Джералд Керш - Ночь и город
— Я просто подумала…
— О чем?
— Мм… Мы ведь не собираемся задерживаться в клубе надолго…
— Надеюсь.
— Я так и думала. Но, пока мы этим занимаемся, я тут подумала, просто подумала — как это несправедливо, что Носсеросс забирает себе львиную долю того, что мы зарабатываем на этой тяжелой работе.
— Ты называешь это тяжелой работой? По-моему, это самые легкие в мире деньги.
— Да, милый. Но, согласись, Носсеросс забирает себе львиную долю прибыли и… Я подумала, что, пока мы этим занимаемся, лучший способ заработать настоящие деньги — это… — она помолчала, переводя дыхание, и выпалила: — объединить наши средства и открыть собственное заведение.
— Какое заведение?
— Что-то вроде клуба… клуба для вечеринок. Ну, что ты думаешь?
— Думаю, что это ужасно. Я пытаюсь покончить с этим занятием, а не влезать в него по самые уши.
— Но, милый, это лишь на какое-то время.
— Нет, на какое-то время не получится, — ответил Адам, — это будет уже навсегда.
— Нет, не навсегда! За год мы смогли бы заработать три или даже четыре тысячи фунтов.
— Возможно, — сказал Адам, — но в том-то и дело: никто в мире еще не отказывался от четырех тысяч фунтов.
— Но ведь нам нужны деньги, дорогой, нам очень нужны деньги, разве не так?
— Ты зря тратишь время, моя милая, — я не желаю это обсуждать.
Небольшой опыт общения с мужчинами кое-чему научил Хелен. Она кротко проговорила:
— Ладно, дорогой. Не злись на меня.
— Как я могу на тебя злиться, моя милая Хелен? — воскликнул Адам.
Она поцеловала его, прижимаясь к нему всем телом; и, несмотря на то что ее поцелуй и его незамедлительный ответ на него моментально пробудили в ней желание, она не потеряла голову, продолжая думать о своем. Адам рывком задернул занавески и, вернувшись на диван, снова поцеловал ее.
— Нет, не сейчас, — сказала Хелен.
— Почему, в чем дело? Ты, случайно, не?..
— Нет, со мной все в порядке. Просто я сначала хотела поговорить с тобой. Я… ох, я не знаю, мне так тревожно.
— Отчего?
— А, Адам, неужели деньги — это проклятие?
— Конечно. — Адам начал ласкать ее, массируя плечи и спину медленными, размеренными движениями.
Хелен затрепетала всем телом. Она приблизила губы к его уху и прошептала:
— Радость моя, а может, все-таки… может, все-таки нам стоит подумать над тем, что я только что сказала? Это будет совсем ненадолго, зато потом ты сможешь спокойно работать, в тишине и…
— Нет!
Хелен отпрянула от него и разразилась слезами.
— Знаешь, кто ты? Ужасный, кошмарный эгоист!
— Но… Хелен! Хелен, милая, послушай! Как только мы ввяжемся в клубный бизнес, мы в нем погрязнем, мы уже больше не сможем заниматься ничем другим? Ты это понимаешь? Ты когда-нибудь слышала об игроке, который был бы в состоянии покинуть казино, забрав свой выигрыш? Нет, Хелен, мы не должны в это впутываться, иначе нам никогда не выбраться.
— О… значит, у тебя нет силы воли, вот в чем дело! Человек, у которого есть сила воли, никогда не стал бы так говорить! Это нужно для твоего же блага, и моего тоже…
— Не плачь, прошу тебя, ради всего святого, только не плачь! — проговорил Адам, который не выносил женских слез. — Послушай, Хелен… Хелен!..
— А… не желаю ничего слушать! Какими только глупостями ты не занимался столько лет и ни гроша не заработал! А теперь вбил себе в голову, что не хочешь много зарабатывать! Я…
— Но это неправда! Я не…
— Нет, это так! Бояться легкой жизни! Ничего глупее я никогда не слышала! Значит, видимо, остаток дней нам суждено провести в какой-нибудь жалкой и грязной дыре, рассуждая на возвышенные темы, например о скульптуре, которой ты все равно не занимаешься! Какая скульптура? Я никогда не видела ни одной твоей работы. О, не говори ни слова! Уходи! Ты просто дурак! Слабак! Самонадеянный глупец!..
— Но Хелен! Ты меня не так поняла! Мне нужны деньги точно так же, как и тебе. Мне тоже нравится их тратить. Просто я терпеть не могу эту работу в клубе — вкалывать всю ночь и потом весь день спать. Это отвратительно! Я это ненавижу!
— О! Значит, если бы ты был шахтером, все было бы в порядке? Ты, наверное, гордился бы собой? Значит, если ты не покрыт мозолями с ног до головы и вынужден носить чистую рубашку, этот бизнес — грязный?
— Это значит паразитировать…
— Паразитировать! Что ты привязался к этому слову, в самом деле? Да и что, в конце концов, это значит — паразитировать? Ты, видно, предпочтешь умереть с голоду в какой-нибудь каморке и не заниматься скульптурой вовсе, нежели посвятить два-три месяца работе, которая тебе не по вкусу, чтобы потом год заниматься любимым делом в свое удовольствие… О…
Адаму вдруг показалось, что сейчас самое важное — во что бы то ни стало прекратить спор и снова заключить Хелен в объятия.
Почувствовав это, Хелен оттолкнула его руку.
— Какой же ты дурак! Только подумай, как спокойно ты мог бы трудиться, будь у нас собственный тихий домик, и куча денег, и студия, и модели, и тонны глины, и мрамор, и все остальное! Ты бы мог работать дни напролет! Если бы…
— Дорогая, тут есть одно «но». Если мы начнем открывать клубы, возможно, у нас и появятся и деньги, и собственные дома, и студии, и все, что ты захочешь — но кое-что бесследно исчезнет… Исчезнет то, что требуется скульптору, чтобы творить. Хелен, говорю тебе, я не могу долго сопротивляться творческому импульсу. Да и возраст поджимает. Пойми, чем дольше я откладываю, тем меньше вероятность, что я вообще чего-нибудь добьюсь. Да будь у меня все деньги мира, и все дома мира, и все сокровища мира, что проку в них, коли я не могу заниматься тем, ради чего я в этот мир пришел?
— Но почему нельзя отложить это еще на пару месяцев? — проворчала Хелен.
— Да потому, что это не ограничится парой месяцев. Это растянется на долгие годы — до тех пор, пока дело будет приносить прибыль, а когда перестанет, мы начнем подыскивать другие выгодные предложения. Разве, начиная эту работу, ты собиралась превратить ее в дело всей жизни?
Хелен молчала. Адам притянул ее к себе. Ее тело было напряжено. Она сказала:
— В любом случае, милый, не говори «нет». Подумай над этим, ладно?
— Тут не о чем думать.
Она тесно прижалась к нему:
— Просто подумай, хорошо? Милый!
— Хорошо… Если ты просишь, я об этом подумаю.
Хелен поцеловала его.
Глава 16
В тот вечер Фабиан был в дурном настроении и бесцельно слонялся по улицам, охваченный необъяснимой яростью, погруженный в какие-то неясные мысли. Он поднял глаза, взглянул на развевающиеся на ветру полотнища знамен и проворчал: «Дурачье!» Хозяева лавчонок уже вывешивали флаги и разноцветные украшения в преддверии коронации Георга VI. По улицам давно бродили толпы зевак, приехавших на церемонию Коронации, — сухопарые жители колоний с морщинистыми шеями, толстые лощеные американцы в дорогих пальто, бородачи, мужчины в беретах.
— Придурки! — сплюнул Фабиан.
На площади Оксфорд-серкус какой-то толстяк в нарядном лиловом кашне снял шляпу, приветствуя Фабиана, и спросил:
— Пра-а-астите, сэ-эр, эта-а площа-адь Пика-а-ади-или?
— Не знаю, друг, я сам нездешний, — ответил Фабиан и продолжил свой путь. Он позавидовал лиловому кашне толстяка. «Пика-а-ади-или! Вот кретин! Неужели эти треклятые туристы не могут научиться говорить по-английски?» Кто дал им право быть такими богатыми? Да кто они такие, чтобы щеголять в пальто за пятнадцать гиней, в шляпах за три гинеи и в кашне из лилового крепдешина? Фабиан пожалел, что не направил толстяка по неверному пути — например, в сторону Марбл-Арч.
На Риджент-стрит с ним поздоровался другой мужчина, высокий, бледный молодой человек в бежевой шляпе, заломленной на левый глаз.
— Привет, Чарли, — сказал Фабиан, — на тебе лица нет.
— Лица нет! Черт побери, да я просто вне себя!
— А что стряслось?
— Да все эта Коронация, черт бы ее взял.
— Коронация — это лафа, дурачина, — сказал Фабиан. — Лондон просто разбухнет от денег.
— Да что ты говоришь? Проклятые легавые уже рыщут по улицам. Скоро там не останется ни одной шлюхи.
— Что ты мелешь, болван. Это все туфта — одна видимость. Просто им нужны жареные факты, чтобы было о чем написать в газетах.
— Знаешь, что они делают? — спросил Чарли, кусая ногти. — Хватают девчонку и выведывают, где она живет, понял? Потом идут туда, ждут, пока ее дружок не вернется домой, берут его за жабры и дают ему шесть месяцев.
— Ну, тебе-то нечего волноваться. Твоя Джоан — умная девочка.
— Да, да, знаю. Но ее таки сцапали.
— Что?
— Сцапали, говорю же тебе, — проговорил Чарли, чуть не плача, — ее арестовали два часа назад, на Оксфорд-стрит, и, скажу тебе прямо, я боюсь идти домой. Это ловушка, я точно знаю. Сволочи, сволочи, житья от них нет!
