Долорес Редондо - Невидимый страж
— Я только хотела кое-что здесь взять, — задыхаясь, выдавила из себя девочка и тут же поняла, что эти слова не только ничего не объясняют, но еще и бросают на нее подозрение.
Ее мать продолжала стоять у двери. Она лишь слегка приподняла подбородок, откинув голову назад, прежде чем все тем же размеренным тоном произнести:
— Здесь нет ничего твоего.
— Нет, есть.
— Ах, вот как? Позволь взглянуть.
Не сводя глаз с матери, Амайя начала пятиться, а упершись спиной в колонну, медленно поднялась на ноги. Росарио сделала два шага, отодвинула тяжелый бидон так легко, как если бы он был пуст, подняла конверт, на котором было написано имя ее дочери, и высыпала его содержимое себе на ладонь.
— Ты воруешь у своей собственной семьи? — спросила она, швырнув деньги на стол для замешивания теста с такой силой, что одна монета отскочила, упала на пол, откатившись на три или четыре метра до самой входной двери, ударилась о нее и замерла на ребре.
— Нет, ама, это все мое, — запинаясь, пролепетала Амайя, не в силах отвести взгляд от смятых банкнот.
— Этого не может быть. Это немалые деньги. Где ты их взяла?
— Это подарки на мои дни рождения, ама, я их накопила, клянусь, — бормотала Амайя, стискивая перед собой ладони.
— Если они твои, почему ты не держишь их дома? И откуда у тебя ключ от цеха?
— Мне его дал… айта.
Амайя почувствовала, что у нее внутри все как будто оборвалось. Она понимала, что только что предала отца.
Росарио несколько секунд молчала, а когда заговорила, ее голос превратился в голос священника, изобличающего грешника.
— Твой отец… Твой отец всегда тебе во всем потакает… балует тебя… Он добьется того, что ты превратишься в беспутную девку. Я не сомневаюсь, что это он дал тебе деньги, чтобы ты могла покупать себе все эти мерзости, которые теперь хранятся у тебя в портфеле…
Амайя молчала.
— Но ты не волнуйся, — продолжала мать. — Я выбросила весь этот мусор, как только ты вышла за дверь. Ты думала, что тебе удалось меня провести? Я уже давным-давно в курсе. Но я не могла понять, как ты сюда попадаешь, потому что не знала, что у тебя есть ключ.
Амайя безотчетно подняла ладонь к груди и прижала к себе ключ, спрятанный под тканью свитера. Из ее глаз струились слезы. Она неотрывно смотрела на кучку банкнот, которые ее мать сложила вдвое и собиралась сунуть в карман юбки. Затем Росарио улыбнулась, посмотрела на дочь и с напускной лаской произнесла:
— Не плачь, Амайя, я все это делаю для твоего же блага, потому что я тебя люблю.
— Нет, — выдавила из себя девочка.
— Что ты сказала? — изумленно переспросила мать.
— Я сказала, что ты меня не любишь.
— Что я тебя не люблю?
В голос Росарио вкрались угрожающие мрачные нотки.
— Да, не любишь, — повторила Амайя, повышая голос. — Ты меня ненавидишь.
— Что я тебя не люблю… — как будто не веря своим ушам, повторила Росарио. Ее с трудом сдерживаемая ярость не укрылась от внимания дочери. Девочка отрицательно трясла головой, не переставая плакать. — Так ты говоришь, что я тебя не люблю… — прошипела мать, прежде чем выбросить руки вперед и потянуться к шее ребенка.
Она вся тряслась в приступе слепой ярости. Амайя попятилась и сделала шаг назад. Шнурок, на котором у нее на шее висел ключ, зацепился за согнутые, как крючья, пальцы, и они тут же мертвой хваткой сомкнулись вокруг него. Девочка растерянно рванулась, запрокинув голову назад. Шнурок скользнул по шее и обжег ее, как огнем. Она почувствовала два сильных рывка и подумала, что еще немного, и шнурок порвется, но отец очень хорошо прижег концы, и узел устоял. Амайя оступилась и зашаталась, как кукла-марионетка, попавшая во власть урагана. Хватая воздух ртом, она уткнулась лицом в грудь матери, которая так сильно ударила ее по щеке, что она упала бы на пол, если бы не шнурок, удержавший ее на ногах и еще сильнее впившийся в ее кожу.
Девочка подняла глаза, встретившись взглядом с матерью. Струящийся по ее жилам адреналин придал ей смелости, и она выпалила:
— Да, ты меня не любишь и никогда не любила. — Рванувшись изо всех сил, она высвободилась из рук Росарио.
Изумление на лице матери сменилось озабоченностью, и она начала поспешно обшаривать взглядом цех, как будто в поисках чего-то очень важного.
