Майкл Кокс - Зеркало времени
— Кажется, я сейчас видел с вами кого-то?
— Нет, сэр, — отвечаю я, не видя причины рассказывать о случившемся и не желая выглядеть в его глазах слабой, беззащитной девицей. — Просто местный житель переходил дорогу, направляясь в Олдсток.
Он с сомнением смотрит на меня и спрашивает:
— Что-нибудь стряслось, мисс Горст? Вы очень бледны.
Тронутая его участием, я заверяю, что все в порядке, и мы продолжаем путь. Свою серую кобылицу мистер Персей ведет в поводу.
Я плохо помню, о чем мы разговаривали, пока шли бок о бок через деревню Эвенвуд. Сразу за воротами парка мистер Персей привязал лошадь, чтобы один из конюхов забрал ее позже, и мы неспешно зашагали мимо вдовьего особняка, вверх по склону Горки, а потом вниз к мосту через Эвенбрук. Беседа наша носила довольно бессвязный характер, во всяком случае с моей стороны, и вертелась вокруг разных пустяков. Тем не менее к моменту возвращения в усадьбу я чувствовала, что за последние полчаса в моей жизни произошла крутая перемена.
Всего полчаса! Такой короткий промежуток времени, но окружающий мир казался теперь совсем другим. Это премного меня озадачило. Все в моей мансардной комнатке было по-прежнему, все находилось на своих обычных местах. Вид из окон — терраса внизу, регулярные сады, парковые угодья за ними, темная полоса леса в отдалении — оставался точно таким, как я помнила. Чувства восприятия говорили мне, что с утра ничего не изменилось, но сердце говорило обратное.
Час или дольше — пока не настало время идти к миледи — я лежала на кровати, думая о мистере Персее Дюпоре и со счастливой душой странствуя в Царстве Фантазии, где все возможно.
В ближайшее воскресенье после моего маленького приключения на Истонской дороге, когда мы выходили из церкви, мистер Рандольф объявил о своем намерении вернуться домой пешком, а не в карете. Затем он спросил, не угодно ли мне пройтись с ним. Предложение казалось в высшей степени неразумным, и я вопросительно посмотрела на госпожу, не сомневаясь, что она такого не дозволит. Мистер Персей, стоявший в пределах слышимости от нас, отнесся к нему с явным неодобрением: он запахнул пальто и сердито зашагал к воротам и ждущему за ними экипажу, с лицом мрачнее тучи.
— Думаю, сэр, миледи желает, чтобы я вернулась с ней, — сказала я мистеру Рандольфу.
— Нет-нет, — промолвила леди Тансор, не выказавшая, к крайнему моему удивлению, ни малейших признаков недовольства. — Ступайте с Рандольфом, коли хотите. Мне нужно написать несколько писем по возвращении, потом мистер Трипп подъедет обсудить приходские дела, так что в ближайшие час-полтора вы мне не понадобитесь. Вдобавок прогулка по свежему воздуху пойдет вам на пользу. Вы неважно выглядите в последние дни.
Минуту спустя карета с миледи и мистером Персеем укатила, а мы с мистером Рандольфом зашагали по улочке, куда свернули в прошлый раз на обратном пути из Истона, и вскоре вошли в парк.
Мы говорим о проповеди мистера Триппа, о прискорбной неспособности сего многословного джентльмена научиться искусству краткости, о враждебном отношении миссис Трипп к мужу и о всяких разных пустяках, перечень которых утомил бы моих читателей.
Мистер Рандольф пребывает в обычном своем жизнерадостном настроении, но когда мы достигаем моста, с ним вдруг происходит перемена. Он серьезнеет, прекращает веселую болтовню — такое ощущение, будто он хочет что-то сказать, но не решается. С минуту молодой человек молчит, пока мы стоим на мосту, глядя на усадьбу за рекой, мерцающей в бледном свете осеннего солнца. Потом, словно собравшись с духом, он спрашивает, много ли друзей оставила я в Париже.
— Не очень много, — отвечаю я, озадаченная вопросом.
— Вы по ним скучаете?
— По нескольким из них — безусловно. Но у меня было одинокое детство, и я привыкла довольствоваться обществом себя самой. Умение полагаться единственно на свои силы — необходимое качество для особы с моим положением, вынужденной самой пробивать себе дорогу в жизни.
— Разве у вас не было особенно близкого друга, чьего общества вам недостает сейчас?
— Нет, такого не было — разве только в детстве, — говорю я, думая об Амели и продолжая недоумевать, что за странные вопросы он задает.
Мистер Рандольф на мгновение задумывается.
