Майнет Уолтерс - Темная комната

— Если я еще не забыл арифметику, — продолжал доктор, — то Рассел был всего на двенадцать лет моложе Адама. Неужели вы думаете, что ваш отец встретил бы такого зятя с распростертыми объятиями?

— Конечно, нет, но когда Адам узнал про нас, никто и не говорил о свадьбе. Послушайте, у нас был просто обычный роман, и это касалось только нас двоих. — Она принялась разглядывать свои ладони.

— Так кто же рассказал ему о вашем увлечении?

— Мои братья.

— А они откуда узнали?

Она разгладила кусочек простыни:

— Во время каникул и своего отпуска Рассел обычно писал мне. Так вот, они перехватили одно из писем, прочитали его и передали Адаму. В общем, мне следовало этого от них ожидать. Они всегда пытались найти у меня хоть какой-то недостаток. — Женщина немного помолчала. — Самое забавное состоит в том, что с тех пор отец стал их ненавидеть еще сильнее. И мне даже иногда кажется, что если бы они не повели себя так, может быть, наш роман так бы и закончился ничем. Но они привлекли к нам внимание Адама.

— Так вы хотите сказать, что не стали бы выходить замуж за Рассела, если бы не испытывали чувства вины за его увольнение?

Джинкс едва заметно улыбнулась:

— Он был настолько жалок и несчастен, что, да, Дорогой Доктор, я вышла за него замуж. В общем, я себя чувствовала немногим лучше. Мне оставалось учиться еще год после того, как он оставил Оксфорд, и это время состояло для меня из сплошных слез и телефонных звонков. Я подумала тогда, что если мы официально оформим наши отношения, то сразу же станем счастливы.

— Но этого не произошло?

Она не ответила.

— И сколько же времени вы пробыли замужем?

— Три года. — Она посмотрела в глаза врачу.

— И вы не наслаждались своим браком? — настаивал Протероу.

— Я чувствовала себя подавленно. Он боялся, что я брошу его и уйду к более молодому мужчине, поэтому без конца ревновал ко всем подряд. — Похоже, это ее тоже постоянно мучило, но теперь ей показалось, что она несколько несправедлива по отношению к Расселу. — А в общем, все было не так-то плохо. Когда у него было хорошее настроение, он много шутил, и я всегда вспоминаю о нем с нежностью. В целом, хорошее, конечно, значительно перевешивало плохое.

Сам того не подозревая, Протероу думал теперь о том, о чем и сержант накануне. Какая печальная эпитафия погибшему мужу: «Я всегда вспоминаю о нем с нежностью». При этом становится совершенно ясно, что она старается о нем вообще не вспоминать, и делает это только тогда, когда ее вынуждают.

— Мне интересно, — с любопытством произнес доктор, — как вы относились к его увлечению контрабандой наркотиков?

Джинкс посмотрела на свои ногти.

— Я разделяла его мнение о том, что глупо запрещать коноплю. Как, собственно, и другие наркотики. Черный рынок всегда подрывал общественный порядок. Но при этом я считала, что ему этим заниматься было просто глупо. Все равно, рано или поздно все открылось бы.

— Скажите, он был хорошим любовником?

Женщина не смогла сдержать усмешки:

— Я все гадала, когда же мы дойдем и до этого пункта. Зигмунду Фрейду есть за что ответить перед потомками. Почему вы придаете такое большое значение выдумкам кокаинового наркомана? Я никогда не могла этого понять.

Алан улыбнулся:

— Уже не верим. По крайней мере, не в такой степени, как вам это кажется. Сейчас Фрейд — это уже история. — Он откинулся на спинку кресла и скрестил ноги, намеренно увеличивая расстояние между собой и Джинкс. — Но, согласитесь, сексуальные отношения между мужчиной и женщиной являются неотъемлемой и существенной частью их отношений вообще.

— Не соглашусь. У меня никогда не было ничего подобного с Эриком Клэнси, но с ним я себя чувствую превосходно.

— Вы говорите о своем пожилом соседе?

Она кивнула.

— Да, но я имел в виду такие отношения, в которых присутствует секс.

— Считайте, что я вам уже ответила. Мой опыт говорит о том, что самые хорошие отношения между людьми возникают там, где нет никакого секса. — Она протянула руку за сигаретами. — А в общем, Рассел был великолепным любовником. Он хорошо знал, когда и на какие кнопочки нажимать. При этом он оставался внимательным, осмотрительным и не слишком требовательным. Постель была одним из тех мест, где он мог адекватно себя показать, поскольку там не могло возникнуть никакой ревности. — Она прикурила. — К тому же, в спальне у нас не было телефона, поэтому и Адам не мог нам мешать и отвлекать меня.

Снова Адам.

— А были ли у него поводы ревновать вас? Вы нравились мужчинам? Или встречались с кем-нибудь?

— Ну, конечно, на моем месте вы поступили бы именно так, — улыбнулась Джинкс. — Трава всегда кажется зеленей на участке соседа, но я никогда не делала ничего предосудительного. — Она глубоко затянулась. — В основном Рассел ревновал меня к моему отцу. Он сразу понял, что Адам точно так же одержим мною, как и он сам, и это его пугало. Рассел даже не сомневался в том, что в конечном итоге победит Адам.

— Вы мне недавно рассказывали, что очень любите своего отца. Вы говорили правду или старались отвечать так, чтобы я услышал то, что хочу?

— Частично это и есть правда. — Внезапно глаза ее озорно заискрились. — Я иногда и сама не могу понять, чего мне хочется больше: свернуться калачиком у него на коленях, чтобы при этом он крепко обнимал меня, или сплясать джигу на его могиле, празднуя свою свободу. Наверное, Фрейд был бы от меня просто без ума.

— А отец вас когда-нибудь обнимал?

Она отрицательно покачала головой:

— Он терпеть не может всяческих проявлений нежности. Иногда мне удавалось чмокнуть его в щеку, если я подкрадывалась незаметно. Но в большинстве случаев он даже не дотрагивался до меня.

— А вашу мачеху он обнимает?

— Нет.

— Братьев?

— Тоже нет.

— А они сами любят пообниматься со своей матерью?

— Нет. У нас все семейство довольно сдержанно в эмоциях.

— А существует ли любовь между членами вашего семейства, Джинкс?

— Существует страсть, и все дерутся между собой как кошки с собаками. Ну, а Адам это одобряет.

— Но вы не подключаетесь к этим распрям?

— Мне это не нужно, — рассеянно ответила она. — Я свое уже взяла. Адам заплатил немалые деньги для того, чтобы превратить свое любимое чадо в нечто такое, чем он мог бы гордиться. И то, что я неспособна принимать решения, когда дело касается моей личной жизни, всего-навсего досадная мелочь. — Она сердито нахмурилась и, подперев подбородок рукой, отвернулась к зеркалу. — Он сделал из меня леди, и теперь сам одурманен ею так, что вконец поглупел.

— Может быть, поэтому вы и называете его Адамом? Чтобы доказать, что вы так и не стали настоящей леди?

— Я не понимаю вас.

— Я допускаю, что такое обращение подразумевает равноправие между вами. «Мы с тобой одинаковые, Адам. Если уж ты не можешь вести себя, как джентльмен, то и я не могу стать леди». Я угадал?

Она продолжала рассматривать собственное отражение в зеркале:

— Вы действительно выдвигаете иногда очень смелые предположения. При нормальных обстоятельствах я вообще мало думаю об Адаме, и уж, во всяком случае, не в таких аналитических терминах.

— Но вы сами говорили, что отношения для вас только тогда становятся хорошими, если секс в них вообще не присутствует, — напомнил доктор. — Тем не менее, насколько я понял, у вас не блестящие отношения с отцом. Можно ли отсюда сделать вывод, что у вас когда-то были сексуальные связи?

— Нет, — совершенно спокойно произнесла Джинкс. — Такие выводы делать нельзя. Я не позволю вам навязывать мне теорию о ребенке, которого в детстве сексуально домогался отец, хотя это сейчас, кажется, очень модно. Да и что вы вообще можете об этом знать? Мне помнится, вы говорили, что сами не психиатр.

Он почувствовал, что женщина начинает злиться.

— К чему такая оборона? Не потому ли, что вы сознаете: не будь у него такой отменной выдержки и контроля над собой, у вас могли бы возникнуть подобные отношения? Не исключено, что и желание не было односторонним.

Неожиданно она закрыла глаза.

— Я еще раз прошу вас не забывать о том, что может сделать отец с человеком, который ему не понравится, доктор Протероу. Если вы пытаетесь приобрести в его лице врага, вы просто безумны.

Долгое время после этого разговора доктора не покидало чувство, что, произнося последнюю фразу, Джинкс имела в виду саму себя.

Джинкс напряглась, пытаясь воскресить в памяти домашний телефон Дина Джарретта.

— Дин? — неуверенно произнесла она, услышав, что трубку на другом конце провода сняли. — Дин, мне очень неловко беспокоить тебя дома…

— Кто это?

— Джинкс.

— О Господи! — взвизгнул такой знакомый голос. Телефон стоял у него в гостиной, представлявшей собой супермодную коллекцию всевозможных декоративных изысков. Скорее всего, Дин в этот момент возлежал в шезлонге, устроив голову с выбеленной перекисью водорода шевелюрой на какой-нибудь подушечке в ажурной наволочке. В одной руке телефонная трубка, в другой — неизменный бокал шампанского. Дин был настоящим актером. Он играл всегда, даже когда оставался совершенно один, и Джинкс любила его за это, потому что сама была слишком далека от такого образа жизни.