Дин Кунц - Предсказание

Когда мы остановились, преодолев половину дистанции, я решился поверить, что мы сумеем добраться до цели.

Да и Лорри, похоже, уже не так сомневалась в благополучном исходе нашего путешествия, потому что нарушила напряженное молчание, воцарившееся в кабине после начала подъема.

— Я не хотела тебе кое-что говорить. Не сожалела, что не сказала, если бы мы умерли этим вечером.

— Что я — бог любви?

— Парни, которые считают себя богами любви, на самом деле эгоистичные выродки. Ты… ты — уютный щенок, к которому так приятно прижаться. Но если бы я сегодня умерла, не сказав тебе этого, то нисколько бы не сожалела.

— Если бы я умер, не услышав этого, то, пожалуй, смог бы это пережить.

— Ты знаешь, родители, дети и любовь могут образовывать такие странные сочетания. Я хочу сказать, родители могут тебя любить, и ты можешь знать, что они тебя любят, и при этом можешь расти таким одиноким, будто вокруг тебя… пустота.

Я не ожидал услышать столь серьезное откровение. Я знал, что откровение это искреннее, потому что почувствовал, какие слова за этим последуют.

— Одной любви недостаточно. Твои родители должны знать, как общаться с тобой и друг с другом. Должны хотеть быть с тобой, а не с кем-то еще. Должны любить свой дом больше любого другого места на всем белом свете. Должны интересоваться тобой больше, чем…

— Змеями и торнадо, — вставил я.

— Господи, я их люблю. Они милые, Джимми, действительно милые, и они желают мне добра. Но они, по большей части, живут внутри себя и держат двери на замке. Ты видишь их главным образом сквозь окна.

По мере того как Лорри говорила, дрожь в ее голосе нарастала, а когда она замолчала, я заполнил паузу:

— Ты — сокровище, Лорри Линн.

— Ты вырос со всем тем, чего я так хотела, о чем всегда грезила. Твои родители живут для тебя, друг для друга, для семьи. Так же, пусть и по-своему, живет бабушка Ровена. Это блаженство, Джимми. И я чертовски благодарна тебе за то, что ты позволил мне войти в этот мир.

Под восхитительной стойкостью духа, под броней красоты и остроумия моя жена — нежная душа и хрупкий цветок. Но увидеть ее такой можно, только когда она этого хочет, потому что обычно предстает перед всеми совсем в другом образе. Однозначно дает понять, что никто и ничто не сумеет взять над ней верх.

Может, внешне я и кажусь кому-то крутым парнем, но внутри я мягкотелый. Очень мягкотелый. Даже, случается, плачу, когда вижу на дороге раздавленную кошку или собаку.

Ее слова лишили меня дара речи. Если б я попытался заговорить, из глаз потекли бы слезы. А в ситуации, когда любая ошибка могла привести к катастрофе, зрение требовалось острое.

К счастью, она продолжила разговор без меня, уже более твердым голосом:

— Ты и представить себе не можешь, Джимми, какая это для меня радость, растить наших детей так, как рос ты, подарить им общество Ровены, Мэдди и Руди, воспитывать их в такой дружной и сплоченной семье.

До дороги нам оставались две или три «полочки» зигзага.

— Мы никогда не говорили о том, сколько у нас будет детей. Сейчас я думаю, что пять. Что ты на это скажешь… как насчет пяти?

Я уже мог говорить без слез.

— Я всегда думал о троих, но после твоей речи думаю о двадцати.

— Давай пока остановимся на пяти.

— Договорились. Один уже готов выскочить из печи, четверых еще нужно замесить.

— Два мальчика и три девочки или три девочки и два мальчика?

— Разве решать нам?

— Я верю, что мы определяем нашу реальность позитивным мышлением. Я уверена, благодаря позитивному мышлению мы получим желаемую комбинацию, хотя в идеале мы должны иметь двух мальчиков, двух девочек и одного гермафродита.

— Ты думаешь, что мы должны стремиться к идеалу?

— Джимми, никаких детей не любят так, как будут любить этих.

— Но избалованными они не вырастут.

— Избалованными — нет. Прабабушка Ровена будет читать нашим детям сказки. И сказки эти укажут им пусть истинный.

Она говорила и говорила, и вскоре я понял, что своими разговорами она помогала мне преодолеть самую последнюю и опасную часть подъема, который успешно завершился на Хоксбилл-роуд.

