Джон Бердетт - Крестный отец Катманду
Это все, что мне требовалось — десять минут здравомыслия, — или это самое большее, что я мог выдержать? Засвидетельствовав почтение Ганешу букетиком бархатцев, за который хранитель святилища ободрал меня как раненый слон, я отправился обратно, в сторону отеля «Як и Йети». Там мне сказали, что Этман находится на съемочной площадке. Однако хорошей новостью было то, что она расположена в Бхактапуре, в получасе езды. Я вздохнул, взял за утро второе такси и договорился о цене на день.
В Бхактапуре меня направили на площадь Дурбар, которая больше, чем площадь с тем же названием в столице. На ней царит приятная греческая атмосфера: по пустым цоколям стен прохаживаются черные козлы, дожидаются, чтобы их покормили и сфотографировали туристы. Но сегодня все оказалось не так. Вся площадь ради съемочной группы была огорожена желтой пластиковой лентой, а козлов прогнали.
— Сюжет таков: таинственное убийство в обстановке пятнадцатого века, — объяснил Этман.
Он кивнул в сторону группы актеров, стоящих на изготовку на огневом рубеже камер на площади, которую ухитрились преобразить при помощи серебристых ширм. Актеры были в костюмах, напоминающих шекспировских героев: женщины — в традиционных длинных платьях, передниках и чепцах, мужчины — в суживающихся книзу штанах, с обнаженными мечами и кинжалами. Присутствовали: отец, мать, любовник, злой кузен, девушка и ведьма.
— Имеем даже приличный бюджет — вещал Этман, — начальные инвестиции со стороны венчурного капитала в США. Не очень много, но достаточно, чтобы имелся повод как следует поработать.
У меня сложилось впечатление, что Этмана предупредили о моем приходе и он сделал выводы, кто я такой.
По-английски он говорил хорошо, но не как европеец. Скорее выучил язык в Индии. И хотя носил черный кожаный пиджак поверх черной майки, темных очков на нем не было. Он объяснил, что почти не в его власти влиять на сюжет, если в нем присутствуют все основные мотивы: роковая ревность, за которой следует война кланов, затем внезапное просветление, танцевальный номер, символизирующий безутешное горе, и, наконец, чудесное прощение. Таковы культурные данные, с которыми ему приходилось работать.
Этману требовалось привлечь местных на свою сторону, поскольку он рассчитывал на дополнительный фант от какой-то связанной с ООН неправительственной организации, пытающейся взращивать туземные таланты. Он стремился отшлифовать свои сюжеты до такой степени, чтобы заинтересовать подкомитет, присуждающий премию «Оскар» в номинации «Лучший зарубежный фильм», и умело, не ломая сценария, приспособить работу для американского рынка.
— Хожу как по канату, — пожаловался он, вздыхая. — Вы от продюсеров, верно?
— Нет, я коп из Бангкока. Расследую смерть человека.
Этман кивнул, словно такое радикальное перепрограммирование было всего лишь вопросом нескольких жестов.
— Да-да… Фрэнк Чарлз? Был сюжет на Си-эн-эн секунд на десять. Сказали только, что он умер в Бангкоке, но не объяснили как.
— Пока мы только объявили, что он умер. Но вам я скажу, поскольку через день-два это поступит в средства массовой информации: его убили.
Снова кивок.
— Какое несчастье. Он был приличным человеком.
— В самом деле?
— Конечно. Отзывчивым, щедрым. Так о нем по крайней мере говорили. То есть все, кто с ним работал. Сам я встречался с ним только однажды. Не работал с тем проектом.
— А здесь кто-нибудь присутствует, кто работал?
Мне показалось, на этот раз кивок получился более взвешенным.
— Да, Тара. Работала с ним над фильмом. Она тибетка. — Этман дернул подбородком в сторону стоящей на помосте ведьмы. Ей было лет под сто. И хотя она сняла остроконечную шапочку, от одного вида ее ужасных челюстей, длинного носа, скрюченной спины и морщинистой кожи бросало в дрожь — становилось страшно ее злых чар.
Я подметил, что Этман не стал ее звать, а поднялся на помост и сказал несколько слов, после чего она посмотрела в мою сторону. Кивнула, подошла поздороваться. А когда мы оказались рядом, хихикнула и сняла маску.
Французы это называют coup de foudre — вспышкой молнии. Про себя я вполне беспристрастно подумал: «Этого мне только не хватало». Словно увидел свое сердце на столе под наркозом и не захотел, чтобы мне делали операцию, которая сулила продление жизни.
Глава 27
Красота создает собственную психическую среду. Мы встаем перед выбором: принять или отвернуться. Я не отворачивался больше часа. Единственным человеком, который не удивился, что в итоге мы оказались в ресторане, была сама Тара. Нет необходимости объяснять, что без маски и костюма она оказалась намного, намного моложе. Я не мог поверить тому, что со мной случилось, но не отвернулся.
