Джон Бердетт - Крестный отец Катманду

— Понимаете, все были тибетцами, кроме нескольких человек из технической группы. Все актеры в гималайских сценах были тибетцами, как я. Но большинство из них приехали сюда нелегально, на этом настаивал Фрэнк Чарлз. Нелегальные иммигранты, которые хоть что-то смыслили в кино. Или не смыслили, — хихикнула она. — Некоторые вообще ничего не знали и, разумеется, не говорили ни по-английски, ни на одном из непальских диалектов, так что мне приходилось переводить. Не думаю, что они понимали, о чем фильм. Не понимали и как снимается кино. Просто выполняли, что им велели. В большинстве случаев это была импровизация по вдохновению.

— Наверное, даже такому опытному режиссеру, как Фрэнк Чарлз, было трудно работать с людьми, которые не говорят на его языке да еще пытаются импровизировать?

— Да. Для кого-то другого это показалось бы вообще невозможным. Но Фрэнк Чарлз был очень одаренным. Очень страстным. За его вдохновением легко следовать.

Я покачал головой:

— Совсем не похоже на голливудского режиссера.

— Не мне судить. Я ни с кем, кроме него, из голливудских режиссеров не работала.

— Но не кажется ли вам странным, что одаренный режиссер, настолько увлеченный своим фильмом, так и не удосужился его доснять?

Мой вопрос как будто ее озадачил.

— Рано или поздно он все равно бы его закончил. Прошло всего семь лет после того, как мы завершили съемки.

— Вы знаете человека по имени Тиецин? — Я старался говорить ровным голосом, но мне показалось, что фраза упала, как кусок металла на кафельный пол, и в голове резко звякнуло.

Тара приложила ладонь ко рту — левой руки, которой так неохотно шевелила, — но по глазам я заметил, что она смеется.

— Я знаю человек пятьсот по имени Тиецин. Оно еще более распространенное, чем Ринпоче.[58]

— Простите, я хотел сказать «доктор Тиецин».

Тара больше не скрывала смеха.

— Каждый третий мужчина в Тибете доктор чего-нибудь. Многие приобретают это звание в монастырях.

— Он проводит семинары по истории Тибета и буддизму на втором этаже в комнате, выходящей окнами на Боднатх.

— Я больше не хожу туда. Решила ассимилироваться с непальцами, которые проявили по отношению к нам такое гостеприимство.

Я тяжело вздохнул. Не было смысла продолжать допрос, иначе она бы совершенно закрылась. И не стоило притворяться, будто расследование — единственное, что у меня на уме.

Ну что ж, приступим.

— Вы очень красивы.

Наивно? Полагаю, да, зато честно и по делу. Я предоставил ей выбор: она могла изящно, как умеют женщины, подобные ей, закончить разговор или подхватить игру и флиртовать со мной в каком ей угодно духе.

Я наблюдал, как слегка менялось ее лицо. Долго-долго мне казалось, что она единственный человек в ресторане, который не понимает, что у меня на нее романтические виды. Но вот посмотрела мне прямо глаза, одарив взглядом чистой души. Затем не без насмешки чуть скривила губы, подняла левую руку так, что та оказалась на уровне моего лица, правой рукой сняла верхние фаланги трех средних пальцев, и маленькие металлические протезы со звяканьем упали на стол. Дав мне насмотреться на черные обрубки пальцев левой кисти, она с громким стуком уронила ее на скатерть. На звук повернулись фаранг с белой женой. Тара помахала ему рукой, и он разозлился, что она испортила ему аппетит.

— Ну что, все еще хочешь со мной переспать? — В ее голосе не было ни тени коварства. Она покосилась на меня и со смехом добавила: — Уверяю, все остальное у меня на месте.

Глава 28

Не могу тебе сейчас об этом рассказывать, фаранг. Все это смущает меня, кажется священным и одновременно комичным. И выставляет не в лучшем свете. Оно все еще живет у меня внутри, посылает противоречивые сигналы нервной системе, отбивает вкус к еде и работе, а тебе хочется знать, было у нас что-нибудь с Тарой или нет. Ведь так? Ну, мы с тобой еще об этом потолкуем.

Между тем я отправился на Фрик-стрит искать пансион «Никсон». Если ты забыл, фаранг, что такое Фрик-стрит, вот тебе справка: были еще живы Дженис Джоплин и Джимми Хендрикс; их работа сформировала саундтрек, который берет начало в Сан-Франциско, но его лучше воспринимали здесь, где рынок наркотиков составлял существенный сегмент экономики. Для полной инициации потребовалось пересечь прекрасные экзотические страны, которые конец двадцатого века превратил во имя цивилизации в непроходимые поля сражений. Выжившие пилигримы славились вшами, длинными волосами, дизентерией, примитивным мистицизмом, поголовным пристрастием к наркоте и любовью к рок-н-роллу.

