Джон Трейс - Заговор по-венециански
— Этой ночью мы собрались в священном месте, — начинает епископ, — дабы почтить истинного бога, пока остальные поклоняются младенцу Христу. Мы призываем силу нашего бога и жертвой доказываем, как мы ему преданы и верны.
Жертвой?!
Слово каленым железом врезается в мозг.
Что за бред? Куртизанка обещала утехи — плотские утехи! Несомненно, это часть праздника. Отчаянный, дикий, неизвестный Амуну способ обострить ощущения. Точно! Страх. Самый сильный возбудитель. Женщины любят его. Страх читается на лице женщины, стоит ее оседлать. Кое-кто из французских маркизов клялся Амуну, будто в постели страха мало не бывает.
Начинаются песнопения. Слов не разобрать. То ли со слухом беда, то ли поющие лениво бормочут. Похоже на латынь.
В поле зрения входят двое в плащах. Распахивают одежды, и Амун видит: это женщины. Обнаженные женщины, чья кожа золотится в свете костра. Между ног у купца приятно шевелится. Сейчас две грязные шлюхи примутся сосать его член, а после по очереди ублажат естественным образом. Отлично. Амун согласен. Еще ни один из рода Бадави не стеснялся прилюдных соитий.
Одна из аколиток затягивает петлю на левом бицепсе Амуна. Волосы ее лона так приятно трутся о ляжку…
«Лучше затяни потуже, сучка, — думает Амун. — Ведь я оседлаю тебя и погоню так, что эти деревяшки у меня за спиной вспыхнут как хворост».
Второй женщины он не видит, но чувствует ее близость. Животные инстинкты Амуна еще никогда не раскрывались так живо.
Амун вздрагивает.
Она порезала его. Не уколола, не оцарапала. Играть никто и не думал — его просто режут. Глубоко и больно. Нож врезается под кожу, в мускулы и идет вниз по предплечью.
Крики Амуна не слышны из-за кляпа. Лишь выпученные глаза и судорожные подергивания ног выдают ужас.
Песнопение становится громче. Dominus…[29] Что там еще?
К ране подносят чаши, собирая в них кровь. Боль пронзает и вторую руку. Dominus Satanas.[30]
Теперь слова звучат четко.
За Амуна принимаются еще две женщины с ножами. Льется кровь. Подставляются чаши. Ветер обдувает кровоточащие раны, сквозь которые утекает жизнь.
Головой не пошевелить, но купец видит, как все новые люди подходят к нему, чтобы припасть к его ранам.
Снова раздается рев.
Зажгли еще костер. Настолько близко, что спиной ощущается жар. Хорошо еще, не так близко, чтобы поджарить Амуна. Купец слегка успокаивается. От страха боль притупилась. Пламя греет.
Рядом возникает еще лицо в маске. Луиза! Амун узнал ее. Зовет глазами. Она его тоже признала, сразу видать. В темных глазах куртизанки сверкают огоньки.
Теплые руки обнимают мошонку. Все будет хорошо. Вслед за болью приходит ублажение. Игра странная, но Амун готов играть — теперь-то, усвоив правила.
Распахнув плащ, Луиза трется о купца. Божественно! Она прикасается к его груди затвердевшими сосками.
Берет его член в руку и начинает поглаживать по всей длине, пока плоть не становится твердой, как сталь.
Амун закрывает газа. Отдается потоку.
Да, он прав. Игра странная, пугает, но все именно так, как обещала Луиза.
Амун в раю.
Луиза ласкает его обеими руками. Ее пальцы скользят по фаллосу, будто смазаны чем-то. Может, даже собственным семенем Амуна — он так возбудился. Сейчас бы прижаться губами к губам Луизы, к ее грудям, а после засадить между ляжек и преподать урок.
У самого Амуна ноги чуть подгибаются. Гнев. Возбуждение. Боль. Страх. Предвкушение… Все смешалось в уме.
Луиза проводит ногтями по всей длине кутаса.
Амун содрогается от блаженства. Дрожит так сильно, что вот-вот спустит семя. Но сдерживается. Не хватало еще утратить власть над собой в присутствии стольких людей. Нет, сначала надо отодрать эту мелкую дрянь, куртизанку, чтобы запомнила на всю жизнь.
Амуну не стоит беспокоиться.
К куртизанке присоединяется вторая девушка. К основанию пульсирующего члена жмется нечто холодное. Гладкое и твердое, словно камень. Что-то звякнуло.
Вторая девушка отходит. Сверкает сталь. Металл звенит о мрамор. Амун так сильно стискивает челюсти, что зубы крошатся.
Луиза роняет отрезанную головку члена в чашу у ног Амуна. Чаша — из красной глины; веками ее и остальные сосуды применяли только во время ритуалов. Жертвоприношений.
Глава 38
Штаб-квартира карабинеров, Венеция
Окончание пресс-конференции выходит смазанным. Поначалу Том придерживается сценария, но под конец отказывается позировать для фото.
Пресс-атташе прикрывает его: раздает фотографии Моники Видич и копии письменного обращения к обществу с просьбой помочь (подписанного не только майором Карвальо, отцом погибшей — тоже).
Едва пресса покидает зал, Рокко Бальдони отдает Тому его куртку.
— Пора ехать в церковь Спасения. Майор и Валентина уже там. И профессор Монтесано тоже.
— В церковь Спасения? — не понимает Том. — А что? Что случилось? Нашли еще тело?
— Не совсем так. Расскажу по дороге.
Лодка карабинеров дожидается у причала, изрыгая облачка выхлопных газов. Проходя по S-образному Гранд-каналу, под мостом Академия, по пути к последнему выступу района Дорсодуро, она покачивается и носом взрезает белые шапки волн.
Собор уже закрыт и оцеплен карабинерами. Бальдони показывает удостоверение, и охрана пропускает их с Томом к главному входу.
Том и не думал, что в собор Санта-Мария-делла-Салюте, изображенный на открытке, он попадет таким образом.
Машинально Том осеняет себя крестным знамением. Ему непривычно вновь ощущать запах церкви — смесь аромата от горящих свечей и старого камня. У главного алтаря, меж его гигантских колонн стоят, преклонив колени, Карвальо, Валентина и Монтесано. Со стороны можно подумать, будто они молятся. Если бы не перчатки, полиэтиленовые халаты и бахилы, эти трое запросто сошли бы за добрых католиков.
Эхо от шагов Тома разносится под куполом, словно хлопанье крыльев летучей мыши. С каждым шагом, чувствует Том, он приближается к чему-то страшному — страшнее чего в жизни не видел.
Дорогу заступает эксперт с планшетом. Бальдони показывает значок и ему, проводя Тома дальше, к огороженной территории. Теперь, говорит карабинер, следует надеть спецкостюм.
Одеваясь, Том примечает роскошное барочное убранство, спроектированное венецианским архитектором Бальтазаром Лонгеной. Собор еще прекраснее, чем на фотографиях в Интернете. В центре алтаря — икона Девы Марии, которая в любое другое время наверняка излучает ауру чистой духовности, но только не сейчас.
Облачившись в спецкостюм, Том подходит ближе и видит…
В самом центре освященного камня, на переднем возвышении — человеческий орган. Прибит к мрамору гвоздем из закаленной стали. И этот гвоздь ужасен, как любой из тех, что были вогнаны в тело Христа.
Том крестится и шепчет: «In nomine Patris, et Filli, et Spiritus Sancti»,[31] а все вокруг переговариваются по-итальянски; тоже шепотом, хмуро. Подходит Бальдони.
Есть что-то еще. Пол у основания алтаря вымазан красной краской. Нет, это не краска. Кровь.
Валентина первой замечает Тома. Встает и подходит к нему.
— Спасибо, что приехали. — Она видит, что взгляд Тома прикован к органу. — Монтесано считает, что это человеческая печень. Сейчас прибудет Изабелла Ломбарделли, возьмет образец ткани и в лаборатории сверит их с теми, что мы уже имеем.
У казав на красные полосы у алтаря, Том спрашивает:
— Что это?
— Не знаем. Майор Карвальо хотел у вас спросить.
Том подходит к полосам. На душе очень неспокойно.
Наконец майор замечает Тома, встает и приближается к нему.
— Кровь тут не случайно. Ее не пролили, а оставили намеренно.
Тяжело сглотнув, Том пытается сохранить хладнокровие. Знакомое напряжение. Точно так он чувствовал себя, изгоняя бесов, исповедуя смертников. Точно так он чувствовал себя в ту судьбоносную ночь в Лос-Анджелесе.
Все из-за близости зла.
— Похоже на книгу, — натянутым голосом говорит Том и слегка наклоняется, чтобы разглядеть знаки получше. — Будь мы в Лос-Анджелесе, я бы сказал, что это граффити, бандитская метка или вроде того.
В памяти вновь возникает злополучная ночь: удары руками и ногами, которыми он награждает насильников; лицо девушки, которую не успел спасти от позора… Голову будто сдавили в тисках. Острая боль пронзает сердце. Жарко. Голова кружится. Дышать, надо дышать. Вдох, выдох. Еще… Вот так, медленно, не спеша.
Валентина метнулась было к Тому, но Вито удержал ее за руку.
Теперь Том видит: отметины на полу — вовсе не книга. Это прямоугольник. Прямоугольник, разделенный на три идеально равные части. И по ним течет кровавая река из демонических змей.
Capitolo XXXVII
