Дин Кунц - Ночь Томаса
А туман, туман по-прежнему скрывал все и вся.
Я уперся ногами в палубу, левой рукой крепко схватился за штурвал, правую положил на приборный щиток. И когда сигналы сонара буквально слились в вопль ужаса, решил, что самое время нажать на кнопку выключения двигателей.
После этого взялся за штурвал обеими руками. И не для того, чтобы удерживать буксир на прежнем курсе. Просто не хотелось при толчке вылететь в окно.
У корабля нет тормозов. Прекратить движение вперед можно, лишь реверсировав двигатели. Их остановка, как сделал я, не влияет на инерцию хода.
Последние метры до суши мы прошли с приличной скоростью. Трение воды, конечно, уменьшало ее, но не так сильно, как хотелось бы, учитывая небольшую ширину, V-образный нос и закругленное днище.
Только потом я узнал об этих особенностях конструкции океанского буксира и понял, как много он может проплыть даже с остановленными двигателями.
Песок замедляет скорость судна сильнее воды, а земля в этом превосходит и песок. Не могу сказать, что я почувствовал, когда днище буксира перестало взрывать песок и вошло в контакт с землей. Я помню одно: только что глубины хватало, чтобы буксир продолжал продвигаться вперед, а потом вдруг перестало хватать.
Остатки разбитого пулей стекла вылетели из рамы. Все незакрепленные предметы свалились на пол, как в домах при землетрясении. Ни один меня не стукнул, что указывало на серьезное отношение Утгарда к обеспечению безопасности экипажа.
Ноги ушли из-под меня, но я продолжал крепко держаться за штурвал.
Визжа, скрипя, скрежеща, шипя, буксир выползал из воды на сушу (нос поднимался и поднимался), как доисторическая амфибия, которая отмахала положенное расстояние по пути эволюции, чтобы получить право жить на суше, и решила громогласно заявить об этом.
Когда буксир замер, выяснилось, что я по-прежнему стою на ногах, но сведенные судорогой руки долго не отпускали штурвал.
Глава 41
Даже отключив двигатели до встречи с сушей, я опасался, что может начаться пожар, хотя дизельное топливо не столь пожароопасно, как бензин.
На вопрос о том, взрываются ли атомные бомбы при ударе, проведенный эксперимент дал отрицательный ответ. Огонь, даже если бы и вспыхнул, не смог бы добраться до плутония через двойную стальную броню, ящика и корпуса бомбы. Так что я мог не беспокоиться об утечке радиоактивных материалов.
Когда мне удалось отцепиться от штурвала, я поднял с пола кожаную сумку со взрывателями.
Ранее, когда предстояло сделать так много, чтобы доставить атомные бомбы в такое место, откуда заговорщики не смогли бы их быстренько утащить, я слишком уж волновался, чтобы заметить, как тяжела эта сумка. Вынимая из ящика первый взрыватель, я прикинул, что весит он четыре-пять фунтов. Получалось, что поднял я максимум двадцать фунтов, но по ощущениям весила сумка раза в два больше.
Джеймс Бонд, особенно в исполнении Дэниэля Крейга, подхватил бы сумку с такой легкостью, будто набивали ее обещания политика. И, лучезарно улыбаясь, рванул бы с буксира со скоростью чемпиона Олимпийских игр в марафоне.
Силу и выносливость Бонду, само собой, гарантировала диета, состоящая главным образом из мартини. Я же не пил ничего крепче красного вина, и крайне редко.
Ворча на конструкторов атомных бомб, которые делали их все больше и тяжелее, чем того требовала необходимость, и с пренебрежением относились к экономии природных ресурсов, я вышел из рубки. Закрыл за собой дверь, постоял, собираясь с силами.
Буксир кренился на левый борт, нос поднялся заметно выше кормы. Хотя мокрая палуба не доставила мне особых проблем, когда мы находились в море, теперь, из-за наклона, прогулка по ней превратилась в серьезное испытание.
Поскальзываясь, как свинья на льду (есть такое выражение), я добрался до планширя. Гадая, с какой стати свинья вообще могла оказаться на льду, я посмотрел вниз, на проглядывающую в тумане землю.
Перенес сумку через планширь, бросил вниз. Все взрыватели уложены в фетровые мешочки, словно покупали их в дорогом магазине вроде «Тиффани», так что при ударе о землю они не сильно стукнулись друг о друга.
Потом я сам перебрался через планширь, прыгнул вниз, приземлился рядом с сумкой и дал себе слово никогда больше не выходить в море.
В прошлом я не раз лгал себе, давая подобные обещания. Но вот это собирался сдержать, радуясь жизни на суше.
Я подумал о том, чтобы уйти в глубь материка, в каньон Гекаты, где охотились койоты и лежали в земле тела как минимум двух убитых девушек (жертв Арлиса Клирболда, учителя рисования средней школы), которые так и не удалось найти.