— Значит, у вас нет никого, кому вы могли бы довериться? Я имею в виду — ни одного друга?
Я отвечаю, что за неимением особых секретов я не испытываю надобности в наперснике. Потом спрашиваю:
— А у вас есть друг, с кем вы делитесь своими секретами?
— Думаю — да, — отвечает мистер Рандольф. — Мой закадычный товарищ по школе доктора Сэвиджа, Рис Пейджет — замечательный малый. Конечно, у меня хватает добрых знакомых в округе, но Пейджет мне скорее… ну, скорее как второй брат. Но это вовсе не значит, что я не могу или не хочу доверяться Персею… Знаете, мисс Горст, — продолжает он после очередной неловкой паузы, — мне кажется, вам нужен друг для доверительного общения. Уверен, вы… и он… нашли бы великое облегчение в возможности свободно говорить о… ну, о разных вещах, которые вы не можете обсуждать с другими. В жизни каждого человека есть такие вещи, и держать их в себе негоже. Как говорится, поведанный секрет… ну, я не помню толком, как там дальше, если такой афоризм вообще существует. Я лишь хочу сказать, что иметь доверенного друга в любом случае здорово.
— Полагаю, вы правы, сэр, — говорю я, думая о своих тайных чувствах к брату мистера Рандольфа. — Трудность в том, чтобы найти такого человека. Мой круг общения весьма ограничен.
— О да, конечно, — кивает он, улыбаясь мне в ответ. — Но в принципе вы со мной согласны?
— Да, — со смехом отвечаю я. — В принципе согласна.
Тут с Горки неспешной рысью съезжает мистер Трипп, направляющийся на встречу с леди Тансор; его терьер носится кругами вокруг лошади.
Проезжая через мост, он перекидывается с нами несколькими словами, а потом мы с мистером Рандольфом продолжаем путь, снова болтая о разных пустяках, и расстаемся у ворот Парадного двора.
II
Всем дням день
Наконец наступил вечер званого ужина по случаю двадцатого дня рождения мистера Рандольфа Дюпора. Миледи с превеликим удовольствием нарядила меня в одно из своих ненужных платьев прошлого сезона и сказала, что я выгляжу великолепно и вообще замечательно хороша собой, а потом лукаво добавила, что она нисколько не удивится, если нынче вечером я разобью пару-другую сердец.
Меня усадили в нижнем конце длинного стола в Красно-золотой зале, рядом с мисс Арабеллой Пентлоу, анемичной девицей моего возраста, обиженно надутой и крайне неразговорчивой. С другой стороны от меня помещался — ну надо же! — смехотворный мистер Морис Фицморис, который на протяжении всего ужина односложно отвечал на все мои попытки завязать беседу, а во время многочисленных пауз бросал тоскующие взоры на миледи, царственно восседавшую между двумя своими сыновьями.
Мисс Пентлоу, наследница громадного состояния, являлась одной из нескольких присутствовавших там (в сопровождении своих скрыто воинственных матерей) молодых барышень, которых миледи рассматривала как возможные партии для мистера Рандольфа, — она горела желанием женить младшего сына и «сбыть с рук» (так она однажды выразилась при мне), едва лишь он достигнет совершеннолетия.
Имея таких малоприятных соседей, я была благодарна миледи, занимавшей меня разными поручениями во все время ужина. Распоряжения, следовавшие одно за другим, передавались через Баррингтона, то и дело бесшумно возникавшего за моей спиной и шептавшего мне на ухо. Ее светлость почувствовала сквозняк — и я отправилась за шалью. Ее светлости стало жарко — и я отнесла шаль в соседнюю комнату и принесла ей любимый японский веер. Ее светлость обеспокоилась, не слишком ли близко к камину посадили епископа, — и я тотчас поспешила к нему, чтобы спросить от лица миледи, вполне ли удобно ему сидеть здесь (оказалось — вполне). А госпожа все продолжала передавать мне разнообразные приказания, изобретательно придуманные и призванные, вне всяких сомнений, напомнить мне, что я присутствую здесь в качестве ее горничной и доверенной представительницы, но никак не гостьи.
Было провозглашено несколько тостов за здоровье мистера Рандольфа, затем проживавший по соседству лорд Тингден, пухлый джентльмен с рыбьими глазами, произнес речь — способную соперничать с проповедями мистера Триппа в занудной многословности, — в которой льстиво восхвалил непревзойденные добродетели и достижения рода Дюпоров, начиная со дней первого барона, и проклял на вечные муки всех современников, выступающих против института наследственных привилегий, доказавшего свое совершенство за многие века существования.
