Джон Гришем - Клиент
– Это Эксл, – сказала мамаша Лав, подавая ему чай вместе с салфеткой. – Ей семнадцать лет, и она очень ласковая.
Марк взялся за чай, оставив кошку в покое. Он кошек недолюбливал.
– Как твой братишка? – спросила мамаша Лав.
– Ему намного лучше, – ответил он и подумал: интересно, а как много знает мамаша Лав? Потом он расслабился. Если Клинт знает немного, то она, наверное, и того меньше. Он еще отпил глоток. Она ждала более подробного ответа. – Он сегодня начал говорить.
– Превосходно! – просияла она и похлопала его по плечу.
Реджи налила себе чаю из другого кувшина и положила туда сахар и лимон. Она села напротив Марка за стол, и Эксл тут же вспрыгнула ей на колени. Реджи пила чай, гладила кошку и постепенно снимала с себя украшения. Она явно устала.
– Есть хочешь? – спросила мамаша Лав, неожиданно кинувшись к духовке. Она открыла дверцу, помешала в кастрюльке и снова закрыла духовку.
– Да, мэм.
– Удивительно приятно встретить вежливого молодого человека, – отметила та, задержавшись на секунду и с улыбкой глядя на Марка. – Большинство детей, которых приводит Реджи, плохо воспитаны. Я уже много лет не слышала, чтобы кто-нибудь в этом доме сказал: “Да, мэм”. – Она снова отошла, вытерла сковороду и положила ее в раковину.
Реджи подмигнула Марку.
– Мамаша Лав, Марк питается больничной пищей вот уже три дня, так что ему интересно, что это ты там стряпаешь.
– Сюрприз, – заявила старушка, открывая духовку. До них донесся божественный запах мяса, сыра и помидоров. – Но я полагаю, тебе понравится, Марк.
Он был уверен, что ему понравится. Реджи снова подмигнула ему, повернув голову, чтобы снять маленькие бриллиантовые сережки. Кучка украшений перед ней на столе состояла из полудюжины браслетов, двух колец, ожерелья, часов и сережек. Кошка тоже внимательно наблюдала за происходящим. Мамаша Лав внезапно громко застучала большим ножом по доске. Повернувшись, она поставила перед ним корзинку с горячим, намазанным маслом хлебом. – Я пеку хлеб каждую среду, – сообщила она, снова похлопав его по плечу, прежде чем вернуться к плите.
Марк схватил самый большой ломоть и надкусил. Он никогда не ел такого вкусного хлеба, мягкого и теплого. Масло и чеснок просто таяли на языке.
– Мамаша Лав настоящая итальянка, – пояснила Реджи, поглаживая кошку. – Ее родители родились в Италии и иммигрировали в эту страну в 1902 году. Так что я наполовину итальянка.
– А мистер Лав? – спросил Марк с полным ртом. И руки, и губы у него были в масле.
– Паренек из Мемфиса. Они поженились, когда ей было шестнадцать...
– Семнадцать, – поправила мамаша Лав, не оборачиваясь.
Теперь мамаша Лав ставила на стол тарелки и раскладывала приборы. Реджи встала, собрала украшения, одновременно столкнув кошку с колен, и спросила:
– Скоро будем ужинать?
– Через минуту.
– Побегу переоденусь.
Эксл села у ног Марка и потерлась о них головой.
– Мне очень жаль, что так получилось с твоим братишкой, – сказала мамаша Лав, посмотрев на дверь и убедившись, что Реджи в самом деле ушла.
Марк проглотил хлеб и вытер рот салфеткой.
– Он поправится. У нас хорошие врачи.
– И у тебя самый лучший адвокат в мире, – произнесла она строго в без улыбки, дожидаясь подтверждения.
– Совершенно верно, – согласился Марк.
Она одобрительно кивнула и направилась к раковине.
– Что же такого вы могли там видеть?
Марк пил чай и смотрел на седой пучок. Может статься, что ему долго и нудно придется отвечать на вопросы. Лучше сразу положить этому конец.
– Реджи не велела мне распространяться об этом. – Он принялся за второй кусок хлеба.
– О, Реджи всегда так говорит! Но мне ты можешь рассказать. Все ее ребятишки делятся со мной.
За последние сорок девять часов он здорово поднаторел в тактике допросов. Не отвечай сразу. Потом задай свой вопрос.
– А она часто привозит сюда детей?
Мамаша Лав сняла кастрюлю с плиты и немного подумала.
– Может, пару раз в месяц. Ей хочется их как следует накормить, вот она и привозит их. Иногда они остаются ночевать. Одна маленькая девочка целый месяц жила. Такая жалкая. Ее Андреа звали. Суд отнял ее у родителей, потому что они поклонялись Сатане, приносили в жертву животных и все такое. Она была такой печальной. Жила наверху, в бывшей спальне Реджи, и очень плакала, когда пришла пора уезжать. Просто сердце мне надорвала. Я сказала Реджи: “Больше никаких детей”, но Реджи делает то, что хочет. А знаешь, ты ей действительно нравишься.
– Что же случилось с Андреа потом?
– Вернули родителям. Я каждый день за нее молюсь. Ты в церковь ходишь?
– Иногда.
– Ты хороший католик?
– Нет. Это такая маленькая, ну, я не знаю какая, церковь. Но не католическая. Наверное, баптистская. Мы не часто ходим.