Глава 37

На шоссе мы выбрались в двадцати футах впереди припаркованного «Хаммера». Последним препятствием стал сугроб на обочине, миновав который мы выехали чуть ли не на чистый асфальт. Впереди два автомобиля расчищали дорогу в город. Грейдер сдвигал снег на обочину, вторая машина разбрасывала соль и золу.

Я следовал за ними на безопасном расстоянии. В такую погоду даже с полицейским эскортом мы не смогли бы добраться до города быстрее.

Ночное небо пряталось за снегопадом, ветер гудел, ревел, бросался белым.

И ребенок, такой же невидимый, как небо, начал проявлять признаки нетерпения, желая освободиться из темницы, в которой провел долгих девять месяцев. Схватки Лорри стали регулярными. По часам она определяла промежутки между схватками, по ее стонам и вскрикам я знал, что интервалы эти сокращаются, и мне очень хотелось, чтобы дорожники прибавили скорости.

Страдающие люди часто ругают боль. По какой-то причине мы верим, что с сильной болью можно справиться только инъекциями или ругательствами. В ту ночь Лорри не позволила слететь с ее губ ни одному грубому слову.

Я свидетель тому, что в повседневной жизни любую царапину или синяк она может обложить по полной программе, так что мало не покажется. Но рождение ребенка — не повседневная жизнь.

Лорри сказала, что не будет ругать боль, вызванную рождением ребенка, чтобы тот не подумал, что его приход в этот мир не является желанным.

Когда стоны и вскрики не могли реализовать ее стремление выразить боль, которую она испытывала, Лорри прибегала к словам, которые описывали некоторые из красот окружающего мира.

— Клубника, подсолнухи, раковины, — шипела она с такой яростью, что любой человек, который не знал английского, мог бы подумать, что она насылает беды и несчастья на голову своего злейшего врага.

К тому времени, когда мы добрались до города и окружной больницы, воды у Лорри еще не отошли, зато пот струился из каждой поры. В этом первый этап родов, похоже, не сильно отличался от колки дров или рытья канавы. Лорри расстегнула куртку, потом сняла ее. Она буквально купалась в поту,

Я припарковался у приемного отделения, вбежал в него, через минуту вернулся с санитаром и креслом-каталкой.

Санитар, веснушчатый молодой человек, которого звали Кори, решил, что Лорри впала в забытье, потому что, пересаживаясь с переднего сиденья «Эксплорера» на каталку, она выстреливала в быстрой последовательности:

— Герань, кока-кола, котята, снег, Рождество, пироги, торты. — Да еще с таким пылом, что напугала его.

По пути в приемное отделение я объяснил ему: слова эти она произносит вместо ругательств, дабы ребенок не подумал, что его не ждут, но, похоже, добился только того, что санитар начал побаиваться и меня.

Я не смог сопровождать Лорри в родильное отделение, прежде всего потому, что должен был показать страховой полис медсестре-регистраторше, которая сидела за столиком в глубине приемного отделения. Я поцеловал жену, она до боли сжала мне руку, шепнула:

— Может, двадцать все-таки много.

К санитару присоединилась медсестра, и вдвоем они покатили Лорри к лифту. А до меня все доносился ее голос:

— Блины «Сюзетта», запеканка, апельсиновый мусс, шоколадное суфле.

Вот я и решил, что она уже готовит нашего ребенка к карьере кондитера.

После того как регистраторша ксерокопировала наш страховой полис и начала заполнять толстую стопку бланков, я воспользовался ее телефоном, чтобы позвонить Хью Фостеру, другу детства моего отца, который стал копом, потому что пекаря из него не вышло.

Он работал в ночную смену, и я застал его в полицейском участке. Когда рассказал о том, что Конрад Бизо, разыскиваемый убийца и неудавшийся похититель младенцев, привязан к дереву в лесу, примерно в четырехстах ярдах от припаркованного «Хаммера», вниз по склону и к западу, услышал от него: «Им займется полиция штата. Это их территория. Я немедленно с ними свяжусь. Но обязательно туда подъеду. По прошествии стольких лет мне хочется лично надеть наручники на этого безумца».

Потом я позвонил родителям, чтобы сказать, что мы в больнице, а у Лорри начались роды.

— Я рисую свинью, — сказала мама, — но, думаю, это может и подождать. Мы приедем как сможем быстро.

— Вам нет нужды ехать в такую погоду.

— Дорогой, мы бы приехали, даже если бы шел дождь из скорпионов и коровьих лепешек, хотя такая поездка не доставила бы нам удовольствия. Быстро нас не жди, потому что сначала мы должны упаковать Ровену в ее новый комбинезон. Ты знаешь, что это целый ритуал, но мы приедем.