Хэрри Грей - Однажды в Америке

Кстати, могу купить сразу и новую шляпу, может быть, котелок. Котелок? Нет, не годится. Котелок не для моего лица — оно у меня слишком румяное и упитанное. Я рассмеялся над собой: какое же оно упитанное? Я вовсе не был упитанным. Я посмотрел на себя в большое зеркало на двери гардероба. У меня не было лишнего мяса ни на лице, ни на теле. Только кости и мускулы — я был в отличной форме. И мне, в отличие от многих других, не нужны набивные плечи. Ну, разве что самую малость подбитые, чтобы лучше сидел пиджак. И, пожалуй, лучше снять кобуру. Револьвер портит осанку. Но нож я оставлю, я без него все равно что голый. А ты неплохо выглядишь, верно, дружище Башка? Рост почти сто восемьдесят… Ну ладно, ладно, сто семьдесят девять. Это почти сто восемьдесят.

Черт возьми, после стольких лет у меня свидание с Долорес! Именно в этом я нуждался, в свидании, которое разрушит мои иллюзии, излечит меня от моей маниакальной страсти. Бог ты мой, я уже начал относиться к ней, как к божеству. А собственно говоря, по какой причине? Я ведь даже не знаю ее по-настоящему. Я и говорил-то с ней от силы раз пять за последние десять-двенадцать лет.

О, конечно, в ней было нечто притягательное. Так, значит, она, в конце концов снизошла до свидания со мной? Кем она, к черту, себя воображает? Насколько я знаю, она была всего лишь ист-сайдской девкой, только и всего. Возможно, я сотни раз имел куда лучших девок, чем она… Черт, что со мной такое? Я всегда думаю и действую, как обычный бандит.

Есть лишь одна Долорес: славная малышка, чистая и благородная с первых дней своей жизни. Она образованная — окончила Нантер-Колледж, — прекрасная и, я совершенно уверен, вдобавок ласковая и преданная. Девушка, на которую можно положиться. Она необыкновенная, моя крошка Долорес! Каждый раз, когда я смотрел, как она, словно богиня, танцует в своих воздушных одеяниях, сквозь которые в направленном на нее ярком свете видны очертания тела, каждый раз я не знал, каким образом мне удавалось сохранять контроль над собой. Когда-нибудь я совершенно свихнусь при одной только мысли о ней. Я принял холодный душ, затем спустился в расположенную внизу парикмахерскую и задал ей работу: стрижка, бритье, мытье головы, массаж и маникюр. Я велел Анжело не злоупотреблять бальзамом для волос, поскольку не хотел благоухать, словно гомик. Затем я позвонил в контору Кэри и заказал лимузин с шофером. Девушка, принимавшая заказ, поинтересовалась моим именем. Решив пошутить, я сказал:

— Странно, что вы не узнали моего голоса. Я мистер Дюпон.

Она рассыпалась в извинениях и сказала, что недавно работает на этом месте. Я назвал адрес и добавил, что делаю заказ на весь день.

Прибывший шофер начал громко звать мистера Дюпона. Я подошел, и он, украдкой смерив меня краешком глаза, снял шляпу и произнес извиняющимся тоном:

— Вас не нашли в списке постоянных клиентов, сэр. Мне очень неприятно, но я получил указание взять плату вперед. Я достал стодолларовую купюру, разорвал ее пополам и, сунув ему одну половину, сказал:

— Вот, парень. В конце, ты получишь на чай вторую половину. Тебя устраивает такой вариант?

Шофер широко улыбнулся, щелкнул каблуками, отдал мне честь и отчеканил:

— Да, сэр.

— Кончай эту шелупонь с «сэром», такая дребедень не по мне. Я мальчик с окраины.

Он довольно улыбнулся.

— Да, вы выглядите слишком простым для светского парня.

— Надеюсь, что это комплимент? — спросил я, усаживаясь в машину.

— Да, те ребята ведут себя так, будто никогда не сиживали в сортире.

Я велел ему ехать на Пятую авеню. Джимми — так звали шофера — помог мне сделать запланированные покупки, и я купил ему галстук за пять долларов. Мы остановились возле закусочной и перекусили гамбургерами без лука и кофе с пончиками. Затем я заскочил к флористу на Пятьдесят седьмой улице и купил корсажный букетик — весьма оригинальное произведение из орхидей.

Мы подъехали к театру. Мой билет в партер ожидал меня в билетной кассе. Для Джимми я смог взять билет лишь на задние места галерки.

— Это ничего, — сказал Джимми. — У меня отличное зрение.

Долорес танцевала просто восхитительно. Жаль, что ее выступление кончилось слишком быстро. Я был настолько взволнован, что не стал смотреть продолжение представления и вышел на улицу, к лимузину, припаркованному поблизости от служебного входа. Наконец представление закончилось, и показался спешащий Джимми.

— Отличное было шоу, — сказал он. — Я бы ухлестнул за той красоткой-танцовщицей, которая выступала в просвечивающем платье. Она разбудила во мне страсть. Куда теперь?

