Джошуа Спэньол - Изолятор
Я выбрал себе плодотворную нишу для работы – вирус гепатита С. У ряда больных он может вызывать рак печени. Я планировал обнаружить механизм, посредством которого вирус вызывает рост опухоли, и соответственно занялся разработкой адекватных экспериментов. Самое интересное, что всего лишь через пару лет я действительно обнаружил этот механизм, и мои результаты достойно и значительно пополнили бы корпус знаний. У доктора Юргена текли слюнки, а я готовил статьи для самых серьезных журналов. Неожиданно моя персона оказалась восходящей звездой в лаборатории, на факультете и – да простят мне отсутствие скромности – в области биологии рака. Проблема заключалась в одном: мои результаты не имели стопроцентной обоснованности.
Позвольте немного объяснить, в чем дело: по сравнению с медицинской наукой Уолл-стрит или Голливуд – места для абсолютных слабаков. Если вас манит настоящий прессинг, равно как и все богатства разума и мира, а также зависть коллег, то попробуйте поработать в какой-нибудь мощной лаборатории под началом яркого и энергичного научного руководителя. При всем моем уважении к Дженне Натансон, она занимается всего лишь нейрохирургией. А то, о чем я говорю, будет покруче нейрохирургии. Нейрохирургия – всего лишь механика; неврология же, биология рака и молекулярная биология – это для гениев. Да и что касается денег, революция в сфере биотехнологии позаботилась о том, чтобы главные действующие лица ели не только досыта, но и вкусно.
Позвольте мне также объяснить собственную вину: я вовсе не начал научную деятельность с подтасовки фактов. Мои первые результаты оказались многообещающими. Причем настолько, что профессор Юрген готов был положить к моим ногам весь мир. Я чувствовал себя золотым мальчиком и купался в волнах его любви и восхищения. А вот когда выводы слегка накренились, когда результаты начали утверждать совсем не то, что они должны были утверждать, здесь уже мне пришлось немного подтасовать цифры. Я и подтасовал. Я был прав и знал, что прав. Просто мне никак не удавалось заставить упрямые цифры выстроиться в нужном порядке. Это выглядело именно так: мой путь к славе и почестям оказался под угрозой каких-то глупых цифр. Так вот, я тасовал и тасовал. И в результате дотасовался до того, что пути обратно уже не было: я увяз слишком глубоко.
Примерно за неделю до того самого дня, когда мне предстояло сдать статьи, Юрген вызвал меня в кабинет. За месяц до этого он участвовал в научной конференции, а вернувшись, резко ко мне охладел. Изменение в настроении я списал на непоследовательную арийскую натуру босса. Как бы там ни было, в тот момент я как раз погрузился в описание методики опытов и попросил его немного подождать.
– Немедленно, Натаниель! – с неисправимым немецким акцентом рявкнул он.
Я сразу понял: что-то произошло. И направился в кабинет – благо до него от моего места в лаборатории было всего-то десять шагов.
Юрген втиснул свой длинный тевтонский остов в рамки стола и откинулся на спинку кресла стоимостью в семьсот долларов.
– Закрой поплотнее дверь.
Я послушался.
– Что происходит?
Я почувствовал, что начинаю краснеть. Попытался совладать с собой, но не смог.
– Что вы имеете в виду?
Он сплел пальцы и, наклонившись к столу, пристально на меня взглянул. Отчеканивая каждое слово, повторил вопрос:
– Что происходит с твоей работой?
Я моментально покрылся потом.
– Все в порядке. Просто…
– Но ты краснеешь.
– Знаю.
– И потеешь.
Да уж, хороший ученый никогда и ничего не упускает из виду.
– Знаю.
Он откашлялся.
– На конференции я встретил Дона Эплгейта.
Профессор Эплгейт работал в университете Чикаго, причем занимался той же проблематикой, что и я.
– Мы заговорили о результатах исследования, и он выразил удивление о полученных нами результатах.
Я молчал. Юрген же продолжал свой монолог:
– Профессор Эплгейт был крайне удивлен. Настолько удивлен, что рассказал об этом другим участникам конференции, и они тоже крайне удивились.
Вот так, вместо того чтобы оказаться распятым за подтасовку данных, я понес наказание зато, что мой научный руководитель оказался в неловком положении. Разумеется, Юрген никогда бы в этом не признался.
– После конференции я получил возможность узнать, что именно говорят коллеги. Судя по всему, наша работа вызывает большие сомнения. Так что, скорее всего, после публикации работы обязательно найдутся желающие проверить наши эксперименты.
