Дмитрий Глуховский - Сумерки
— Хорошо, — механически отозвался я.
— Замечательно. Тогда мы вас ждём, — её голос звучал доброжелательно, почти ласково, как если бы я позвонил по телефону доверия.
С полминуты после того, как она положила трубку, я слушал короткие гудки, пытаясь вспомнить, оставлял ли я в этом странном бюро свой домашний номер. Конечно, в наше время про любого можно найти какую угодно информацию, и всё же…
Так и не придя к однозначному выводу, я вернулся в комнату, заправил в «Олимпию» новый лист бумаги и принялся начисто перепечатывать перевод последней главы. В голове у меня было блаженно пусто, я не терял время на сомнения и колебания, и всего через пару часов работа была доведена до конца.
Так, наверное, наркоманы, принявшие твёрдое и окончательное решение завязать, переступить, начать новую жизнь, в один миг вдруг словно забывают об этом, и не встречая никакого внутреннего сопротивления, как бредущие под шёпот Луны сомнамбулы, срываются с места и едут за дозой. Они не думают ни о чём и когда их уже затягивает в водоворот-слив сладкого забвения; только на следующий день вместе с судорогой ломки приходит раскаяние.
Скрепив скобкой чистовик, я оделся потеплее и робко заглянул в глазок. На лестничной клетке уже никого не было; но опечатанная соседская квартира, следы когтей и надписи на моей двери, которые я так и не успел отчистить, напоминали о том, как близко к краю пропасти я стоял. Не отважившись пройти по размазанному уборщицей кровавому пятну, я вызвал лифт, а, выйдя наружу, сразу поймал машину.
Окна покрытой грязными разводами «шестёрки» были затуманены инеем, она тряслась как продрогший дворовый пёс, а водитель-кавказец в лезущем двустороннем пуховике цветов коллажей Энди Уорхола молчал, нахохлившись, словно боясь, что вместе с паром из его рта выйдет драгоценное тепло и кастанедовская жизненная сила.
Разрушений от ночного катаклизма на заснеженных московских улицах на глаз заметно не было, но повсюду копошились жёлтые муравейники — муниципальные рабочие отлаживали невидимые коммуникации, видимо, повреждённые подземными толчками.
— В Ленинакане страшнее было, — хрипло проронил водитель.
— Мне и вчерашнего хватило, чтобы до смерти перепугаться, — честно ответил я.
— У меня тогда полсемьи погибло. Дом пропал. Я когда в Москву переезжал, думал, по крайней мере, здесь трясти не будет…
— Вы знаете, я думаю, сейчас от этого уже нигде скрыться не получится, — сказал я то ли ему, то ли себе.
— В газете такое прочитал? — нахмурился он.
— В книге.
Водитель кивнул и снова умолк, погрузившись в свои мысли. До конца поездки тишину разрежали только однообразные проклятия, которые он посылал в космическое пространство, когда на дороге складывалась особенно сложная ситуация.
Охранник на входе в особняк, где размещалось бюро «Акаб Цин», узнал меня, и, не задавая вопросов, сам выписал пропуск. Несмотря на праздники и природные бедствия, в коридорах было довольно многолюдно: планетарный капитал, одним из крошечных форпостов которого было это сияющее здание, не признавал выходных. Двое маляров в аккуратных оранжевых комбинезонах белили потолки.
Привычно утопив кнопку с цифрой пять в алюминиевой панели лифта, я прикрыл глаза и вдохнул полной грудью. Внутри витал неуловимый аромат: нечто между благородным старым деревом и сдержанным мужским парфюмом, каким полагается душиться пожилым, но подтянутым миллиардерам, стоящим у руля своих белоснежных яхт.
На этот раз меня встретила холёная, хорошо выдержанная в солярии брюнетка среднего возраста. Мило улыбнувшись, она приняла папку с готовым переводом и, подойдя к сейфу в глубине офиса, извлекла оттуда точно такую же, отличающуюся только номером на наклейке.
— Благодарим вас за оперативность. Это очень важно при исполнении данного заказа.
Я сразу узнал её голос: это она звонила мне сегодня утром. Принимая конверт с гонораром, после некоторых колебаний я всё же спросил, хотя и не был уверен, что во время телефонного разговора с ней просто не ослышался:
— Скажите, а о каких ритуалах вы говорили?
— Прошу прощения? — она изогнула бровь контуром, очень точно придававшим её лицу выражение «вежливое любопытство».
— Ну, по телефону… Вы сказали, что на Новый Год бюро не будет работать из-за ритуалов.
— Ах, да… Совершенно тривиальные ритуалы. Салат оливье, чищенные серпантином апельсины, шампанское. Фильм «Ирония судьбы». Новогоднее обращение президента. Общение в трудовом коллективе.
