Хэрри Грей - Однажды в Америке
— И она печально покачала головой. — Эта ужасная жизнь, которой вы живете…
Я напряженно молчал. Она почувствовала, что я не желаю обсуждать мою жизнь, и сменила тему разговора.
Я был глубоко взволнован: она назвала меня «дорогой». Это говорило о том, что она неравнодушна ко мне. «Да, — думал я. — Да, моя ненаглядная. Ради тебя я готов вести любой образ жизни, какой ты только пожелаешь. Я уйду в отставку. Я выйду из дела и завяжу, если ты скажешь, — что надо завязать… У меня распихано, по хранилищам около ста тысяч долларов, и я кину их к ногам Долорес и попрошу ее выйти за меня замуж. Да, я сделаю ей предложение; когда мы будем ехать назад. Я займусь каким-нибудь легальным бизнесом в каком-нибудь небольшом городке. Я куплю дом где-нибудь вдали от вони большого города. Нас будет трое! Долорес, я и наш ребенок».
Я начал мурлыкать себе поднос: «Птицы поют для меня и для милой моей». Забыл, как там, к черту, дальше? Ничего, попрошу Косого, чтобы он сыграл эту песню на нашей свадьбе. Да, это будет крутой поворот. Макс будет моим шафером. Ну и удивятся же они, когда услышат от меня, что я собираюсь жениться на своей любимой и уйти в отставку. Да, и она тоже уволится. Хватит ей танцевать. Ха, если верить всем этим вшивым киношным историям про бандитов, откалывающихся от своих корешей, то получается, что парень, который завязал, обязательно попадает в расход. Фигня все это. Такого никогда не бывает в реальной жизни. Какое дело остальным, если парень действительно завязал и думает о собственном бизнесе? Доля оставшихся только увеличится. Когда мы подходили к машине, Долорес сжала мою руку.
— О чем ты так радостно напеваешь, дорогой?
«Ты совсем скоро узнаешь об этом, моя прелесть, совсем скоро». Когда я помогал ей устроиться в машине, моя душа парила высоко в небе.
— Давай обратно к театру, малыш. И не гони по дороге, — весело пропел я, обращаясь к Джимми, и сунул ему сигару. Жизнь была прекрасна. Я тоже куплю себе лимузин и приглашу Джимми работать на меня. Но я не буду обращаться с ним как с шофером. Я буду обращаться с ним как с равным, как с достойным человеком. Он отличный парень. Да. И я тоже отличный парень. И еще я тщеславный ублюдок! Я взял Долорес за руку и начал без тени сомнения:
— Долорес, дорогая, этот день станет самым счастливым в моей жизни. Я никогда и ни с кем не чувствовал себя так хорошо и уютно, как с тобой, моя дорогая.
Она улыбнулась, теребя мою руку, и ответила:
— На самом деле? Я рада.
Ее ответ и улыбка были восприняты мной как признаки того, что все уже в принципе решено, и я пошел напрямик:
— Долорес, дорогая, я люблю тебя. Я хочу на тебе жениться.
Полностью отдавая себе отчет в своих действиях, я обнял ее одной рукой и попытался поцеловать.
Охнув от неожиданности, она отпрянула от меня и удивленно сказала:
— Но мы почти совсем не знаем друг друга. Кроме того…
Я не дал ей договорить.
— После нашей свадьбы мы узнаем друг друга гораздо лучше и…
Она перебила меня и спокойно произнесла:
— Мне уже давно надо было поговорить с тобой. Впрочем, думаю, что это можно сделать и сейчас. Ты не дал мне закончить как раз тогда, когда я хотела сказать, что уже обручена и собираюсь выйти замуж. Кроме того, я уезжаю в Голливуд. У меня заключен контракт на время съемок картины, и я надеюсь, что мне удастся там остаться.
— Что? — растерянно, спросил я. — Когда ты уезжаешь?
— В воскресенье вечером.
Мне показалось, что я тону. Что во мне не так? Почему я ей так противен? Какая причина разрушила то прекрасное настроение, в котором мы находились? Она уже не была той приветливой Долорес, что сидела рядом со мной всего минуту назад. Теперь она была холодной и отчужденной. Почему? Ведь казалось, что совсем, совсем недавно наши чувства были обоюдны. И вот теперь такое ее поведение. Я не мог этого понять. Может быть, она просто дразнит меня?
— Башка, прежде всего, я никогда не знала тебя по-настоящему. Я не знала, что ты такой… Такой славный мальчик.
— Мальчик? — упавшим голосом переспросил я.
— Ладно, что вы такой славный джентльмен. Так лучше? — Она вежливо улыбнулась.
— А что ты думала обо мне?
— Ну, мне бы не хотелось этого говорить, но если по-честному, я представляла тебя совсем не таким.
— А зачем представлять? Ты за все эти годы ни разу не дала мне возможности показать, какой я на самом деле.