На Амайю нахлынула волна такого ужаса, какого она не испытывала еще никогда в жизни. Она интуитивно поняла, что ей необходимо бежать. Повернувшись к матери спиной, она опрометью бросилась к двери, но в спешке покачнулась и упала на пол. И тут она ощутила странные изменения в своем восприятии окружающего. Вспоминая этот эпизод, она снова и снова видела туннель, в который неожиданно превратился цех. Углы заволокло тьмой, а все выступы закруглились. Все в ее поле зрения изогнулось, превратившись в жуткую гусеницу, наполненную холодом и туманом. В конце этого туннеля далекая дверь светилась так ярко, как будто ее освещало с обратной стороны мощное сияние. Лучи этого сияния просачивались в щели между дверью и косяком, но не могли дотянуться до Амайи. Вокруг нее все потемнело, а цвета утратили яркость, а затем и вовсе исчезли, как будто ее глаза внезапно утратили способность их различать.
Обезумев от страха, она обернулась к матери, успев увидеть опускающуюся на нее стальную скалку, которой отец раскатывал слоеное тесто. Она вскинула руку в тщетной попытке защититься и почувствовала, как ломаются ее пальцы, а в следующее мгновение стальной цилиндр обрушился ей на голову. После этого ее обступил беспросветный мрак.
Росарио прислонилась к косяку двери их маленькой гостиной и пристально посмотрела на мужа, который рассеянно улыбнулся ей, продолжая смотреть спортивную передачу по телевизору. Она молчала, но ее грудь часто вздымалась от учащенного после бега дыхания.
— Росарио, — встревожился он. — Что происходит? — Хуан вскочил с дивана. — Ты себя плохо чувствуешь?
— Амайя, — произнесла, наконец, она. — С ней что-то случилось…
В наброшенном на пижаму халате он бегом преодолел улицы, отделяющие их дом от кондитерской. Легкие огнем горели у него в груди. Но он продолжал бежать, не обращая внимания на одышку и острую боль в боку, подгоняемый жутким предчувствием, оглушительно стучавшим в самой глубине его души. Он гнал от себя уверенность в том, что уже знал, и только твердая решимость не верить в худшее заставляла его бежать и молиться с удвоенной силой. Его отчаянная молитва была одновременно и мольбой и требованием. Пожалуйста, нет, пожалуйста. Хуан еще издалека заметил, что в окнах кондитерской нет света. Если бы он был включен, он пробивался бы сквозь щели ставен и узкое слуховое оконце под крышей, которое никогда не закрывалось ни зимой, ни летом.
Росарио догнала его возле самой двери и вытащила из кармана ключ.
— Но… Амайя здесь?
— Да.
— Почему она в темноте?
Жена ему не ответила. Она открыла дверь, и они вошли внутрь. Только когда дверь снова закрылась, Росарио нажала на клавишу выключателя. Несколько секунд Хуан ничего не мог разглядеть. Он часто моргал, привыкая к яркому освещению, и лихорадочно обшаривал взглядом цех в поисках дочери.
— Где она?
Росарио не ответила. Она стояла, опершись спиной о дверь и искоса глядя в угол. На ее губах играло некое подобие улыбки.
— Амайя, — в испуге закричал отец. — Амайя! — снова крикнул он.
Он вопросительно обернулся к жене, и выражение ее лица заставило его похолодеть. Он шагнул к ней.
— Боже мой, Росарио, что ты с ней сделала?
Еще один шаг, и он обнаружил, что стоит в скользкой луже. Он уставился на кровь, которая уже начинала приобретать коричневатый оттенок, и снова в ужасе поднял глаза на жену.
— Где девочка? — ледяным голосом спросил он.
Она не ответила, но ее глаза широко открылись, и она прикусила изнутри нижнюю губу, как будто испытывая невероятное наслаждение. Взбешенный и насмерть испуганный Хуан одним прыжком оказался рядом с ней. Схватив ее за плечи, он начал трясти ее так сильно, как будто в ее теле вообще не было костей. Вплотную приблизив искаженный рот к лицу Росарио, он закричал:
— Где моя дочь?
В глазах его жены заблестело глубочайшее презрение. Ее губы вытянулись в тонкую линию, напоминающую лезвие ножа. Она протянула руку и показала на чан с мукой.
Этот чан больше всего напоминал огромную мраморную чашу и вмещал четыреста килограммов муки. Сырье из мешков высыпали в эту чашу для последующего использования в производстве. Хуан посмотрел, куда указывала Росарио, и увидел две жирные капли крови, которые подобно пыльным лепешкам вздулись на поверхности муки. Он снова обернулся к жене, но она уже развернулась лицом к стене, отказываясь смотреть ему в глаза. Он медленно двинулся к чану, неотрывно глядя на кровь, напрягая все органы чувств, вслушиваясь и пытаясь уловить то, что от него явно ускользало. Он заметил легкую зыбь на мягкой и ароматной поверхности муки, и вдруг из этого белоснежного моря вынырнула маленькая рука, которую сотрясала дрожь. У Хуана вырвался крик ужаса. Схватив пальцы дочери обеими руками, он вытащил из муки тело девочки, показавшееся на поверхности подобно тому, как из воды выныривает утопленник. Он положил дочь на стол для замешивания теста и начал осторожно удалять муку, набившуюся в глаза, рот и нос. Все это время он, не замолкая ни на секунду, разговаривал с девочкой. Слезы, льющиеся из его глаз, падали на ее лицо, оставляя в покрывающей кожу малышки муке соленые борозды.