— Мы подождем здесь, — сухо ответил я, — пока та красотка, что разбудила твою страсть, не переоденет свое просвечивающее платье и не выйдет сюда.

— Ага, — несколько смущенно протянул Джимми.

Я стоял рядом с машиной и курил сигару. Когда Долорес вышла из дверей и направилась ко мне, я почувствовал себя совершенно растерявшимся. Да, я, Башка, был растерян, словно малолетка.

Ее приветствие совершенно не походило на мое, неуклюжее. Она вела — себя с уверенным достоинством и дружелюбно. Она протянула мне свою мягкую обворожительную руку и улыбнулась. От ее улыбки у меня перехватило дыхание.

— Как у тебя дела, Башка? Я и впрямь рада видеть тебя — через столько лет.

Я и не думал, что она такая высокая. В туфлях на высоких каблуках она была почти одного роста со мной. Я не успел открыть дверь машины — Джимми с сияющим от восхищения лицом опередил меня. Закрыв дверь, он преувеличенно почтительно произнес:

— Куда едем, сэр?

— В «Трактир на распутье» Вена Рэлли, Джеймс, — небрежно бросил я, а затем запоздало поинтересовался: — Эй, Джим, ты знаешь, где это находится?

Он обернулся, посмотрел на меня с понимающей улыбкой и ответил:

— Да, сэр.

— У нас хватит времени на такую поездку? Не забывай, что к восьми мне надо снова быть в театре, — сказала Долорес.

— Обещаю, что привезу тебя вовремя.

Я взял ее покорную руку и нежно пожал. Долорес улыбнулась и ответно пожала мою. От этого пожатия у меня перехватило дыхание и по телу прошла дрожь, словно от удара электрического тока. Я откинулся к боковой стенке лимузина и пристально посмотрел на нее. Аромат ее изысканных духов будил во мне пьянящее желание. Я глубоко вздохнул и сделал вид, что теряю сознание. Ее это позабавило, и она весело сказала:

— Эй, Башка, очнись. Неужели, мое присутствие и впрямь так сильно действует на тебя?

Эмоции переполняли меня. Как ей доказать, что она и впрямь оказывает на меня необыкновенно сильное воздействие? Тоном Далиды она заметила:

— О Башка, ну ты и тип!

Разговор вела в основном она, и все, о чем бы она ни говорила, звучало оригинально, остроумно, восхитительно. Я потерял дар речи и сидел, нежно лаская ее маленькую ручку, любуясь движением ее губ, трепетом шелковистых ресниц, блеском зеленых глаз. Я был восхищен ее одновременно и простым, и шикарным костюмом и сказал ей об этом. Все, что было связано с ней, находилось в совершенной гармонии. Наша сорокаминутная поездка, казалось, заняла не более двух минут. Метрдотель ресторана почтил нас своим личным вниманием. Роскошный обед из десяти блюд, который я заказал по желанию Долорес, доставил бы истинное наслаждение любому гурману. Долорес ела с аппетитом молодого, прекрасного животного; я же, то ли потому, что был слишком озабочен ухаживанием за своей спутницей, то ли по причине ранее съеденных гамбургеров, лишь совсем немного поклевал из своих тарелок.

Долорес потрепала меня по руке и сказала:

— С твоей стороны было бы прекрасным жестом пригласить шофера пообедать с нами.

Я подозвал старшего официанта и сказал, чтобы он пригласил Джимми. Официант поклонился и ответил:

— Его уже обслужили в зале для шоферов. Это предусмотрено правилами ресторана.

Мы с Долорес рассмеялись, как будто это была очень смешная шутка.

После обеда мы пошли прогуляться минут пятнадцать по приятной, похожей на загородную, местности. Долорес с довольным видом курила сигарету. Я неожиданно поддался странному импульсу: прежде чем достать сигару из кармана, я осмотрел обочину дороги, ища глазами брошенный окурок. Когда я объяснил Долорес, что искал, она рассмеялась и, взяв меня за руку, сказала:

— Зов далекого прошлого, да? Я так рада за тебя, дорогой, но…

— И она печально покачала головой. — Эта ужасная жизнь, которой вы живете…

Я напряженно молчал. Она почувствовала, что я не желаю обсуждать мою жизнь, и сменила тему разговора.

Я был глубоко взволнован: она назвала меня «дорогой». Это говорило о том, что она неравнодушна ко мне. «Да, — думал я. — Да, моя ненаглядная. Ради тебя я готов вести любой образ жизни, какой ты только пожелаешь. Я уйду в отставку. Я выйду из дела и завяжу, если ты скажешь, — что надо завязать… У меня распихано, по хранилищам около ста тысяч долларов, и я кину их к ногам Долорес и попрошу ее выйти за меня замуж. Да, я сделаю ей предложение; когда мы будем ехать назад. Я займусь каким-нибудь легальным бизнесом в каком-нибудь небольшом городке. Я куплю дом где-нибудь вдали от вони большого города. Нас будет трое! Долорес, я и наш ребенок».