Мамаша Лав озабоченно слушала. Она была глубоко поражена, что он не знает, в какую именно церковь ходит.
– Может, я возьму тебя с собой в свою церковь? Святого Луки. Очень красивая. Католики знают, как строить красивые церкви.
Он кивнул, но не нашелся, что сказать. В мгновение ока она забыла о церквах и вернулась к духовке, открыв дверцу и изучая содержимое с сосредоточенностью доктора Гринуэя. Затем что-то пробормотала про себя, из чего можно было заключить, что она довольна.
– Иди и вымой руки, Марк, там, в конце холла. Теперь дети редко моют руки. Иди-иди. – Марк запихнул остаток хлеба в рот и пошел следом за Эксл в ванную комнату.
Когда он вернулся, Реджи уже сидела за столом и просматривала почту. Мамаша Лав открыла духовку и достала оттуда посудину, покрытую фольгой.
– Запеканка, – сообщила ему Реджи с явным предвкушением удовольствия.
Мамаша Лав пустилась в описание краткой истории блюда, одновременно нарезая запеканку огромными кусками и большой ложкой раскладывая ее по тарелкам. От сковородки шел пар.
– В моей семье этот рецепт передавался из поколения в поколение, – говорила она, глядя на Марка, как будто того безумно интересовало происхождение запеканки. Ему бы поскорее получить ее на тарелке. – Мы привезли его с собой. Я умела ее печь в десять лет и часто это делала. Отец очень любил. – Реджи подняла глаза к потолку и подмигнула Марку. – В ней четыре слоя, и в каждом разный сорт сыра. – Она выложила идеальные квадраты запеканки на каждую тарелку. Четыре сорта сыра перемешались и вытекали из макарон.
Зазвонил телефон, и Реджи сняла трубку.
– Давай, Марк, ешь, – сказала мамаша Лав и торжественно поставила перед ним тарелку. Потом кивнула в сторону спины Реджи. – Она может проговорить сутки. – Реджи то слушала, то что-то тихо бросала в трубку. Яснее ясного, для их ушей это не предназначалось.
Марк отделил вилкой большой кусок, подул, чтобы немного остыло, и осторожно отправил в рот. Он жевал медленно, наслаждаясь вкусом мясного соуса, сыра и неизвестно еще чего. Даже шпинат казался божественным.
Мамаша Лав смотрела на него и ждала. Она налила себе вторую рюмку вина и застыла, не донеся ее до рта, в ожидании приговора рецепту ее прапрабабушки.
– Замечательно, – оценил он, потянувшись за вторым куском. – Просто замечательно. – Он ел запеканку один раз в жизни, когда мать вынула пластмассовый контейнер из микроволновой печи и подала ее на ужин. Замороженная “запеканка Свенсона”, или что-то в этом роде. Он запомнил резиновый вкус. Ничего общего с тем, что он ел сейчас.
– Значит, тебе нравится, – с удовольствием произнесла мамаша Лав, отпивая глоток вина.
Он кивнул с полным ртом к ее удовольствию. Она сама начала есть.
Реджи повесила трубку и повернулась к столу.
– Надо съездить в город. Полицейские только что забрали Росса Скотта за кражу из магазина. Он в тюрьме, плачет и зовет мать, но они не могут ее разыскать.
– Вы надолго уходите? – Марк на мгновение прекратил работать вилкой.
– На пару часов. Ты кончай ужин и погости у мамаши Лав. Потом отвезу тебя в больницу. – Она похлопала его по плечу и быстро вышла.
Мамаша Лав молчала, пока не услышала, как завелся мотор машины. Потом спросила:
– Что же вы все-таки там видели?
Марк положил в рот еще кусок, пожевал, запил чаем. Она ждала.
– Ничего. Как вы это делаете? Просто замечательно.
– Ну, это старый рецепт.
Она пила вино и минут десять рассказывала ему, как делается соус, потом перешла к сырам. Марк не слышал ни слова.
* * *
Он покончил с персиковым компотом и мороженым, пока она убирала со стола и загружала посудомоечную машину. Он еще раз сказал “спасибо”, в десятый раз повторил, что было очень вкусно, и встал. Даже живот заболел. Он сидел более часа. В трейлере они обычно управлялись с ужином за десять минут. Обычно они ели что-нибудь, разогретое в микроволновой печи, с подносов, сидя перед телевизором. Дайанна слишком уставала, чтобы готовить.
Мамаша Лав с удовлетворением посмотрела на его пустую тарелку и отправила его в гостиную: пусть посмотрит телевизор, пока она убирает со стола. Телевизор был цветной, но без дистанционного управления. Никакого кабельного телевидения. Над диваном висела большая семейная фотография в толстой деревянной рамке. Мистер и миссис Лав сидели на маленьком диванчике, в какой-то фотостудии, а около них стояли два мальчика в тугих воротничках. У миссис Лав были темные волосы и чудесная улыбка. Мистер Лав был на добрый фут выше, сидел он прямо, не улыбался. Мальчики стояли напряженно, явно чувствуя себя неуютно в накрахмаленных рубашках и галстуках. Реджи сидела в самом центре, между родителями, радостно улыбаясь. Она явно пользовалась всеобщим вниманием и получала от этого удовольствие. Ей было лет десять-одиннадцать, столько же, сколько и Марку, и она была такой хорошенькой, что у Марка перехватило дыхание. Он не мог отвести глаз от ее лица, а она, казалось, смеялась над ним. Маленькая озорница.