Но этот маршрут меня не устроил.
Подняв сумку и клонясь вправо, словно по-прежнему находился на палубе выползшего на сушу буксира, я зашагал по закругленному берегу бухты к океану. На северо-западной оконечности бухты повернул на север и продолжил путь уже по берегу океана, к Магик-Бич и порту.
Место это при высоком приливе наверняка уходило под воду, но, на мое счастье, вода стояла низко. Отшагав с четверть мили, а то и больше, я добрался до бетонных мостков, которые тянулись вдоль всего Магик-Бич, и продолжил путь на север уже по ним.
Я устал. Очень уж насыщенными разными событиями выдались эти вечер и ночь. Я чувствовал, что имею полное право лечь прямо на мостках и как следует выспаться, плюнув на любителей утреннего катания на роликах, которым придется объезжать еще одно препятствие, помимо обычных старичков с тростями и старушек с ходунками.
Только усталостью я не мог объяснить все возрастающие трудности, которые доставляла мне сумка. Чем дольше ты несешь что-то тяжелое, тем тяжелее становится твоя ноша, это аксиома, но вес взрывателей возрастал с невероятной скоростью. Уже через десять минут сумка весила как минимум в два раза больше, чем в тот момент, когда я сбрасывал ее на землю с палубы буксира.
С предельной осторожностью я подошел к дому Хатча Хатчинсона со стороны переулка. Мог, конечно, не волноваться, что в доме меня поджидает Утгард Ролф, и полагал, что Хосс Шэкетт, скорее всего, находится где-то еще — скажем, рвет волосы и серьезно обдумывает смену пола, но вот рыжеголовая парочка вполне могла поджидать меня, как пауки, сплетя паутину, поджидают муху.
Миновав калитку, я нес сумку уже двумя руками. К этому времени, судя по весу, в ней лежал тот самый рояль, который Лорел и Харди так и не смогли затащить по узкой лестнице. Сумку я положил на кирпичи, которыми вымостили внутренний дворик, рядом с металлическим стулом, куда ранее бросил джинсы и носки с налипшим на них песком. Потом потянулся, несколько раз взмахнул руками, чтобы размять затекшие мышцы.
Отошел от дома к углу гаража, достал из кармана мобильник, который дала мне Бирди Хопкинс. Набрал номер Коттеджа счастливого монстра. Аннамария сняла трубку на третьем звонке.
— Это я. Где Блоссом?
— Готовит попкорн. Она — милейший человек.
— Я знал, что она тебе понравится.
— Она останется со мной навсегда.
Прозвучало странно, если Аннамария хотела сказать, что никогда не забудет Блоссом Роуздейл.
— Я скоро приду. В течение часа. Нам придется уехать из города, если ты не возражаешь.
— Что должно быть, будет.
— Ты опять за старое.
— Ты — мой защитник, и я во всем тебе подчиняюсь. Сделаем все, как ты считаешь нужным.
Я не знаю, почему в этот момент ощущал большую ответственность, чем на борту корабля смерти, когда располагал только четырьмя атомными бомбами и взрывателями к ним.
С ответом я не нашелся, вот она и продолжила:
— Ты всегда можешь взять назад свое обещание, Одд Томас.
Я вспомнил, как при свете масляной лампы она спросила: «Ты умрешь за меня!»
Я ответил «да» и взял предложенный медальон-колокольчик.
— Нет. Я с тобой. Куда ни приведет этот путь. Мы уезжаем из города. Я буду у тебя в течение часа.
Я выключил мобильник и сунул в карман.
Хотя уроки Оззи Буна и четыре рукописи расширили мой лексикон и научили им пользоваться, я не могу найти слов, чтобы описать странное чувство, охватившее меня в тот момент.
У меня много ипостасей, и киллер — одна из них. Не убийца, но киллер. И дурак. Единственный ребенок безумной матери и отца-нарцисса. Не выдержавший испытания герой. Сбитый с толку мальчишка. Измученный проблемами мужчина. Человек, живущий сегодняшним днем. Ищущий свой путь, но заблудившийся.
Никто не должен доверять сокровище такому, как я. То ли Аннамария была сокровищем, то ли ее ребенок, то ли ни один из них, а что-то другое, мне еще неведомое, но я точно знал: она верит, что обладает сокровищем, которое требует защиты. И ее убежденность в этом убедила и меня.
И, полностью отдавая себе отчет в том, что не гожусь в защитники, я прочувствовал, что долг и честь требуют, чтобы я им стал, несмотря на все свойственные мне недостатки. А теперь, стоя у гаража Хатча, я ощутил нечто такое, что невозможно описать словами, безымянное чувство, в сравнении с которым смиренность кажется гордыней, почтение, неизмеримо превышающее то, что испытывает слабый в тени великого, возможно, то самое, что испытывал бы воробей, если бы Природа приказала ему перенести на своих маленьких крылышках всех живых существ с умирающей Земли в новый мир.
