Павел Астахов - Продюсер
А выйдя во двор, он первым делом обошел дом вокруг и тихонько приблизился к знакомому уже кусту и тополю. Возле самого ствола отчетливо отпечатался след каблука. Полукруглая вмятина и какие-то крестики.
«Оригинально! — подумал Артем. — Привидение в модельных ботинках от итальянских модных дизайнеров».
— Ох, не верю я в эту мистику! — пробормотал он, склонился над отпечатком и сделал два снимка на телефон. Эта модель позволяла снимать даже со вспышкой. Но как только вспышка цвиркнула второй раз, сзади раздалось шипение и дикий крик кошки.
Артем отскочил в сторону, и мимо него пронеслись вереща два черных кота. Вздыбленная шерсть, задранные хвосты, раскрытые пасти, визг и шипение. Он едва не попал под этот клокочущий комок шерсти. Артем машинально глянул вверх и увидел окно Медянской. Она стояла и курила. Поймала его взгляд и, улыбаясь, помахала ему рукой. В руке Павлов увидел знакомую коробку с фильмом.
«The Ghost», — вспомнил Артем.
Неприятный холодок пробежал по спине. Ему показалось, что кто-то пристально смотрит на него сзади. Из кустов. Он бросил взгляд на часы. Время неумолимо гнало его вперед. Он тряхнул головой и поспешил к машине.
Господин Успех
Алимджан Фархутдинбеков слыл человеком богатым, скрытным, осторожным. Он был очень осторожным. С ним приходилось общаться, как с листком сусального золота. Представьте, что у вас в руках такой тонкий золотой лист. Если аккуратно его наложить на любой предмет — тот станет практически золотым. А если схватить неаккуратно, то растворится в руках золотой лепесток. Растает без остатка. С Фархутдинбековым так и приходилось — по полусловам, намекам, кивкам — определять, что говорить, а что лучше забыть. Павлову это удавалось. Алимджан ценил Артема как адвоката.
Знакомы они были очень давно, лет пятнадцать, когда Алимджан еще не был олигархом, а Павлов лишь начинал адвокатскую карьеру и быстро двигался от успеха к успеху, но дело Алимджана, следует честно признать, закончилось благополучно вовсе не его стараниями, а умелыми интригами коммерсанта. Однако именно тогда отношения между ними приобрели новое — доверительное — качество.
Алимджан тогда сказал: «Павлов, тебе все удается, потому что ты честный адвокат. Я таких никогда не встречал. Ты помог мне и не стал обманывать, а правдиво сказал, что практически ничего не можешь сделать против обвинения. Ты не предал меня, как сделали два твоих предшественника, что работали на две стороны. Ты стоял до конца. Спасибо тебе! Я не забуду!»
Затем был период, когда Алимджан вдруг попал в немилость к государственным властям, и Артем снова защищал его — на самой грани… И только он знает, что стоило не поддаться ни уговорам следователя сдать Алима, ни прямым угрозам. Давным-давно уже не было ни того липового уголовного дела, ни приближенных к Президенту олигархов, что затеяли эту грязную игру; остались только память и благодарность.
Возможно, с легкой руки Фархутдинбекова к Павлову и пришел первый серьезный успех. Когда в середине 90-х Артем на глазах у всех входил вместе с Алимджаном в здание следственного управления, а спустя четыре часа допроса зачитывал на ступеньках перед сотней телекамер постановление о прекращении уголовного дела, это осталось в памяти у многих. С тех пор Алимджан и звал его «Господин Успех», и часто повторял: «Ничто так не способствует успеху, как Успех!»
— Ну что же, сперва к Агушину, — двинулся Артем к следственному комитету, — навестим сыщика, возьмем бумажки. Билет закажем по ходу. А потом попробуем нырнуть поглубже. За налимом — Алимом!
Ну а по пути Артем соображал вслух, как правильно «разложить оставшееся время по карманам». Так учил всегда отец: показывал утром на свой костюм и приговаривал: «В этом кармане у меня министр. Он самый главный и важный, поэтому и карман для него большой. А здесь товарищ из соседнего ведомства. Просил встретиться по делу. В брюках у меня в каждом кармане по встрече с сотрудниками управления. В нагрудном — ректор МГИМО. Говорить будем по поводу твоего преподавания. Пора тебе, Артем, не только по судам бегать, а и лекции почитать ребятам. А здесь во внутреннем — докторша наша. Договорился сделать кардиограмму. Вот она возле сердца и дожидается. Кажется, все!» Отец запахивал пиджак, набрасывал плащ и цеплял на голову старомодный котелок. Привычка осталась после долгой командировки в Англию после войны. Артем всегда подхватывал его игру и как-то ехидно спросил:
— Все? Уверен? А как же мама? Нагрудный карман возле сердца оставил врачихе. Куда же маме?
