С. Тремейн - Холодные близнецы
Потом отец перестал кричать и пить. Он вышел на пенсию с тем немногим, что сохранил. Он научился готовить португальскую катаплану[23] на просторной кухне в Инстоу. А когда наши близнецы приезжали в Девон на каникулы, он сиял от радости.
– Иисус сказал ей: Аз есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, воскреснет.
Что-то глубоко внутри меня пылко отзывается на эту фразу: ведь в моем случае все именно так и есть: пусть даже вторая моя дочь и умерла – во второй раз, моя Лидия воскресла. Родилась снова. И теперь она увлеченно читает гэльскую Библию, перелистывая страницы покрытыми шрамами пальцами.
Я хватаюсь за спинку скамейки. Надо выдержать. Еще чуть-чуть.
– Пожалуйста, встаньте.
Мы встаем, чтобы спеть псалом. Я запинаюсь и путаюсь, а Молли, которая стоит возле соседнего прохода, краснеет и застенчиво улыбается мне: дескать, «милая, ты справишься». Такое выражение – на лице у каждого, кто бы на меня ни посмотрел.
– Господь милосердный, ангелы-хранители малых сих видят Твой Лик в раю вечно. Даруй нам силы поверить, что этот ребенок был взят на Небеса в безграничной милости Твоей.
Почти конец. Я смогла. Моя маленькая Кирсти, моя доченька, свободна. Ее смерть признана, ее душа отпущена и отослана, чтобы соединиться с облаками над Ред-Куллинз. И опять я не могу ничему поверить. Вероятно, Кирсти навсегда остается здесь. По-своему. В виде своего близнеца.
Мы подходим к кульминации, и священник подпускает твердости в голос:
– Боже, дарующий вечное милосердие и прощение! Смиренно молим Тебя о душе Кирсти Муркрофт, которую ныне призвал Ты от мира сего, да не предашь ее во власть врага и не забудешь ее вовеки…
У меня в левой руке – скомканный носовой платок, и я сжимаю его изо всех сил, чтобы не разрыдаться.
Потерпи, Сара, еще несколько минут. Я хорошо запомнила литургию – одна строчка осталась. Все повторяется. И кончается.
– Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога-Отца, и благословение Святаго Духа со всеми вами. Аминь.
Служба завершена, я отмучилась.
Теперь я плачу. И когда мы выходим толпой под чистый и ласковый декабрьский дождик Ская, слезы текут рекой. Дождь моросит над проливом от Шиэл-Бриджа до Ардвасара. То прекратится, то вновь припустит. Джош разговаривает с Энгусом, мой отец держит Лидию за руку. Ковыляет моя мама. Был бы здесь мой чертов братец, чтобы ей помочь, но он сейчас на Аляске, ловит сетью лосося, как мы предполагаем.
Я не скрываю слез, и они капают и капают, как бесконечный дождь со снегом над Сгурр-нан-Гиллеаном.
– Какой вид…
– Да. И так жалко…
– Миссис Муркрофт, не чурайтесь нас, навещайте в любое время.
– Надеюсь, малютке нравится в школе. А слышали – шторм идет?
Я растерянно что-то бормочу. Мокрые камешки на дорожке церковного двора хрустят под каблуками моих черных туфель. Кто эти люди с их приторной ложью и фальшивой симпатией? Однако я и правда рада, что они пришли. Своим присутствием они оттягивают неизбежный момент. Пока вокруг меня толкутся другие, ужасная развязка – а я знаю, что она будет, – откладывается, поэтому я жму руки и принимаю соболезнования, а потом, возле церковных ворот, сажусь в машину. Джош довозит нас с Лидией до «Селки», где они с Молли помогают нам организовать нечто вроде поминок. Энгус везет моих родителей. Может, ему этого и хочется – он может поспорить с моим отцом.
Я вместе с Лидией сижу на заднем сиденье. Моя рука лежит на худеньком плече дочери.
Лидия не шевелится.
Джош крутит баранку. Внезапно Лидия дергает меня за рукав и спрашивает:
– Мама, я теперь невидимка?
Я настолько привыкла к ее странностям, что почти не реагирую, лишь пожимаю плечами и говорю:
– Давай посмотрим на выдр попозже.
Автомобиль сворачивает с главной дороги и катится вниз к Орнсею, вдали виден Торран. Наш остров очарователен: косые солнечные лучи падают сквозь просвет в облаках прямо на наш дом. Нойдарт и Сендейг в отдалении кажутся зловещими.
Что за волнующее зрелище – Торран словно залит светом с небес.
Скоро пустую сцену заполонят актеры. Для финального действия.
Но куда я иду? С кем я прощаюсь?
Но можно ли устраивать поминки по человеку, умершему больше года назад? Вероятно, для всех это просто предлог, чтобы залиться пивом «Олд Претендер» и виски «Потч Гу».