— Корпоративная вечеринка? — кивнул я.
— Да, можно и так назвать. Корпоративная вечеринка, — посреди фразы она вдруг перестала улыбаться, словно забыла, что при беседе с клиентами это надо делать всегда; мне сразу стало как-то неуютно, будто из павильона, где снималось кино, разом исчезли все красочные декорации, и вокруг остались только серые бетонные стены.
— И когда же теперь будет можно вернуть вам готовую работу? — спросил я заискивающе, пятясь к выходу.
— Не волнуйтесь, с вами свяжутся, — она спохватилась и снова натянула свою благожелательную улыбку, но это только усугубило мой испуг.
На улице было ещё светло: благодаря милиции мой день начался куда раньше обычного. Я решил рискнуть и пройтись немного пешком, рассчитывая, что морозный декабрьский воздух протрезвит меня и вернёт ясность рассудку.
Не напомни мне весёлый оперативник и приветливая дама из бюро о приближающемся празднике, я, может, так и не вспомнил бы о нём: что за нелепая идея праздновать нынешний Новый год в мае тысяча пятьсот шестьдесят второго? Однако кроме меня в этом, похоже, никто не сомневался: ледяной ветер надувал болтавшиеся над дорогами растяжки с поздравлениями, в витринах магазинов призывно подмигивали пластмассовые ёлки, и эпилептически подёргивались заводные красномордые Санта-Клаусы.
Люди тащили обвязанные глянцевыми лентами яркие коробки и пакеты с подарками, улыбающихся лиц вокруг было непривычно много. Проходя мимо ёлочного базара, я всё же не выдержал и встал в очередь. Трудно объяснить, зачем я это сделал. Скорее всего, потому что поставив живую ёлочку у себя дома, нарядив её блестящими стеклянными шарами, которые пока дожидаются своего часа, завёрнутые в старые газеты в коробке на антресолях, и включив маленькую гирлянду, можно греться в её свете, спасаясь от сгущающейся вокруг тоски и одиночества, так остро ощущающиеся в дни рождения и под Новый Год… Который, к тому же, может стать последним.
Прежде чем запихнуть купленную ёлку в багажник пойманной машины, я взял в киоске пару свежих газет. Аршинные заголовки били тревогу, почти всю первую полосу занимали фотографии просевших от землетрясения пятиэтажек; оказывается, московские толчки были всего лишь слабым эхом куда более страшной катастрофы, чудовищным молотом сокрушившей Иран. Десятки тысяч погибших в Тегеране, сотни — по всей стране…
Молох набирал мощь, остановить его было не под силу никому, но я хотя бы мог понять его природу, истолковать происходящее, узнать, чего стоит ожидать и возможно ли ещё спастись. И подумать только — быть может, заветный ключ был в моих руках прямо сейчас!
Разумеется, когда я добрался до дома, мне уже не хватило терпения заниматься игрушками и гирляндами. Поставив ёлку в ванну, я только сполоснул руки и бросился к рабочему столу. Новая глава напоминала приключенческий роман, и пока перевод не был готов, оторваться от неё я так и не сумел.
«Что первую откровенную беседу нашу с проводником Хуаном Начи Кокомом нам пришлось прервать, так как в ближайших к нам кустах мы услышали подозрительный шорох. Что, пойдя туда и обнажив клинок, я громким голосом потребовал прятавшегося в них обнаружить себя и назваться. Что из-за кустов этих вышел Васко де Агилар, и что был он на меня весьма зол, и лицом от бешенства и от стыда красен. Что мне он сказал, будто справлял в тех кустах нужду, а разговора нашего с проводником не слышал вовсе. И что я словам его не поверил, однако же обвинять его во лжи не стал, не желая вынуждать его к защите чести, а притворился, что принял его объяснения.
Что путь наш по сакбу в тот день похода, ставший последним, давался нам особо трудно, так как все в отряде нашем телесно ослабли до крайности. Что я по-прежнему шёл подле Начи Кокома, остальные же брели на некотором расстоянии от нас, негромко переговариваясь, так что слов их беседы я слышать не мог, однако ветер был в их сторону, и посему сам я говорить о тайных вещах с проводником опасался.
Что к концу дня увидели мы впереди просвет, а затем и белую макушку индейского храма, поднявшуюся над листвою деревьев. И что до того ещё, как солнце село, дорога привела нас к круглой площади, вырубленной в сельве и выложенной белым камнем, на которой и размещался увиденный нами издалека храм. Что на этой площади сакб оканчивался, и со всех сторон окружали её деревья высокие, растущие одно к одному, сквозь которые пройти не было возможности.