— В конце концов, давай реально взглянем на вещи. Я запомнила тебя, как… — Она рассмеялась, но затем увидела выражение моих глаз. — Ох, прости меня, Башка. Я смеялась не над тобой, но ты был… — Она вздохнула. — Ладно, я запомнила тебя… запомнила тебя… весьма порочным.
— Ну давай, — подбодрил ее я, — скажи уж, что я был грязным, вонючим ист-сайдским недоумком.
— Ох нет! — Она клятвенно прижала руку к груди. — Поверь, Башка, я не имела в виду ничего подобного. Я сама выросла в том же окружении. Я хотела сказать совсем другое, только то, что всегда побаивалась тебя.
— Ага, значит, когда-то побаивалась, ладно. Но, наверное, были и другие причины, по которым ты избегала меня все эти годы?
— Ну, если подумать, то мои соображения покажутся довольно глупыми. Мне действительно надо было бы быть поотзывчивей и отвечать на твои письма и звонки. Но, во-первых, я не хотела, чтобы посторонние интересы отвлекали меня от танцев. Я очень честолюбива, я люблю танцевать, и это занимало все мое время. И кроме того, — она заговорила быстро и невыразительно, — я вот уже много лет люблю одного человека. Он скромный, тихий бизнесмен, и я намерена когда-нибудь выйти за него замуж. И я согласилась сегодня встретиться с тобой для того, чтобы объясниться и убедить тебя больше не посылать мне цветов и подарков.
Я молча сидел, глядя в сторону. Ее слова разрывали мое сердце. Я был оглушен, и мое тщеславие было уязвлено. Я оторвал взгляд от окна и медленно повернулся к ней. Она сидела, прижавшись к противоположной стенке автомобиля и пристально глядя в окно. Затем она повернулась ко мне, и наши глаза встретились. Она осторожно коснулась моей руки и крепко пожала ее.
— Знаешь, Башка, ты очень видный парень. — Ее глаза были полны сострадания. — И ты мне действительно нравишься.
— Да, я тебе нравлюсь, но ты не желаешь иметь со мной ничего общего, — проворчал я.
— Да, но на свете так много других привлекательных, девушек…
Девушек? Я что, сам не знаю, что их много? Что за бредятину она мне несет? Мне, Башке? У меня были любые, от тех, кого называют одноночками и которые сшиваются в барах на Парк-авеню, до шикарных девок с Бродвея. Если бы я мог выложить их одной цепью, то она протянулась бы от Бронкса до Бэттери. Какого черта она держит меня за руку? Да она всего лишь дразнит меня. Для меня больше никого не существует. Она должна стать моей. Она у меня в крови. Она слишком глубоко у меня в мыслях. Если она в конце концов не станет моей, то я свихнусь, я совершенно сойду с ума. Может быть, если она станет моей, то очарование кончится? Кончится эта власть, которую она имеет надо мной? Да, я сделаю это сейчас, я заставлю ее выйти за меня замуж. Да, я возьму ее, а затем, да поможет мне Бог, я смогу забыть ее. Это мой образ жизни: возьми, затем забудь. Мысли вызвали во мне острое, неконтролируемое возбуждение.
Я бросился на нее, обхватили сдавил с такой силой, как будто надеялся выдавить из ее тела красоту и любовь и заполнить ими жадную, обжигающую меня изнутри пустоту.
«Прекрати это, Башка, прекрати, пожалуйста! — кричала она, побелев от страха. — Мне больно!» Я осыпал ее влажными горячими поцелуями. Я до крови искусал ее губы. Она билась в моих руках беспомощной птицей. Я просунул колено между ее ног.
От вида ее черных кружевных панталон, обтягивающих прекрасные, чуть розоватые бедра, я впал в абсолютное неистовство.
Я стащил платье с ее белых плечей и, разорвав лямки лифчика, зарылся лицом между твердыми круглыми грудями. Лимузин резко затормозил, и нас обоих бросило на пол. Дверь распахнулась, и в кабину заглянул взволнованный Джимми.
— Прекрати это ради Бога! — потребовал он. — Ты хочешь убить девчонку? Ты хочешь, чтобы, нас арестовали?
Долорес лежала в углу машины без сознания. Сквозь дымку, застилавшую мои глаза, я смотрел, как Джимми пытается привести ее в чувство. Немного погодя до меня дошло, что Долорес ранена. В отчаянии я склонился над ней. Я растирал ей руки, я кричал, называл по имени, затем начал легонько шлепать ее по щекам. Ее ресницы затрепетали, она широко открыла глаза и остановила на мне наполненный страхом взгляд.
— Как ты?! — закричал я. — Как ты себя чувствуешь, маленькая?
Я промокнул кровь с ее губ. Я нежно поцеловал ей руку. Она отдернула ее и крикнула:
— Ты — животное! Ты — зверь!
— Это правда, — ласково пробормотал я. — Мне ужасно жаль, прости меня, пожалуйста.
Автомобиль стоял на пустынной улице верхней части города. Долорес простонала:
