Черное солнце - Джеймс Твайнинг
Один взял стул и поставил под болтающимся на проволоке Тревисом. Том нащупал стул ногами и обнаружил, что едва может стоять на цыпочках; он ослабил удавку и принялся судорожно глотать воздух, по шее у него текла кровь.
Силясь удержаться на стуле, с пересохшим от страха ртом, он смотрел, как трое мужчин в масках и черных костюмах подходят к ящику с главными экспонатами. Быстро и слаженно они отвинтили крышку, вынули стекло и положили его на пол. Тот, что стоял посередине, залез внутрь и, вынув одну из шифровальных машин, опустил ее в принесенную другим сумку.
Тревис попытался заговорить, спросить их, какого черта они делают, объяснить, что у них все равно ничего не получится, но все, что ему удалось издать, — это хрипение и сдавленный стон.
Однако незнакомцы, услышав стон, резко обернулись. Один из них подошел к нему.
— Ты что-то сказал, ниггер?
Голос был тонкий и насмешливый, а последнее слово он нарочно просмаковал. Поняв по интонации, что урезонивать этих людей бесполезно, Тревис покачал головой, хотя его глаза зажглись обидой и гневом.
Бандит, однако, и не ждал ответа. Вместо этого он просто пнул стул и выбил его из-под ног Тревиса. Тревис спустился на пару дюймов ниже, проволока натянулась, затрещали шейные позвонки.
Несколько секунд ноги Тревиса отчаянно пытались взбежать по невидимой стене, потом дернулись и остались висеть неподвижно.
Глава 4
Кларкенуилл, Лондон
3 января, 17.02
Стол был французский, примерно 1890 года выпуска, из красного дерева, украшен резным орнаментом из фруктов, листьев и разнообразных мифологических тварей. Слева у него было четыре ящика, а справа — маленький шкафчик; ручками служили резные львиные головы. Массивную полированную столешницу поддерживали стоявшие по четырем углам кариатиды и атланты.
Но хоть это и был очень красивый стол, Том и Арчи купили его прежде всего потому, что он был одинаковым с обеих сторон и являл как бы символ равноправия, установившегося между ними с молчаливого согласия обоих. Тому порой и приходило на ум, что за этим столом они с Арчи напоминают чудаковатых диккенсовских супруга и супружницу, однако он видел в нем вместилище своей новой жизни, залог того, что стоит на верном пути.
Обычно не составляло труда догадаться, какая сторона принадлежала Тому, а какая — Арчи. Том убирал со своей половины все, что не имело непосредственного отношения к работе. Арчи по нескольку месяцев копил на столе бумаги и лишь потом предпринимал вялую попытку навести некое подобие порядка. Пользуясь отлучками Арчи, Том иногда сам брался за расчистку территории, отправляя большую часть накопившейся макулатуры прямиком в корзину, а остаток сбрасывая в переполненные ящики стола.
Так что сейчас стол был пуст, и его обширная полированная столешница свободно сияла и лоснилась, лишь перед Томом лежал номер «Таймс», сложенный вчетверо, так что были видны лишь шарады. Том грыз шариковую ручку — кончик уже треснул и раскололся, — глубокие морщины на лбу выдавали усиленную работу мысли. Особенно удручало его то, что он пока не записал ни единого слова. Чем усерднее Том старался, чем больше слов просилось на бумагу, тем сильнее ему казалось, что ключевые слова вообще не на английском языке. Тут в дверь постучали, и Том воспринял это как избавление.
— Да?
Дверь отворилась, и высокая стройная женщина с длинными светлыми, распущенными по плечам волосами внесла кипу газет. Она была похожа на кинозвезду пятидесятых с правильными, точеными чертами лица, полными губами и чарующими голубыми глазами.
— Привет, Доминик, — поднял голову Том, — нашла что-нибудь интересное?
Она наклонилась и приветственно поцеловала его в обе щеки, мягко погладив по лицу волосами.
— Пара двуручных ваз эпохи Людовика Пятнадцатого, порфир, позолоченная бронза.
Английский у нее был превосходный, поставленный в международной школе в Лозанне, хотя говорила она с легким французским акцентом.
— Мастер Эннемон-Александр Петиту, 1760 год, — произнес Том, — да, я тоже обратил внимание. И что ты думаешь?
— Я думаю, за подделки девятнадцатого века два миллиона слишком много. — Она пожала плечами. — Они больше двадцати тысяч не стоят.
Том улыбнулся. Иногда ему не верилось, что Доминик Лекорт всего-то двадцать шесть. У нее был поразительный нюх на выгодные дела, и она как губка впитывала в себя все, что касалось антиквариата и предметов искусства, — в этом с ней могли сравниться лишь самые что ни на есть опытные профессионалы. Да и вообще, напомнил себе Том, у нее ведь был хороший учитель. Она пять лет проработала в Женеве с отцом Тома, до самой его смерти в прошлом году. Когда Том решил перевести его бизнес — торговлю антиквариатом — в Лондон, Доминик приняла приглашение поехать вместе с ним и начать вести дела на новом месте.
Антикварный магазин был просторным помещением с большими аркообразными окнами, что помогало привлечь клиентуру из числа случайных прохожих, хотя большинство визитов в «Антиквариат и живопись Кирка и Дюваля» происходило все же по предварительной договоренности. В задней части магазина было две двери и лестница. Лестница вела наверх; второй этаж в настоящее время пустовал, на третьем располагалась квартира Доминик, а на четвертом — Тома. Казалось, все предпосылки для дальнейшего сближения были налицо, однако Доминик встретила предложение съехаться на удивление холодно, стоило Тому об этом упомянуть. Том не стал ее уговаривать, он чувствовал, что она тщательно оберегает свою самостоятельность, — Доминик, как и он, казалась патологически неспособной к длительным отношениям. К тому же ему нравилось, что она где-то неподалеку.
За дверью слева помещался склад, в котором была старая, закрученная, как спираль, лестница; правая дверь вела непосредственно в кабинет. Кабинет был невелик, всего пятнадцать футов, почти все пространство занимал партнерский стол. В комнате было лишь одно окно, откуда открывался вид на крышу склада, под окном устроены книжные полки. Слева от входа стояли два удобных кресла, кожаная обивка с возрастом поблекла и стала мягкой. Самой удивительной была дальняя стена, где расположилась коллекция снятых с сейфов пластинок: Том собирал эти медные и железные таблички, снятые со старых сейфов; все они были разной формы и размера. Если учесть, каково было его прежнее занятие, такой выбор был вполне закономерен.
— Ну что, как шарады? — улыбаясь спросила Доминик, взглянув на пустые квадратики. — Успехи есть?
— Нет, — признался он, — ну вот это, например: «Половину слова вешают на окна, а второй половиной поляки человека называют». Семь букв. Бред какой-то. — Он раздраженно пожал плечами.
— Тюльпан, — сказала она после секундного размышления.
— Тюльпан, — медленно повторил Том. — Здорово!
