Татьяна Степанова - Царство Флоры
— Что?
— И в темной подворотне в упор тоже не промахнетесь?
— Вы это о чем?
— Вы, Алевтина Викторовна, не догадываетесь разве?
— Чегой-то это я должна догадываться?
Катя смотрела на бледное злое лицо Али. Нет, нет и еще раз нет… Этот фрагмент мозаики, конечно же, важен, очень важен. Вот только должен быть уложен, включен не сюда, а в…
— Давно дружите с гражданкой Пеговой?
— Всю свою сознательную жизнь.
— А одним домом живете давно?
— Наша жизнь никого не касается. Тем более вас.
— Стала касаться с тех пор, как ухажеры гражданки Пеговой мрут как мухи один за другим, — хмыкнул Колосов. — Арнольд с боссом своим, потом некий Голиков Марат…
— Я такого не знаю.
— Как же не знаете, когда на моих глазах в Воронцове… помните Воронцово, оранжереи с цветами, вы на красивой машине и…
— А вы что, там тоже были? — Серые глаза Али снова удивленно округлились.
Колосов понял: она не играет, не притворяется. Она действительно там, в Воронцове на базе, не обратила на него внимания, не заметила.
— Был. И вас видел. И вообще весь этот ваш мюзик-холл наблюдал.
— Какой еще мюзик-холл?
— Театр страстей. Ревновали вы вашу подругу к Голикову Марату ой как жестоко.
— Идите к черту! — выкрикнула Аля. — Вы… это вас уж совсем никак не касается!
— Ножичек ваш эксперты будут исследовать, — сказал Колосов. — И не дай бог на нем хоть пятнышко кровавое будет найдено.
— Там на нем только моя кровь, — бросила Аля. — Моя и ее. Мы сестры с ней, сестры по крови, ясно вам? Кровью своей друг другу клялись, и никто, слышите, никто нас никогда уже не разлучит, никакие паршивые…!
Она выкрикнула ругательство хрипло и гневно.
Колосов невозмутимо выслушал и продолжил:
— И не только ножичек будут эксперты исследовать. Но еще и вот это. — И он показал Але уже знакомый Кате пластиковый пакет с сиротливо заключенным внутри винтовочным патроном.
— Откуда это у вас?
— Узнаете? А говорят, отличить один патрон от другого трудно.
— Откуда это у вас?
— Да вот подруга ваша Фаина поделилась. Принесла и выдала добровольно. — Колосов убрал патрон с глаз долой. — Говорила, что он из вашей сумочки в спальне выпал. Говорила, что пугаете вы ее такими вот своими выходками.
— Все вы лжете, она… не могла она меня заложить.
— Еще такие же винтовочные патроны у вас есть? — Колосов встал.
— Нет. Это мой талисман, оберег.
— А к пистолетам «ТТ»?
— Нет.
— А сами пистолеты?
— Какие еще пистолеты? Вы что?
— Предупреждаю, мы проведем в вашей квартире обыск.
— Да ищите, что хотите, нет там никаких пистолетов.
— Что, в другом месте хранятся? — хмыкнул Колосов. — Екатерина Сергеевна, слышали?
— Лжете вы, не могла Фаина меня заложить, продать, — повторила Аля упрямо. — Радость моя… радость… Не верю я вам.
— Пегова боится и, возможно, подозревает вас в убийствах своих любовников Марата Голикова и Арнольда, — сказал Колосов. — Боится и подозревает. Вот чего вы, уважаемая, добились.
Глава 24 ВЗГЛЯД НА КАРТИНУ
Аля покинула стены розыска с такой поспешностью и таким лицом, что дежурный на КПП, которому она сунула под нос отмеченный Колосовым пропуск — знак свободы («пока что идите гражданка Ойцева, но скоро мы вас снова вызовем»), проводил ее суровым многозначительным взглядом.
Почти бегом она ринулась в направлении Тверской. Возле телеграфа ее окликнул по имени знакомый голос:
— Радость моя! Наконец-то!
На стоянке у телеграфа стоял «Вольво». Стекла были опущены, за рулем сидела Фаина.
Аля ускорила шаг.
— Радость моя, ты что? — Фаина выскочила на тротуар. Зацепилась высоким каблуком за выбоину в асфальте, едва не упала, неловко схватилась за дверь, сломала ноготь. Аля уносилась прочь, не чувствуя под собой ног. — Подожди, ты куда? Я здесь, я два часа тебя жду, там менты припарковаться не дали! Радость моя! — Фаина бросилась за ней, кое-как закрыв машину, забыв про опущенные стекла, забыв про свой пиджак на заднем сиденье и сумку.
«Радость моя!» — эхом аукнулось в проходном дворе, ударилось о закрытые железные ворота почтового отделения. Аля, не оборачиваясь, завернула за угол, убегая все дальше вверх по Тверской. Они с Фаиной на какое-то мгновение словно поменялись местами, и теперь она повторяла, словно эхо, словно заигранная шарманка: «Радость, радость».
