Петра Хаммесфар - Сестра
«Лучии наверняка захочется его еще раз увидеть, — считал он. — Это будет возможно во второй половине дня. Тело будет уже подготовлено, как мне сказали».
Хочу ли я еще раз увидеть Роберта, его, по-видимому, не интересовало. Он предложил заехать за Лучией и отвезти ее в похоронное бюро.
«Я тоже поеду», — сказала я.
«Как хочешь», — холодно ответил Олаф.
Он заехал за нами в начале четвертого. Полчаса позже, мы стояли втроем перед открытым гробом. Олаф держал Лучию под руку, а обо мне никто не беспокоился. Это было и не нужно. Я могла сама о себе позаботиться.
Роберт очень хорошо выглядел, таким живым и свежим, каким он уже давно не был. Выражение на его лице напомнило мне об августовском утре, вечность назад, когда он голый и спящий лежал на своей постели, а мне хотелось преклонить перед ним колени. Столько невинности, столько гармонии и никаких сомнений, ничего больше, что могло бы нарушить его покой.
Я смотрела на него и не могла в это поверить. Только на его левом виске было немного странное место. Выглядело почти так, как если бы отверстие от выстрела было залеплено пластилином и сверху загримировано.
И когда я стояла там перед ним, то поняла, наконец, что мне делать. Нравилось ли это мне самой, не играло никакой роли. Я должна была сделать это ради него. Я должна была дать Пилю меня загипнотизировать. Для страховки я хотела записать все на пленку, чтобы Пиль не рассказывал мне в конце никаких сказок.
Я больше в это не верила, но полностью исключить тоже не могла — что Роберт в свои последние часы мне что-то доверил, что могло бы разоблачить его убийцу. Может быть, я видела что-нибудь подозрительное на стоянке.
Время до встречи с Пилем было сплошной пыткой. Я сидела в своем Ателье и прислушивалась к голосам. К голосам в доме и в моей голове. Они сменяли друг друга, иногда я не знала, которые из них были реальными.
Роберт разговаривал с Пилем о галлюцинациях: Миа бродит ночами по дому, видит ли она зеленых человечков? Лучия разговаривала с Йонасом, который видимо, претендовал теперь на весь верхний этаж. Изабель говорила с фрау Шюр, она завладела командной позицией в доме и определяла теперь содержание кастрюль. Но увидеть еще раз Роберта она отказалась. В ее состоянии она на это не решается, сказала она, это может повредить ребенку, если она разволнуется.
Это было почти облегчением, когда я в четверг села в такси и поехала к Пилю. Он сразу же приступил к делу. «Расслабьтесь, Миа».
В первый раз я лежала у него на кушетке; обычно мы всегда сидели в креслах, напротив друг друга. Но с моим расслаблением было не просто. Пиль очень старался. Я должна была сконцентрироваться на его голосе, исключительно на его голосе. Мне было страшно, просто только страшно.
Это не сработало. Убаюкивающий голос Пиля приводил меня не в транс, а только в панику.
«Вы не должны этому противиться, Миа».
Нет! Но я много чего не должна была делать. Ни бегать, ни прыгать, ни смеяться, ни плакать. Я не должна была любить Роберта и платить Сержу. Я не должна была даже шутить. Я лежала на кровати, и Серж был зол на меня.
«Одевайся, наконец, и прекрати эти глупости… Имеешь ли ты вообще понятие, кто такой Биллер?»
Нет! Это-то как раз я и хотела узнать. И когда я вернулась из душа, Серж усмехался. «Так, одолжение я тебе сделал. И что теперь?»
Это было не его собачье дело. Это касалось только нас с Робертом. И Роберт приехал. Роберт был уставшим, казался совсем больным. Он разговаривал с Сержем еще об одном звонке, обратился с рассеянным взглядом ко мне, чтобы удостовериться, что я не понимала, о чем он говорит. Но я очень хорошо это поняла. И на улице я его спросила, кто такой Биллер и почему он непременно сейчас еще должен с ним встретиться, в середине ночи.
«Ты морочишь мне голову со своими постоянными вопросами», — сказал Роберт.
Это не было ответом. В машине я спросила его еще раз. Роберт немного рассердился. «Господи, прекрати, наконец, Миа. Ты сейчас определенно не в том состоянии, чтобы обсуждать с тобой серьезные проблемы. Я не хочу, чтобы ты наделала глупостей. Сейчас ты проспишься и когда завтра будешь лучше себя чувствовать, мы спокойно об этом поговорим».
«О Биллере?»
«Да, и о нем тоже».
Я находила, что это было очень забавно. Он попался на мою удочку. Мне пришлось улыбнуться. «Тогда завтра тебе придется много чего мне рассказать, — сказала я. — Я уже и так знаю, что ты мне расскажешь».