Официанты заметили мое состояние и переглянулись, что должно было означать от «как мило» до полной непристойности. А сидящий за соседним столиком француз (чья спутница была совсем не красива) отпустил гадкое, язвительное замечание, хотя и не знал, что я его понял. Но какое мне дело? Я не отрывал глаз от своего источника кислорода. Тара немного напоминала мне Чанью — те же высокие скулы, то же открытое широкое лицо… Но Чанья была родом из крестьян, а в этой женщине чувствовалось нечто почти надменное. По-английски она говорила как в ООН, левой рукой почти не пользовалась — держала ее на коленях, если не прижимала к лицу странным, немного нервным движением. Спиртное она не пила, и я, заказывая еще пиво, чувствовал себя почти неловко. И больше чтобы успокоить нервы, чем из профессионального интереса, решил немного заняться расследованием.
— Ну и как было работать с великим Фрэнком Чарлзом?
— Великим? В вашей стране его считают великим? Нам тоже так казалось, потому что он был добр, внимателен и всегда нас ободрял. Мы говорили, что он буддист по натуре. Наверняка был буддистом в своей прошлой жизни.
У Тары был мягкий голос с интонацией всепрощения и сострадания ко всему живому. Я подумал, что она уже успела достигнуть Дальнего Берега, и испытал некоторую робость.
— Во всяком случае, он был известен, — заметил я. — И очень богат. Успешный мужчина и кинорежиссер.
— Да. Всегда держался очень профессионально.
— Будьте добры, расскажите, о чем был фильм.
Детская гримаса на лице Тары означала, что в ее душу закралось подозрение.
— Разве вы не знаете?
— Фильм на экраны не вышел, а у меня не было возможности достать копию. У вас есть?
Она улыбнулась:
— Ни у кого нет.
— Почему? Что такого секретного в том кино?
— Ничего. Никакого секрета. Фильм не вышел на экраны, потому что Фрэнк его не закончил. После того как мы завершили съемки на натуре, он сказал, что остальное доснимает на студии в Лос-Анджелесе. Это было пять или шесть лет назад. Сначала некоторые из нас писали ему, спрашивали, когда картина будет готова. Он всегда извинялся. Отвечал, что кончились деньги, но рано или поздно найдет средства, так что надо набраться терпения. Он сделал все, чтобы нам заплатили. Вел себя с нами очень достойно. Знал, насколько мы уязвимы, что у нас нет возможностей добиваться выполнения условий договора.
Тара взглянула на меня и улыбнулась. Не соблазнительной улыбкой, не озорной. Эта была улыбка из другого мира, полная легкости и свободы; улыбка, для которой все вокруг ничего не значило.
— Так о чем сюжет?
Она сначала нахмурилась, затем рассмеялась:
— Не скажу. Мы дали друг другу обещание не рассказывать содержание фильма, пока не будет готов окончательный вариант.
— Но он умер. Убит. Разве это все не меняет?
Она снова улыбнулась.
— Я коп, — брякнул я.
— И арестуете меня за то, что не отвечаю на вопросы?
Я густо покраснел.
— Извините, я слишком на вас нажимаю. У меня нет права вести здесь расследование. Просто мне показалось странным, что вы не хотите рассказывать о фильме, над которым работали несколько месяцев. Вы исполняли главную женскую роль?
Тара покачала головой:
— Там не было главных ролей. Вот такая была картина. Экспериментальное авторское кино. Никакой звездной системы.
— Скажите, а кто еще с вами работал? Может, я сумею поговорить и с ними.
— Да. Может, кто-нибудь решит разговориться.
— Поможете с ними связаться? У вас есть их адреса электронной почты или номера телефонов? Нет ли кого-нибудь сейчас в Катманду, с кем вы могли бы меня познакомить?
Тара надолго задумалась, и по выражению ее лица я понял, что она старательно перебирает про себя всех, с кем работала над фильмом. Наконец она покачала головой:
— Понимаете, все были тибетцами, кроме нескольких человек из технической группы. Все актеры в гималайских сценах были тибетцами, как я. Но большинство из них приехали сюда нелегально, на этом настаивал Фрэнк Чарлз. Нелегальные иммигранты, которые хоть что-то смыслили в кино. Или не смыслили, — хихикнула она. — Некоторые вообще ничего не знали и, разумеется, не говорили ни по-английски, ни на одном из непальских диалектов, так что мне приходилось переводить. Не думаю, что они понимали, о чем фильм. Не понимали и как снимается кино. Просто выполняли, что им велели. В большинстве случаев это была импровизация по вдохновению.