— Ах ты хитрец! Поймал отца? Да? Уверен? А вот и нет, сынок! Смотри, — отец снимал котелок и наклонял свою сильно поредевшую шевелюру. От нее осталось лишь воспоминание — два аккуратненьких седых полукруга, обрамляющих блестящую лысину. Дав возможность изучить строение своего черепа, он выпрямлялся и отвечал:
— Посмотрел? Внимательно?
— Да. Пап, говори! Не тяни и не выкручивайся!
— Сынок, не спеши говорить. Сперва слово должно быть зачато в мысли. Выноси его, а потом рожай. Отвечаю тебе. Для мамули место у меня особое. Разве можно ее держать в кармане? Никак нельзя! Она выше всего, что есть в моей жизни. И министра, и тем более врачихи. Она — всему голова. А потому ей место здесь, — он ткнул указательным пальцем внутрь котелка, водрузил его обратно на макушку и хитро подмигнул сыну: — Видишь, сынок, поскольку она у меня там всегда, то волос становится все меньше и меньше. Прожорлива стала к старости. Ай-ай-ай! — комично хмурился и качал головой отец. Артем смеялся; папа шутил редко, но очень тонко и смешно.
Кстати, и с Алимджаном познакомил Артема, как ни странно, отец. Фархутдинбеков был сыном отцовского товарища по институту. Павлов-старший уехал в загранкомандировку, а Фархутдинбеков-старший пошел вверх по партийной линии у себя в Средней Азии. Так что общались они лишь при помощи поздравительных открыток на праздники, и было видно: у обоих все идет хорошо, хотя и по-разному.
Успех, как это иногда бывает, обернулся бедой. Джабраил погиб в андроповский период, при странных обстоятельствах, незадолго до окончания партийной проверки. Из-за его гибели это дело и закрыли и дальше копать не стали.
Ну а нажитый отцом материальный и политический капитал конвертировал в бизнес уже Алимджан — как только это стало законно. Он был старше Артема лет на десять и в силу этого опытнее. Впрочем, никакой жизненный опыт не спасал в то время от политических интриг, и сразу после выборов и перераспределения портфелей «семибанкирщины» Алимджан обратился за помощью к Павлову-старшему.
Андрей Андреевич Павлов прямо сказал, что помочь не сумеет, но в силу давней дружбы дал самого надежного, какого тогда мог предложить, адвоката — собственного сына. Ну а Артему к таким «нагрузкам» было не привыкать. Папины друзья были немногочисленны, но в разные передряги попадали регулярно. Взять хотя бы красного директора Александра Ивановича Батракова, столь неудачно приватизировавшего родное предприятие, а затем пострадавшего от рейдеров.
Адвокат вздохнул. С Алимджаном все было гораздо сложнее, нежели с сотней рейдеров. Он не доверял и не верил никому. И потерять его доверие Павлов ох как не хотел, даже ради вдовы Виктории Медянской. Нужно было действовать хитрее и тоньше. Кружевные комбинации нравились и Алиму. Он всегда ценил искусство интриги.
— Где наша не пропадала? — Артем поправил растрепавшиеся волосы, посмотрев в автомобильное зеркало: следственный комитет ощетинился неприступными барьерами, камерами и заслонами. — Сперва следователь и бумажки, потом олигархи и песни.
Секретарша
Геннадий Дмитриевич Агушин писал отчет. В связи с особой важностью дела об убийстве Шлица такие отчеты приходилось подавать по начальству каждый день. Вышестоящие генералы перекладывали бумажки Агушина и бодро рапортовали еще выше, что убийца будет схвачен с минуты на минуту. Президент принимал отчеты, слушал заверения и ждал. Он был терпелив.
Впрочем, несмотря на терпение, Президент, как и любой другой, не любил, когда его водят за нос. Поэтому постепенно и снимал руководителей правоохранительной системы — по одному. Сначала был отправлен в отставку начальник следственного комитета, на следующий день обошлось без увольнений. А вот через день поплатились своими местами и погонами сразу два заместителя Генерального прокурора. Еще два дня затишья — и снова две отставки в рядах МВД.
«А главное, было бы из-за кого людей прессовать! — зло думал Агушин. — Тем более тут и не поймешь, кто хуже: жертва или злодей!»
Насмотревшись и наслушавшись о царящих в этой сфере бизнеса нравах, он мог сказать о нем теми же словами, что говорят у нас о большом футболе: «Игра была равна, играли два говна!»