Я понизила голос, говорила так глухо, что это почти как у него звучало. Раньше мы часто так шутили. Я имитировала голос Роберта и этим приводила в замешательство его друзей. Сейчас я его самого привела в замешательство, не голосом, а тем, что я сказала.
«Я вечность просидел в машине и ждал Биллера, но он не приехал».
Потом я говорила уже нормальным тоном дальше. «Он и не может приехать. Потому, что он тебе вовсе и не звонил. Серж тебе звонил. Я ему сказала, что он должен это сделать, а он делает для меня любое одолжение».
«Я знаю», — только и сказал Роберт. Он был таким расстроенным. Я не понимала, почему. Когда он сунул мне капсулу, то сказал Сержу: «Я надеюсь, что это последняя. И я надеюсь, также, что она была здесь в последний раз. Ты не чувствуешь сам себя немножко подлым, что ты используешь ее ситуацию?»
«Я ее не использую, — ответил Серж. — Я еще никогда не потребовал с нее ни единого пфеннинга. Она просто кладет мне деньги. Может быть, она сама в этом нуждается».
«Она нуждается только в покое, больше ни в чем», — сказал Роберт. И он выглядел очень решительно, когда сказал мне во время поездки: «Я не могу больше смотреть в бездействии, как ты себя губишь, Миа. Если бы это было наоборот, ты бы тоже уже давно что-нибудь предприняла. Я никогда не должен был приводить в дом Изу, это мне, между тем, ясно. Но тебе не нужно будет дольше жить с ней под одной крышей, ни с ней и ни с Йонасом».
«Ты выставишь их вон? — спросила я. — И все будет снова, как раньше». Я хотела его обнять, но он придержал меня рукой. При этом он тихо смеялся.
«Нет, Миа. Так как раньше, уже никогда не будет. И не может быть. Я больше уже не маленький мальчик, который мог часами молча сидеть на стуле, чтобы ты могла его рисовать. И ты уже не та молодая женщина, которая производила на меня впечатление своей силой. Ты больна, Миа. Ты очень больна. Теперь я — сильнейший, и я должен что-то делать, чтобы ты снова была здоровой. Спрашивается только, достаточно ли у меня силы, чтобы выстоять все это до горькой развязки. Это будет жестоко. Я не знаю, смогу ли я быть жестоким».
И тогда он подтолкнул меня к дому. Он открыл дверь, подтолкнул меня дальше, через зал. Он был очень нежен и бережен, при этом. «Давай, Миа, давай. Сейчас ты ляжешь и отдохнешь. Есть ли у тебя еще боли?»
«Нет». Болей нет. Я только окаменела внутри.
«Тогда это хорошо. Сможешь ты сама лечь?»
«Нет». Паника. Искать дом! Быть жестоким! Этого он не мог. Он же не мог со мной так поступить.
«Давай, будь разумной, Миа. У меня не так много времени. Биллер здесь только проездом, он не может вечно меня ждать».
Сначала я еще смеялась, это звучало, наверное, немножко вульгарно. Не было здесь проездом никакого Биллера, сказала я еще раз, ясно и отчетливо. Потом я немножко поплакала. Не по-настоящему, по-настоящему я не умела плакать.
Роберт знал, что это было наигранно, только представление. Он мне не верил. Роберт никогда мне не верил. Я могла говорить, что угодно. Эта баба наверху полностью лишила его рассудка. И сейчас она уставилась на меня сверху, наслаждаясь и посмеиваясь в кулачок.
«Возвращайся в постель, Иза», — крикнул ей Роберт. Но она осталась стоять на месте и наслаждалась своим триумфом. Он снова подтолкнул меня вперед, на этот раз к моему Ателье. «Прекрати этот театр, Миа, — сказал он. — Соберись, ради Бога, Миа. Послушай меня, ты должна сейчас постараться взять себя в руки. У тебя ничего больше не болит, тебе уже намного лучше. Так что, ложись и успокойся, наконец».
Это звучало почти, как если бы он на меня злился. И потом он закрыл дверь. И повернул снаружи ключ. Я кричала, ругалась, колотила по двери, а снаружи зарычал мотор его машины.
Здесь не было никакого Биллера проездом. Роберт покинул меня. Он сказал: «Мне тебя жаль, но я не могу больше, Миа. Я действительно больше не могу». Он сказал это после того, как запер меня. И я это отчетливо слышала.
Окно! Я подбежала, распахнула его и вылезла наружу. Там была одна балка, и я ударилась головой. Было больно. Это было так ужасно больно. И я кричала: «Вернись, Роберт, немедленно вернись обратно. Или произойдет несчастье. Никто там тебя не ждет».
Никто, только Пиль, сморщенный гном, который полностью игнорировал боль в моей голове. Он напирал: «Дальше, Миа, дальше. Где вы сейчас?»
Господи, до чего же он был глуп. Он же должен был видеть, что я лежала на его кушетке. Моя голова все еще болела. Я чертовски стукнулась об эту проклятую балку, была целую минуту оглушена.
