Черное солнце - Джеймс Твайнинг
— Они не соображают, что делают? — Удивление Беннета уступило место раздражению. — Нельзя же сюда приходить, когда вздумается. На черта нам тогда часы посещений? Кликну-ка я охрану.
Но прежде чем он успел что-либо предпринять, великан выдернул подушку из-под головы пациента. Тот сразу проснулся, на лице отразилось удивление, а потом, когда он заметил двух склонившихся над ним мужчин, страх. Он шевельнул губами, пытаясь что-то сказать, но ему на лицо грубо опустили подушку, и он беспомощно затрепыхался, словно выпавшая из аквариума золотая рыбка.
— Господи! — выдохнул Беннет. Он схватился за телефон, белая пластмассовая трубка норовила выскользнуть из его потных пальцев. Ничего не услышав, он несколько раз нажал на рычаг и только потом посмотрел на Лору. — Не работает.
На экране великан кивнул своему компаньону. Тот нагнулся и поставил на кровать черную сумку. Блеснуло зазубренное лезвие. Хирургическая пилка, понял Беннет. Мужчина закатал левый рукав пижамы своей жертвы и приставила лезвие к руке, чуть пониже локтя. Несчастный пытался высвободить руку, но где уж ему было совладать с хваткой своего врага.
Беннет кинул взгляд на Лору. Прижавшись спиной к двери, зажимая рот рукой, она не сводила глаз с монитора.
— Молчите, — выдавил он, — с нами ничего не случится, пока они не знают, что мы здесь. Стойте тихо.
Лезвие легко распороло кожу и мышцы и дошло до кости. Из артерии хлынула кровь. Через пару минут бандит отпустил окровавленную культю. Рука была ампутирована по локоть. Борьба резко оборвалась.
Человек быстро вытер пилку об одеяло и положил в сумку. Потом сунул туда же отрезанную руку, аккуратно завернутую в полотенце. Лицо жертвы по-прежнему было накрыто подушкой; пытаясь отбиться, он запутался в одеяле. По экрану осциллографа тянулась сплошная прямая линия.
Двое мужчин направились к выходу, стараясь ни до чего не дотрагиваться. Но, уже закрывая дверь, высокий взглянул в дальний угол комнаты, в объектив камеры, прямо в глаза Беннета, и ухмыльнулся.
— О Господи, — ужасная догадка потрясла Беннета, — они придут за пленкой.
Он резко перевел взгляд на другой монитор. Худощавый медленно шел по коридору, приближаясь к ним. В руке у него был нож.
Лора придушенно закричала, ее отчаянный крик становился все громче и громче, по мере того как приближающаяся фигура заслонила собой весь экран.
ЧАСТЬ I
Все, что нужно для торжества зла, — это чтобы добро оставалось бездеятельным.
Эдмунд Берк
Глава 2
Синагога Пинкаса, Прага, Чешская Республика
2 января, 10.04
Битое стекло похрустывало под подошвами кожаных туфель Тома Кирка, словно свежий снежок. Желая выяснить, откуда оно взялось, он поднял голову. Высоко белела натянутая на оконную раму клеенка, вздувавшаяся как парус всякий раз, как в расставленную западню попадал колючий зимний ветер. Он перевел взгляд на сидевшего напротив человека:
— Это так они сюда проникли?
— Нет.
Ребе Шпигель покачал головой. Пейсы печально затряслись. Он был в приличном темном костюме и белой рубашке, но при его худобе и хрупком телосложении одежда висела на нем как на вешалке. На макушке сидела накрепко приколотая к густым, похожим на проволоку седым волосам черная выцветшая кипа. Широченная, как лопата, борода закрывала лицо от самых глаз, а глаза за золотыми очочками были зеленые, водянистые. Сейчас — Том видел — в них пылал гнев.
— Они проникли с заднего входа. Сломали замок. Окно… это так, для смеха.
Том кивнул и нахмурился. Ему было за тридцать, но, несмотря на это и на шесть футов роста, физическая сила сочеталась в нем с гибкостью и ловкостью игрока в сквош. Чисто выбрит, в темно-синем кашемировом полупальто с черным бархатным воротником, под ним — серый однобортный шерстяной костюм, короткие, обычно растрепанные темно-русые волосы аккуратно причесаны. С худощавого, привлекательного лица смотрели голубые глаза.
— А потом они устроили вот это? — Он обвел жестом комнату.
Ребе Шпигель кивнул, по его щеке скатилась слеза.
Здесь было восемьдесят тысяч имен, жертвы холокоста из Богемии и Моравии; в пятидесятые годы их фамилии и инициалы были старательно выписаны на стенах синагоги кроваво-красной краской. Волнующее и жуткое зрелище, безжалостный гобелен смерти, память об уничтожении целого народа.
Сейчас по стенам распласталось ярко-желтое граффити, только усиливавшее молчаливую скорбь, какой дышали эти имена. Слева, поверх надписей, нарисована громадная звезда Давида. Она пронзена большим утрированным кинжалом, с лезвия стекали капли желтой крови.
Том направился к рисунку, в ледяной тишине синагоги его шаги отдавались гулким эхом. Подойдя ближе, он разглядел проступавшие под слоем краски имена; они словно силились остаться видимыми. Он поднял маленький цифровой фотоаппарат и сделал снимок.
— Это дурные люди, те, кто сотворил такое. Очень дурные, — прозвучал за спиной голос ребе Шпигеля. Том повернулся и увидел, что он указывает на граффити на противоположной стене.
Том узнал оптимистический лозунг, помещавшийся над воротами Аушвица: «Arbeit macht frei» — «Работа делает свободным».
— Почему вы попросили меня приехать, ребе? — мягко спросил Том, не желая казаться нечутким, но сознавая, что все ценное, что имел ему сказать ребе, вот-вот утонет в трагичности момента.
— Ведь вы, насколько мне известно, разыскиваете украденные произведения искусства?
— Мы пытаемся помочь, если это в наших силах, верно.
— Картины?
— И картины тоже.
Том чувствовал, что в его голосе сквозит неуверенность. Не такая, пожалуй, чтобы ребе заметил ее, но все же. Ничего удивительного. Около года прошло с тех пор, как они с Арчи Коннолли затеяли бизнес. Идея была проста — они помогали музеям, коллекционерам, даже властям разыскивать пропавшие произведения искусства. Что делало их партнерство необычным, так это то, что, порвав отношения с ЦРУ, Том на протяжении десяти лет был высококлассным грабителем, специализировавшимся именно на произведениях искусства, — лучшим, как утверждали многие. Арчи являлся его прикрытием и вывеской, он находил покупателей, определял объект, исследовал систему охраны. Для них обоих это новое предприятие означало возвращение в лоно закона, с которым они и не переставали общаться. Особенно Арчи.
— Пойдемте наверх. Пожалуйста. — Ребе указал на узкую винтовую лестницу в дальнем конце зала. — Я хочу вам кое-что показать.
Лестница привела их в сводчатую комнату, сквозь расположенные высоко под потолком окна пробивался бледный утренний свет. Здесь не было граффити, только пол был усыпан разломанными деревянными поделками и рисунками. Одни
