во французском вкусе? — спросил он, чуть погодя.
— Я пока что дом его декорирую, зимний сад, — ответил Балмашов.
— Ну, где дом, там и парк, у Гурнова денег немерено. Как это он вас-то заполучил? Наверное, не поскупился.
— Там работа предстоит большая, соответственно и затраты.
— Да, вы художник известный, большой. Дорого берете, — Морозов хмыкнул. — Я к тому это, что Ефимов меня просил поговорить с вами… Ну, Ефимов наш из комитета по внешним сношениям. Понимаете, дочь у него вышла замуж, и они приобрели дом на море. Это в Сочи. Так вот, Ефимов просил поговорить с вами приватно — не согласились бы вы обустроить под хороший парк и тот приморский участок?
— Некоторое время я буду очень занят, — ответил Балмашов. — Дочерью Ефимова я займусь позже.
— Что-что? Что вы сказали?
— Это предложение насчет Сочи я рассмотрю обязательно, но позже.
— А-а, а мне послышалось…
Окончив просмотр файлов с образцами, они беседовали еще примерно час о делах. Затем Морозов вызвал секретаря и распорядился подготовить договор.
Балмашов направился в думский буфет выпить кофе. За столом он достал ноутбук, включил. Но дальше заставки не двинулся. Задумчиво, отрешенно скользил взглядом по картине, в какой уже раз — наверное, в миллионный, — изучая ее героев. Остановился на Флоре — беззаботной, светлой, щедро рассыпающей свои дары. Посмотрел на Кифию-Подсолнух, на небесного возницу. Достал телефон и позвонил жене Флоранс.
С той ночи это был их первый разговор. Но как же он был похож на все предыдущие!
— Это я, малыш, как дела?
— Андре, ты где? Я так скучаю по тебе.
— Я занят, много работы.
— Я скучаю.
— Я приеду, и мы с тобой вечером поедем в какой-нибудь хороший летний ресторан. Ты наденешь красивое платье.
— Как тогда в Париже?
— Как тогда в Париже, Флоранс.
— А когда ты приедешь?
— Скоро.
— Мне надеть то платье?
— Нет, другое. — Балмашов вспомнил ее в том платье — создании фантазии Александра Мак-Куина. — На том слишком много цветов для нашего нищенского северного лета.
Завсегдатаи думского буфета и официантки с любопытством приглядывались к этому высокому темноволосому красавцу в белом костюме и ярком шарфе, беседовавшему с кем-то по телефону по-французски. «Артист, наверное, — шепнула буфетчица. — Только я не помню, с кем я его видела в сериале — с Домогаровым или Дюжевым».
— Au revoir, Florance, — закончил Балмашов мягко. Он всегда говорил с женой мягко, как с больным ребенком.
Он еще не допил свой кофе, как ему позвонила Марина Петровых.
— Андрей Владимирович. — Голос ее тревожно звенел.
— Что случилось? Марина, вы откуда?
— Я из магазина. Только что сюда приехали двое из уголовного розыска, привезли вам повестку на завтра в прокуратуру. Вот я адрес записала, прокуратура Московской области.
— Значит, пора собирать вещи и покупать билет на самолет.
— Что? Андрей Владимирович, Андрей, я не…
— Диктуйте адрес. Во сколько там надо быть завтра?
Он записал адрес прокуратуры на салфетке. С монитора ноутбука наблюдали за ним Крокус и Смилакс, Флора, Адонис и все остальные.
Глава 26 БЕЗ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ
— Это серийные убийства, — упрямо повторяла Катя, и наутро Колосов сразу же после оперативки пригласил ее в розыск.
С восьми часов в Троицкой Горе работали сотрудники отдела убийств. Проводили повторный обход поселка, опрашивали дачников, обслуживающий персонал, охрану особняков.
— Он классический серийник и очень опасен, потому что одержим некой навязчивой идеей. А ядром этой идеи является «Царство Флоры». — Катя все больше входила во вкус объяснений. Все, что еще вчера казалось смутным и непонятным, каждый факт — все вставало на свои места. — «Царство Флоры» с ним повсюду — дома, в магазине, там, в Воронцове. Я не удивлюсь, Никита, если и в компьютере у него на рабочем столе тоже эта картинка. Но для него это не просто картина, это некая модель мира. Его собственного мира, который он одновременно и пытается воссоздать в реальности. Окружающие его люди имеют в этом мире двойников, по сути, они одно и то же — так он себе все это представляет. Он в этом мире — творец и одновременно божество, полный хозяин. Это все скрытый комплекс жажды власти. И он эту власть проявляет, убивая, отнимая жизни, причем делает это, как бы иллюстрируя картину и мифы. Я же говорю — классический маньяк, сколько таких случаев было. Он человек неординарный, творческий, прекрасно образованный, но от этого он более опасен. Для него цветы — не что иное, как символы смерти, гибели. Цветы, вырастающие из крови жертв, разве это не страшно?
Колосов молча слушал, разглядывая в альбоме Никола Пуссена картину. Вспоминал Аркашу Козырного — снимки с места убийства и оперативные фото, присланные из банка данных, — вспоминал бычью шею и сломанный боксерский нос Арнольда, его пудовые кулаки, золотую цепь, татуировки. Потом вглядывался в изображение Крокуса и Смилакса на картине, хмыкал, качал головой.
— Пойми, ему важно было не внешнее сходство, — с жаром продолжала Катя. — Эти двое братков стали жертвами потому, что привлекли его внимание только одной деталью — они всюду появлялись вместе, Арнольд всегда сопровождал Козырного в качестве охранника и вышибалы. Они никогда не расставались, поэтому он и выбрал их на роль этих мифологических персонажей. И, согласно мифу, они умерли в один день, в один и тот же час, чем еще более усилили сходство. А Марат Голиков был для него Адонисом, потому что увлекался охотой. И убил он его только после того, как тот встретился на охоте с кабаном. Все люди, кто его окружает, ассоциируются для него с персонажами картины. Фаина — это Нарцисс, ее подружка Ойцева — Эхо.
— Хорошо, а дружок его и компаньон Тихомиров тогда кто? — спросил Колосов.
— Гиацинт, несомненно, Гиацинт. Близкий друг, который позже тоже может стать жертвой. Влюбленная в него Марина Петровых — это Кифия-Подсолнух.
— А тогда это кто такой? С кем он его отождествляет? — Колосов показал на Аякса.
— Про него пока ничего не могу сказать. Может быть, это кто-то из его окружения, человек, которого мы еще с тобой не знаем, не вычислили, — Катя помолчала. — Или же… нет, гадать только хуже. Одно можно сказать, раз Аякс воин, герой, то и его реальный двойник должен быть как-то связан с армией, военной службой. Или же… быть героем.
— Ну да, Советского Союза. А космонавтом этот Аякс быть не может? — Колосов снова хмыкнул. — Вообще, Катя, это фрейдизм какой-то.
— Ничего не фрейдизм, почему сразу фрейдизм? И если даже фрейдизм, там тоже масса полезных идей, догадок, — Катя склонилась над альбомом. — От материальных улик не отмахнешься. Цветок крокус, лиана смилакс и цветок анемон-адонис, которые он намеренно оставляет на трупах, более того — в рану засовывает. Разве это не подтверждает мою версию?