Моему отцу, естественно, никакие предлоги не нужны. Мы рассаживаемся в пабе, и через двадцать минут он уже опустошает третий, если не четвертый стакан. На его лбу выступают мелкие бисеринки пота. Отец пререкается с Энгусом. Они никогда не угомонятся. Два сражающихся альфа-самца. Стук оленьих рогов в лесах Уотерниша.
Неловкость момента только усиливает их антагонизм. Я прислушиваюсь к их диалогу и раздумываю, надо ли мне попытаться примирить их или это вызовет новый приступ раздражения у обоих. Отец встает и поднимает стакан с солодовым скотчем, который так и играет на солнце.
– Вот плоды дистилляции – таинственной алхимии, превращающей кристальную дождевую воду в золотистый напиток жизни, напиток бессмертных кельтов.
– Я предпочитаю джин, – бурчит Энгус.
– Как поживают твои чердаки и пристройки, Энгус? – осведомляется отец.
– Замечательно, Дэвид.
– Сдается мне, глядя на местную архитектуру со всеми ее народными примочками, что у тебя теперь – куча свободного времени, и ты можешь наведываться сюда… пропускать рюмочку-другую.
– Ага. Для алкоголика вроде меня это идеальное место.
Отец сердито хмурит брови. Энгус отвечает ему тем же самым.
– А ты, Дэвид, значит, перестал заниматься телерекламой? Что ты рекламировал – тампоны, что ли?
Почему они постоянно собачатся? В такой день? После заупокойной службы по ребенку? Хотя, с другой стороны, с чего бы им прекращать? Они ведут себя, как обычно. Ничего и никогда не прекращается, все становится только хуже. И возможно, они делают то, что надо: их умеренная взаимная неприязнь – разновидность адекватного поведения. Перепалка явно держит их в тонусе.
Похоже, они не собираются утихомириваться, но я уже наслушалась их ядовитых реплик. Я сыта стычками отца с Энгусом на три жизни вперед. Я оборачиваюсь налево – в трех ярдах от меня сидит мать с бокалом красного вина. Я подхожу к ней и киваю на отца и Энгуса:
– Они опять начали.
– Дорогая, им нравится спорить, ты сама знаешь.
Она кладет свою морщинистую руку на мою ладонь. Ее задумчивые голубые глаза сверкают – вопреки всему. Они такие же яркие, как у моей дочери.
– Хорошо, что все кончилось. Ты держалась молодцом, Сара. Я горжусь тобой. Ни одной матери не пожелаю пройти через это, – произносит она и делает глоток вина. – Две поминальные службы. Две!
– Мама…
– А как у тебя дела, дорогая? Тебе лучше? Ну… внутренне? Ты понимаешь, о чем я. Как у вас с Энгусом?
Я не хочу в это углубляться. Не сегодня. Не сейчас.
– У нас все нормально.
– Точно? У меня сложилось впечатление, дорогая, что между вами какая-то напряженность, что ли?
Я, не мигая, смотрю на нее.
– Ма, мы в порядке.
А что мне ей сказать? Ма, представляешь, выяснилось, что мой муж переспал с моей лучшей подругой спустя почти месяц после смерти моей дочери?
По крайней мере, никто не обратил внимания на отсутствие Имоджин на службе и на поминках, хотя, может, кое-кто и заметил. Имоджин послала мне несколько электронных писем в стиле «прости-прости», но я их сразу же удалила.
Мать пытается установить причину моей молчаливости и расспрашивает дальше. Довольно нервно.
– То есть переезд вам помог? Здесь очень красиво, несмотря на погоду. Я теперь понимаю, почему тебе так нравится Торран.
Я молчу, мать продолжает трещать:
– И Лидия! Конечно, чудовищно так говорить, но теперь, дорогая, когда Лидия осталась одна, есть шанс, что ее жизнь войдет в прежнее русло. Близнецы были такие разные, а сейчас Лидия, похоже, оправилась, хотя то, что случилось, действительно ужасно.
– Догадываюсь.
Какая-то часть меня хочет обидеться, но у меня нет сил. Может, мать права.
Мама отхлебывает слишком много вина, по ее подбородку стекают капли. Она развивает тему дальше:
– И ведь они дрались, не правда ли? Лидия и Кирсти? Я помню, ты мне рассказывала, что Лидия была слабее, и еще в утробе близняшки дрались за питание. Да, они крепко дружили, не разлей вода, но они сражались за твое внимание, и Кирсти жаловалась больше, так ведь?
О чем она вообще? Почти ничего не значащая болтовня, я практически не слышу. Я вижу Лидию, она просто изнемогает. Она стоит у выхода и смотрит через стеклянные двери на дождь.
Как она держится? О чем она думает? Ее одиночество превратилось в абсолют. Любовь и жалость подкатывают к горлу, как тошнота, я обрываю маму и проталкиваюсь через толпу гостей к своей дочери.
– Лидия, ты в порядке?
Она оборачивается и вяло улыбается мне:
