Клер Макинтош - Личный мотив
– Ремень… – говорит сержант-тюремщик, протягивая прозрачный пластиковый пакет.
– Простите?
Он говорит со мной так, будто мне знакомы правила, и я совершенно теряюсь.
– Ваш ремень. Снимите его. На вас есть драгоценности?
Он начинает терять терпение, и я лихорадочно вожусь с ремнем, вытаскивая его из петелек джинсов и засовывая в пакет.
– Нет, драгоценностей нет.
– Обручальное кольцо?
Я мотаю головой, инстинктивно прикасаясь к едва различимому следу на безымянном пальце. ДК Эванс осматривает мою сумочку. Там нет ничего особо личного, но ощущение все равно такое, будто грабитель роется в моем доме. На стойку выкатывается тампон.
– Вам это нужно? – спрашивает она.
Сказано это обыденным тоном, и ни ДИ Стивенс, ни сержант из изолятора ничего не говорят, но я все равно густо краснею.
– Нет.
Она бросает его в пластиковый пакет, после чего открывает мой кошелек, достает оттуда несколько карточек и откладывает в сторону монеты. Только тут я замечаю бледно-голубую визитку, которая лежит среди квитанций и кредиток. Мне кажется, что в комнате наступает мертвая тишина, и я практически слышу, как в груди стучит сердце. Я краем глаза поглядываю на ДК Эванс и вижу, что она перестала писать и смотрит прямо на меня. Мне не хочется на нее смотреть, но я не могу отвести взгляд в сторону.
Оставь ее, мысленно прошу я, просто не трогай!
Медленно и неохотно она поднимает карточку и начинает разглядывать. Я думаю, что она хочет что-то спросить у меня, но потом просто вносит ее в бланк описи и бросает в пластиковый пакет с остальными моими вещами. Я незаметно вздыхаю с облегчением.
Я пытаюсь сосредоточиться на том, что мне говорит сержант, но теряюсь в нудном перечне своих прав и обязанностей. Нет, я никого не хочу извещать, что нахожусь здесь. Нет, я не хочу адвоката…
– Вы в этом уверены? – прерывает меня ДИ Стивенс. – Пока вы здесь находитесь, вы имеете право на бесплатную юридическую помощь.
– Мне не нужен адвокат, – говорю я совсем тихо. – Это сделала я.
Наступает молчание. Трое полицейских переглядываются.
– Подпишите здесь, – говорит сержант, – и еще здесь, здесь и здесь.
Я беру ручку и коряво вывожу свое имя в местах, отмеченных жирными черными крестиками.
Сержант поднимает глаза на ДИ Стивенса.
– Отсюда прямо на допрос?
В комнате для допросов душно и висит застоявшийся запах табака, несмотря на полуотклеившийся стикер «Не курить» на стене. ДИ Стивенс жестом показывает, куда я должна сесть. Я пытаюсь придвинуть стул ближе к столу, но оказывается, что он тоже прикручен к полу. На поверхности стола кто-то шариковой ручкой нацарапал ругательства. ДИ Стивенс щелкает выключателем на черной коробочке на стене позади себя, и раздается противный писк ожившего микрофона.
Он откашливается.
– Сейчас двадцать два сорок пять, вторник, второе января две тысячи четырнадцатого года, и мы находимся в допросной номер три Бристольского управления полиции. Я детектив-инспектор Стивенс, личный номер 431, со мной детектив-констебль Кейт Эванс, личный номер 3908. – Он смотрит на меня. – Назовите, пожалуйста, свое имя и дату рождения для протокола допроса.
Я судорожно сглатываю и пытаюсь заставить язык двигаться.
– Дженна Элис Грей, двадцать восьмое августа тысяча девятьсот семьдесят шестого года.
Он говорит о серьезности обвинений против меня, о последствиях наезда на человека и моего бегства с места происшествия для семьи пострадавшего и всего общества, а я позволяю его словам обтекать меня. Он не говорит ничего такого, чего бы я не знала сама, и он не может усугубить бремя вины, которое я уже и так несу.
Наконец наступает моя очередь.
Я говорю тихо, не отрывая глаз от находящегося между нами стола, и надеюсь, что он не будет меня перебивать. Я хочу высказать все одним махом.
– Это был тяжелый, долгий день. Я проводила выставку на другом конце Бристоля и очень устала. Шел дождь, и видно было плохо.
Я стараюсь говорить размеренно и спокойно. Я хочу объяснить, как это произошло, но не хочу сбиваться на оправдания – да и как можно оправдать то, что случилось потом? Я много раз обдумывала, что буду говорить, если до этого когда-нибудь дойдет, но сейчас, когда я здесь, все слова кажутся неуклюжими и неискренними.
– Он появился из ниоткуда, – говорю я. – Дорога только что была чистой, и тут вдруг совсем близко возник он, бегущий через улицу. Этот маленький мальчик в синей вязаной шапочке и красных рукавицах… Было слишком поздно… слишком поздно что-то делать.
Я обеими руками цепляюсь за край стола, пытаясь таким образом удержаться за настоящее, в то время как власть надо мной грозит захватить прошлое. Я слышу визг тормозов, чувствую едкий запах паленой резины на мокром асфальте… Когда Джейкоб ударяется о ветровое стекло, он на мгновение оказывается совсем близко от меня. Я могла бы протянуть руку и прикоснуться к его лицу через стекло. Но он ускользает от меня и, перевернувшись в воздухе, тяжело падает на дорогу. Только после этого я замечаю его мать, склонившуюся над безжизненным телом и пытающуюся прощупать пульс. Ей это не удается, и она пронзительно кричит – это первобытный вопль, забравший весь воздух, до последней капли, из ее легких. Через разбитое и залитое дождем ветровое стекло я с ужасом вижу, как под головой мальчика, окрашивая мокрую дорогу, расплывается лужа крови, пока асфальт не начинает отсвечивать красным в лучах фар.
– Но почему вы не остановились? Не вышли? Не позвали на помощь?
Усилием воли я возвращаю себя в допросную и широко открытыми глазами непонимающе смотрю на ДИ Стивенса. Я почти забыла о его присутствии.
– Я не могла.
25
– Разумеется, она могла остановиться! – с жаром заявила Кейт, вышагивая туда и обратно между своим письменным столом и окном. – Она такая холодная – у меня от нее просто мурашки по телу.
– Может, ты сядешь наконец? – Рей допил кофе и подавил зевок. – Ты своей беготней выматываешь меня еще больше.
Было уже за полночь, когда Рей и Кейт неохотно прекратили допрос и отпустили Дженну немного поспать.
Кейт села.
– Как вы думаете, почему она так легко во всем созналась – сейчас, когда прошел целый год?
– Не знаю, – ответил Рей, откидываясь на спинку стула и кладя ноги на стол Стампи. – Здесь что-то не совсем сходится.
– В смысле?
Рей покачал головой.
– Ощущение такое. Наверное, я просто устал.
Дверь открылась, и в офис вошел Стампи.
– Что-то ты припозднился. Ну как там «город большого дыма»?[7]
– Бурлит, – ответил Стампи. – Бог его знает, почему все так рвутся там жить.
– Удалось склонить мать Джейкоба на свою сторону?
Стампи кивнул.
– Она не собирается в ближайшее время организовывать свой фан-клуб, но все же в игре. После смерти Джейкоба она ощутила много критики со стороны общественности. Она сказала, что ей и так было тяжело, что ее воспринимали в районе как чужака, а эта катастрофа еще больше подлила масла в огонь.
– Когда она уехала? – спросила Кейт.
– Сразу после похорон. В Лондоне находится большая польская коммуна, и Анна поселилась вместе с какими-то своими кузинами в многоквартирном доме. Читая между строк, я догадываюсь, что есть кое-какие вопросы по поводу легитимности ее трудоустройства, что не облегчало задачу, когда дошло до того, что нужно ее разыскать.
– Она охотно с тобой говорила?
Рей вытянул руки перед собой и громко захрустел суставами. Кейт поморщилась.
– Да, – сказал Стампи. – На самом деле у меня сложилось впечатление, что она испытала облегчение, когда появился человек, с которым можно было поговорить о Джейкобе. Знаете, она даже своей семье на родине ничего об этом не сообщила. Говорит, что ей слишком стыдно.
– Стыдно? Какого черта? Почему она должна этого стыдиться? – удивился Рей.
– Это долгая история, – ответил Стампи. – Анна приехала в Соединенное Королевство, когда ей было восемнадцать. Она чего-то недоговаривает по поводу того, как сюда попала, но в итоге она начала работать уборщицей в офисах в промышленном районе Глиторн. Подружилась с одним парнем, который там работал, и опомнилась только тогда, когда забеременела.
– И после этого она рассталась с отцом ребенка? – попыталась угадать Кейт.
– Вот именно. По-видимому, родители Анны пришли в ужас, что она родила вне брака, и потребовали, чтобы дочь вернулась в Польшу, где они могли бы приглядывать за ней, но Анна отказалась. Говорит, хотела доказать всем, что сможет справиться самостоятельно.
– И теперь она во всем винит себя. – Рей покачал головой. – Бедняжка. Сколько ей лет?
– Двадцать шесть. Когда Джейкоб погиб, она решила, что это наказание ей за то, что не послушалась родителей.
– Как это печально! – Кейт, сидевшая поджав колени к груди, помолчала. – Но все-таки это не ее вина – не она ведь была за рулем этого проклятого автомобиля!