Фаина догнала Алю, схватила ее за руку, развернула к себе.
— Ты что? Ты куда?
— Тварь ты, — сказала Аля. — Тварь, предательница!
— Ты с ума сошла?
— Заложила меня им, патрон тот, что со стрельб я хранила, им притащила. Наплела на меня.
— Я наплела?
— Они меня в убийствах обвинили, сказали, что это ты… ты их надоумила, заложила меня. Пусти. — Аля стряхнула с себя руки Фаины.
— Куда ты собралась?
— Это не твое дело. Больше ты меня не увидишь, предательница!
— Я не предательница, просто… Это они во всем виноваты, менты, сволочи, — прекрасное лицо Фаины исказилось. — Что я могла там одна? Они меня вынудили. Они это умеют. Они и отцу моему всю жизнь изгадили, а теперь и до меня… и до нас с тобой добрались!
— Я не хочу тебя больше видеть. — Аля повернулась, чтобы уйти.
— Нет, радость моя, а как же я? Как я буду жить без тебя?!
В этот момент их точно накрыло волной — внезапно, точно по мановению волшебной палочки, они оказались внутри людского водоворота, внутри небольшой, но ужасно шумной толпы, расцвеченной аляповатыми флагами, розовыми и голубыми воздушными шарами. Толпа, а точнее демонстрация, двигалась по Тверской мимо мэрии к Пушкинской площади. Впереди плыли лозунги «Даешь парад любви!». Фаина увидела парней в голубых футболках, шагавших в обнимку, узрела своих приятельниц по клубу «Сто сорок по Фаренгейту». Розовый шарик лопнул над самым ее ухом.
— Аличка, радость моя, не уходи, прости меня. — Она бросилась на шею Але, как невеста бросается на шею жениху. — Я предательница, сволочь, тварь, ну если хочешь, ударь меня. Ударь прямо здесь, только не бросай!
— Я ж, по-твоему, убийца, — сказала Аля.
— Наплевать, пусть, — шептала Фаина (видел бы ее сейчас кто-нибудь из прежних ее мужиков!).
— А может, и правда я их замочила, а? — Аля засмеялась, запрокидывая голову, а потом, враз оборвав смех, с неожиданной, почти мужской силой оттолкнула напиравших на них геев с голубыми шарами. — Куда прете, пацаны? В обход, в обход, тротуар занят!
Тверской улицы не было видно из окон кабинета, где остались Катя и Колосов.
— И что же ты хотела мне поведать? — спросил он.
Катя открыла было рот и… не нашла подходящих слов!
— Что же ты молчишь?
— Никита, я не готова. Не знаю… дай мне, пожалуйста, еще время. — Катя не узнавала себя: как же так, давай объясняй, ты же добивалась этого разговора. — Дай мне время, я должна посмотреть, проверить.
Колосов пожал плечами.
— Если ты свободен сегодня вечером, то… Я тебе позвоню, и мы встретимся.
— В том же баре на Покровке? Катя, на чем это записать? А мне что, прямо так, в форме, являться?
Катя не расслышала, что он там бормочет. Вылетела из кабинета, подобно гражданке Ойцевой, — как пробка из бутылки шампанского.
Парадной формы Колосов так и не снял. Приехал следователь прокуратуры, и они вместе отправились в Химки, где в местном УВД стояла на приколе извлеченная со дна канала милицейская «Волга». Наличие следов крови в багажнике подтвердилось, следователь вызвал группу экспертов с тем, чтобы были взяты образцы ДНК для исследования и сравнения. Колосов доложил ему данные проверки машины: «Волга» действительно принадлежала Каляевскому поселковому отделению милиции — «Город Александров Владимирской области».
— Как же она была похищена? — строго спросил следователь.
— Мы связались с отделением. Машина закреплена за сотрудником. Тот на ночь обычно оставлял ее возле своего дома. «Волгу» оттуда и угнали. Они искали машину своими силами всю эту неделю. В розыск не объявляли. Думали, что это местная шантрапа.
— Угонять милицейскую машину под Александровом, чтобы затем использовать ее в транспортировке трупа из центра Москвы к охраняемому железнодорожному мосту, — следователь покачал головой. — Сто раз можно было бы засветиться, погореть. Ну, Никита Михайлович, либо этот наш деятель, что цветы оставляет, до такой степени дерзкий, безбашенный, либо… больной. Псих ненормальный.
Псих ненормальный… Это прозвучало как бы рефреном. Засело в мозгу гвоздем.
Колосов вернулся в главк. Рабочий день давно закончился. Он хотел было сам позвонить Кате и не стал. Мало ли… Ну, пообещала, а потом забыла, планы изменились. Расстегнул ворот форменной рубашки. Ослабил галстук. А неудобная все же штука — форма. И как это вояки-строевики всю жизнь в ней?