Я никак не мог найти нужное место и блуждал по рынку, где женщины сидели на корточках над огромными дынями, морковью, редисом и другими овощами таких невообразимых размеров, что приходило в голову, уж не модифицирована ли волшебным образом вся долина Катманду. В избытке присутствующий в воздухе угарный газ не мог повредить внушительно разросшуюся местную продукцию, а хозяек не смущали свободно разгуливающие по утреннему рынку куры, коровы, обезьяны и собаки. Но коронным номером была бочка с рыбой, которую кто-то наловил в одной из здешних рек, например в Багхмати, на чьем берегу трещат и лопаются на погребальных кострищах трупы. После долгих поисков я наконец наткнулся на прицепленный к фонарному столбу выцветший, написанный от руки указатель; «Фрик-стрит туда».

Пансион «Никсон» представляет собой большое четырехэтажное деревянно-кирпичное здание, перестроенное из городского дома елизаветинского стиля. При нем есть маленький дворик, где сушится белье, и теоретически там можно позавтракать между развевающимися простынями, если накануне запастись йогуртом с мюсли.

Я пришел во время уборки: гостей не было видно, и мне пришлось ретироваться на улицу, пока две крепкие женщины в сари лили на пол из ведра воду и потоки быстро стекали во двор. Я решил десять минут подождать завершения действа и вернулся на рынок. Когда Лек прислал мне новую эсэмэс, я изучал морковь больше пятнадцати дюймов длиной, отдающую чем-то фаллическим, даже при том что ее продавала беззубая, мусолящая бетель женщина.

Надо было возвращаться в пансион, забирать документ, присланный помощником по факсу. Вдруг не оказалось ни одного такси, зато как по волшебству возник единственной альтернативой велорикша. Я как идиот забыл заранее договориться о цене, и когда он героически отпедалировал меня в Тамель к пансиону «Катманду», чувство вины подавило во мне способность вести переговоры и я, пока он, стеная, потирал бедра и пятки, отдал ему небольшое состояние. Но понял, что меня здорово надули, заметив, как заблестели глаза велорикши, когда он принимал сумму, названную в качестве эквивалента своих страданий. Бурными жестами отблагодарил меня за то, что я приблизил его выход на покой. А я решил, что он увидел во мне фантастическое воплощение Кришны.

В пансионе единственный лист с посланием от Лека вложили в коричневый конверт — веяние времени, которого я здесь никак не ожидал. Открыв конверт, я увидел групповую фотографию с мужчиной лет под пятьдесят на переднем плане, которого не сумел узнать. Его сняли в обществе шести азиатов, поэтому я мог сказать, что он довольно высок — больше шести футов. Весьма недурен собой, на вид американец, немного грузен, но не чрезмерно. Чисто выбрит. Я позвонил Леку.

— Ты же не хочешь сказать, что это он?

— Установлено, что это фото Фрэнка Чарлза.

— Фотографировали, должно быть, сто лет назад?

— Вот и нет. Снимок из прессы того времени, когда он занимался съемками в северо-западном Непале, то есть семь или восемь лет назад.

— Следовательно, ему здесь пятьдесят с небольшим. А выглядит моложе. Потрясающе. Даже для американца он удивительно быстро растолстел.

— М-м-м… здесь он вполне ничего. Но в итоге все опускаются.

Я закрыл телефон и задумчиво посмотрел на фотографию Фрэнка Чарлза. Американец широко улыбался и обнимал двух женщин, одна из которых Тара. Остальные, как я предположил, были актерами или членами съемочной группы. Многие в национальных тибетских костюмах, и по крайней мере двое мужчин выглядели достаточно дико: голова перевязана тряпками, как у горцев-скотокрадов.

Сложив фотографию так, чтобы не повредить лицо американца, я засунул ее в карман и повернул обратно в Тамель. Теперь такси было хоть отбавляй — видимо, потому, что я решил пройтись пешком. Добравшись до пансиона «Никсон», я с удовольствием отметил, что авгиевы конюшни уже очищены геркулесоподобными уборщицами, вылившими в них потоки воды, и у мужчин снова появилась возможность выкурить косяк среди развевающихся на ветру простыней.

О чем я думал, пока начинала действовать травка? Ты сам знаешь ответ, фаранг, потому что заинтересовался тем же, как только узнал про фото, на котором Фрэнк Чарлз обнимает Тару: спал он с ней или нет? Один ли я горько стенаю о том, что карма во всех наших, начиная с рептилии, инкарнациях не устает ловить нас в грязные капканы половой ревности? Но не пора ли мне рассказать все, что я знаю о Таре? Слушай.