Но я уже знал, как, собственно, и сам Юрген, что работа не будет напечатана. Лицо мое уже горело.
– Несколько последних недель я провел над твоими данными. Много времени, Натаниель. И честно говоря, не совсем понимаю, как именно ты их получил.
– Я же вам все объяснял. И всю методику тоже. Вы всегда можете посмотреть мою лабораторную тетрадь…
– Смотрел. И увидел, что некоторые цифры ты вымарал.
Лабораторные тетради для ученого – словно след из хлебных крошек. Они отражают все на свете; во всяком случае, так должно быть. Вы никогда ничего не стираете и не замазываете. Если надо, то просто зачеркиваете. Я это прекрасно знаю, но здесь действительно промахнулся. С таким же успехом можно застрелить человека и бросить тут же, рядом, пистолет, даже не стерев с него отпечатков пальцев.
– Я…
– Молчи. – Он имел привычку постоянно откашливаться. Это был нервный тик. И сейчас опять он это сделал. – В прошлом месяце я поручил Карен провести некоторые опыты…
– В прошлом месяце? То есть, ни слова не сказав мне, за моей спиной, вы стали меня проверять? Вы мне не доверяете?
– Да. Теперь не доверяю. Но сейчас хочу, чтобы ты успокоился. И еще хочу, чтобы ты сказал, что я не прав, что ошибаюсь. Если, конечно, я действительно ошибаюсь. – Снова легкое покашливание. – Карен провела опыты и не получила твоих результатов. Повторила и все-таки опять не получила.
Я молчал. Стоял посреди его кабинета и пылал.
– Итак, я задаю тебе вопрос, Натаниель: ты сфабриковал свои данные?
В голове моей мгновенно пронеслись возможные варианты. С самого начала я сознавал, что такая возможность существует, но, по мере того, как утекали месяцы и годы, она казалась все более и более невероятной.
Наконец я медленно заговорил:
– Возможно, я округлил некоторые числа…
– Черт подери! – взорвался он. Рука сама собой потянулась к голове. – Слава Богу, что я это поймал! Не может быть! Я все-таки не могу поверить!
– Я могу все объяснить.
– Объяснить? Что конкретно? Что ты можешь объяснить?
– Мне просто нужно время. Я прав, Марк. Я снова проведу все опыты и…
– Ты не будешь этого делать. Не сейчас… Тебе нельзя этого делать!
– Но я…
– Убирайся отсюда. Уходи через эту дверь и не заходи в лабораторию. Я передам с кем-нибудь твои вещи. С тобой свяжутся сотрудники академического отдела.
В тот же день, немного позже, сотрудники академического отдела действительно со мной связались. Состоялось слушание моего дела, и в результате меня попросили покинуть программу подготовки степени доктора философии. Через год, после проверки, они позволят мне закончить обучение для получения диплома врача, причем с запрещением заниматься научной деятельностью в университете, будь то в области базовых или клинических исследований. Я согласился со всеми требованиями. Согласился даже встретиться с сотрудниками лаборатории Юргена и ввести их в курс дела своей работы за два последних года.
В общем, на таких условиях я все-таки остался на факультете. Считается, будто вылететь отсюда чрезвычайно трудно – просто потому, что трудно поступить, и считается, что все, кто этого добился, должны получить шанс стать доктором. А если подходить с более циничных позиций, то в подготовку врача вкладываются такие средства, что терять эти инвестиции просто уже никто не хочет. И тем не менее, как бы сложно ни казалось вылететь с медицинского факультета, мне это удалось.
Отживая свой испытательный срок, я устроился волонтером в местную клинику. Раз уж мне не суждено заниматься медицинской наукой, я решил стать хорошим врачом. Отсюда и решение поработать в клинике. В течение двух месяцев я заполнял истории болезни, мерил давление и температуру. Стал мастером своего дела, членом дружной медицинской семьи, заслужил любовь и уважение сотрудников. Но мне было невероятно скучно. Поскольку я не стажировался в клинике как студент-медик, а провел два последних года в лаборатории, мне не разрешали заниматься лечением. Так что изо дня в день оставались лишь давление, температура и истории болезней. Когда выдавалось свободное время, я начинал фантазировать. Фантазии делились на два типа: во-первых, мечты о том, чтобы я не подтасовал свои данные; во-вторых, мечты о том, чтобы я подтасовал данные более ловко. Отслужив таким образом восемь бесконечных недель, я не просто отчаянно соскучился, а впал в состояние безысходности. Поэтому я ушел.
