Театр кошмаров - Таня Свон
– И поэтому я смешной?
Этель растерялась, когда поняла, что случайно расстроила Ви. Дурацкий перепад настроения заставил втянуть голову в плечи, а голос – чуть дрожать.
– Я смеялась не над тобой. Просто представила, будто мы герои из диснеевского мультика. Осталось только запеть для кадра!
Она улыбнулась, представляя себе эту картину, а затем взглянула на Ви. На его лице отразилось полнейшее непонимание. Этель даже показалось, будто Ви не знал, о чем она говорит. Но разве можно жить в современном мире и ни разу не слышать о Диснее?!
Нет. Дело не в этом. Разумеется, Ви в курсе. Просто шутки у Этель – дурацкие.
Она виновато опустила голову и отвернулась.
Сквозь листву, которую едва колыхал легкий прохладный ветер, виднелась гладь пруда. Вода блестела, отражая огни парка. Слышался плеск и скрип катамаранов. Пахло сырой зеленью и песком. Этель, пусть и была какое-то время волонтером в «Жерле», никогда не подходила к водоему и не видела, что здесь тоже есть аттракцион.
От возникшей неловкости хотелось сбежать. Может, позвать Ви к пруду? Он как раз говорил, что это место чем-то важно для него…
– Этель, – Ви медленно выпустил ладони девушки из своих.
Она повернула голову и вздрогнула, когда холодные пальцы коснулись ее виска. Клетчатая рубашка Ви, лежавшая на плечах, съехала и упала на скамейку. Холодный ветер обнял кожу невесомой вуалью.
Этель сильно дрожала, словно предчувствуя вопрос, который должен был задать Ви.
– Ты обещала рассказать о себе, – напомнил он, поглаживая бледные бороздки шрамов.
– Я не знаю, о чем говорить, – растерялась Этель, хотя могла рассказать что угодно.
Ее имя – единственное, что известно Ви. Он мог бы выслушать любую историю: о детстве Этель, об универе или даже о Бу, щенке, что поселился в их с Рондой доме. Но все это казалось ничего не значащей мелочью.
– О чем ты хочешь услышать?
Желтые глаза довольно блеснули, а уголки губ дрогнули в едва уловимой улыбке. А затем Ви спросил:
– Расскажи о том, как ты чуть не умерла.
Этель не могла выдавить ни звука. Язык прирос к нёбу, во рту пересохло.
– Откуда ты знаешь? – спустя минуту хрипло выдавила Этель, но тут же опомнилась. Холодные пальцы все еще гладили шрамы на ее лице.
– Угадал, – предсказуемо ответил Ви и улыбнулся. – Эти шрамы не похожи на царапины кошки.
– А на удар граблями?
Этель подняла руку, чтобы поймать запястье Ви и отнять его ладонь от своего лица, но в самый последний момент передумала. Его пальцы нежно порхали по коже, убаюкивая, и Этель не помнила, чтобы когда-нибудь кто-то касался ее так.
Ви смотрел на Этель как на хрупкий артефакт. На нечто, что он давно искал, а теперь боялся сломать или потерять. Он любовался ею, и желтые глаза сияли расплавленным золотом.
Ви бережно заправил за ухо Этель выбившийся рыжий локон, открывая истерзанное осколками стекла лицо. Этель чувствовала, что его не пугает ее изъян, что он все равно смотрит на нее с трепетом и непонятным ей восторгом… Но перебороть себя – сложнее, чем кажется.
– Не нужно, – она поправила волосы, чтобы закрыть шрамы. – Не хочу, чтобы ты на это смотрел.
– Почему? – искренне удивился Ви и наклонился чуть вперед.
Потому что эти шрамы – напоминание о том, что я сбежала от смерти, а мои родители не смогли. Потому что я беспомощная уродка.
– Ты прекрасна, – словно прочитав правду в потемневшем взгляде Этель, на выдохе шепнул Ви.
Этель почувствовала себя полной дурой, когда поняла, что искренне верит ему. Верит, что для Ви она почему-то особенная, и готова упиваться этим.
– Вместе с родителями семь лет назад я попала в аварию, – уронив взгляд, заговорила Этель.
Ви поделился с ней частью своей истории. Теперь ее очередь.
Стоило Этель произнести эти слова, Ви весь превратился во внимание. Он не шевелился и не сводил с собеседницы пристального взгляда, который ощущался каждой клеточкой тела. Даже холодный ветер не забирался под кожу, не пронизывал до костей так, как это делал цепкий взор желтых глаз. В сумраке аллеи они поблескивали, будто на дне радужки пылали искры пламени.
– Мы ехали за моей сестрой, Рондой. У нее в тот день был выпускной из школы, и они с одноклассниками решили отдохнуть в загородном доме. Ронда не отвечала на звонки, а потом отключила телефон. Родители знали адрес, поэтому решили поехать за ней…
Этель поджала губы. Она уставилась на свои чуть дрожащие руки, но видела лишь салон автомобиля: сиденья в коричневых чехлах, от которых пахло какой-то химией, резиновые коврики, в которых скопилась мокрая грязь… В тот день шел дождь.
– Они не хотели брать меня с собой, хотя я очень просилась поехать, чтобы хоть одним глазком взглянуть на «взрослую» жизнь. Мне тогда едва исполнилось двенадцать, и тусовки я видела только в сериалах и кино. Конечно… Конечно, я хотела хотя бы посмотреть, как веселится моя старшая сестра.
Вокруг стало очень тихо. Ветер перестал шуршать листвой. Стих плеск воды в пруду. Даже сверчки умолкли. Мир замер, внимая боли Этель. Или ей так лишь казалось из-за шума, что гудел в ушах от волнения и заглушал все остальные звуки?
– Мы соблюдали все правила движения, хотя был поздний вечер и улицы пустовали.
Этель говорила и слышала мерный шум двигателя. Ощущала запах бензина и маминых духов.
Глаза увлажнились. Голос дрогнул.
Ви мог бы остановить ее, не заставлять по осколкам вытаскивать разбитое сердце напоказ. Но он терпеливо ждал, лишь изредка крепче сжимая пальцы Этель.
– Мы выехали на пустой перекресток, когда светофор загорелся зеленым. Там зажегся чертов зеленый! Мы делали все по правилам! – Слезы катились по щекам и горячими каплями падали на острые коленки, выглядывающие из-под края юбки. – Какой-то урод въехал в нас на полной скорости. Практически протаранил сбоку. Впечатался в переднюю и задние двери…
Звон стекла. Грохот. Картинка смешалась. Мир закрутился.
– Я помню только, как сломалась застежка моего ремня. Она всегда работала через раз…
– Машина перевернулась?
– Не помню. Не знаю, – мотнула головой Этель. – Наверное. Потому что меня сильно тряхнуло, и я упала лицом в разбитое окно.
Этель высвободила ладонь из рук Ви и прошлась кончиками пальцев по бороздам шрамов. Висок, часть лба, скула… Бугристые полосы были даже под краем нижней челюсти и за ухом.
– Хуже всего, что я пришла в себя, – горькая усмешка трещиной разрезала лицо.
Эту часть
