Евгений Лучковский - Опасная обочина
— Считаешь, тебе повезло?
— Считаю.
— Письмо с собой?
— С собой.
Стародубцев стал шарить по столешнице, осторожно приподнимая бумаги.
— Ч-черт, очки задевал куда-то… Всегда так: когда срочно надо, ничего не отыщешь.
— Я вам прочту. Вот, послушайте, что он пишет: «Уважаемая редакция и главный редактор! Пишет вам один шофер…» Ну, здесь можно пропустить.
— Нет уж, — потребовал Стародубцев, — ничего пропускать не надо, давай все как есть.
И Смирницкий стал читать «все как есть». Он только выделил голосом то место, которое считал главным, которое, по его мнению, могло стать Темой:
— «…А никаких подвигов в жизни не бывает. По крайней мере, в мирное время. Это вы, писаки, всю жизнь пудрите мозги мальчикам и девочкам, дескать, край света, романтика. Так если романтика здесь, а там у вас ее нет, почему же вас среди нас не видно? Или вам она не нужна?
И второе. Мы, настоящие работяги, знаем цену и суть того, что вы называете подвигом. Есть легкая работа — за нее платят меньше, есть тяжелая и опасная — за нее платят больше, например монтажникам-высотникам. Вот вам и весь баланс. Но зато когда у нас случается несчастье, то это вы поднимаете шум — подвиг! Подвиг! А где они, корни этого подвига? Может, рабочий просто технику безопасности нарушил, чтоб побольше заработать. Потому-то благодаря вам иной раз и процветают мерзавцы, а хорошие люди в загоне. И это не голые слова, потому что я кое-что испытал лично и полностью убежден в своей правоте». Последняя фраза подчеркнута, Виктор Васильевич. Теперь понятно, какие пироги получаются? Вы усекаете, в чем тут суть, чем это пахнет?
Стародубцев встал, прошелся от стены к стене.
— Да, брат, нешуточное это дело — оскорбить редакцию уважаемой газеты. Такое прощать нельзя. Я за свою колонну голову оторву, а тут редакция, известная на всю страну. Не-е-ет, надо его найти и хорошенько публично выпороть. Чтоб другим неповадно было.
Смирницкий внимательно посмотрел на разбушевавшегося Стародубцева:
— Виктор Васильевич, это же не главное. Неужели вы не поняли? Главное-то как раз в другом…
— Как это в другом?! Ничего себе — в другом… Не уважаешь отца с матерью, так и начальника уважать не будешь. Помнится, в сорок третьем у меня в дивизионной разведке тоже один строптивый служил. Стояли мы тогда под… э-э, да ладно, под чем-то стояли. Как сейчас помню, осень была…
— Виктор Васильевич, — сокрушенно вздохнул Смирницкий, — время уходит, мало его у меня.
— Ты послушай — поучительная история. Я тебе финал расскажу. Так вот, строптивого сержанта я вылечил, а это ему, между прочим, жизнь спасло, до Берлина дошел. Так он до сих пор помнит, письма пишет, поздравительные открытки к праздникам, дескать, ручку жму, обнимаю, никогда не забуду. Потому что по тем временам мало кто выживал в разведке. Так-то. А ты говоришь…
И хотя Смирницкий ничего не говорил, но выслушать хозяина ему все же пришлось до конца. Правда, в какой-то момент Виктору показалось, что Стародубцев, играя в простака, уводит его от темы, но показалось лишь на мгновение, и эта мысль улетучилась сама собой. Но… напрасно: многоопытный гвардии полковник в отставке и в самом деле дурачил Смирницкого с неожиданными для его характера ловкостью и изяществом.
— Так что же будем делать, Виктор Васильевич? — уже нетерпеливо спросил корреспондент.
— А что делать? — удивился Стародубцев. — Я свое мнение высказал. Найти его, паршивца. Наказать. Вот только… имеем ли мы право? Может, нам в милицию дело передать? В уголовный розыск? Они и экспертизу сделают как надо, и следствие проведут по всем правилам.
Может быть, показалось специальному корреспонденту, а может, и нет: что-то такое промелькнуло в прищуренных, выцветших, но по-мальчишески молодых глазах Стародубцева, что-то там сверкнуло такое под кустистыми рыжими бровями, отчего всегда уверенный в себе Смирницкий и впрямь почувствовал себя неопытным юношей, хотя поездил он по стране немало и общался с руководителями самых разнообразных типов и категорий.
— Да вы что?! — Виктор Смирницкий с недоумением уставился на Стародубцева. — В какую еще милицию?
Начальник колонны похлопал белесыми ресницами и пару раз даже причмокнул губами, что могло означать только одно — сомнение.
— Вот и я думаю, — развел он в задумчивости руки, — до милиции далеко. А здесь… где ж ее здесь в тайге эту самую милицию найдешь? Разве что Савельев. Но этот не горазд. Вот и получается, что дело-то у нас не очень легкое, а?
Тут до Смирницкого дошло. Злость и обида, скатанные в один комок, подступили к горлу. Но вида он, конечно, не подал…
— Шутите, Виктор Васильевич? — ледяным тоном негромко осведомился гость. — Милицию, говорите? Понимаю, шутить изволите…
Стародубцев печально вздохнул, ой как горестно вздохнул начальник таежной мехколонны. Посмотрел он с мягкой приветливой грустью на своего молодого собеседника и так же негромко ответил:
— А мне сейчас не до шуток, сынок.
Смирницкий поправил:
— Виктор Михайлович.
Стародубцев сощурился, погладил усы, пряча в них откровенную усмешку, и с великим интересом поглядел на человека, обладающего именем-отчеством сверх фамилии.
— Ого! — воскликнул он. — Тезки мы с вами. Вы, Виктор Михайлович, не сердитесь, простите меня, старика, великодушно. Сами понимаете, зашиваемся мы тут в тайге, мхом обросли, медведями стали. Так что не обессудьте.
Смирницкого отпустило. Он вообще не был злопамятен и долго зла не держал. А в интересах дела — тем более. Потому он просто махнул рукой и сказал:
— Да мелочи это, говорить не о чем, хотите — зовите меня Витей, хотите — еще как… Нам бы этого водителя найти, вот что меня сейчас волнует. Давайте, Виктор Васильевич, а? Ну на кой вам его прятать?
Поставь их рядом, так Смирницкий, пожалуй бы, сошел за сына Виктора Васильевича, разве что один из них был круглолиц и слегка полноват, а другой — с узким лицом, по-юношески поджар. Но это могло быть легко объяснимо разницей в возрасте. У всех у нас в молодости одна лишь кожа на скулах, почти у всех…
И была у этих двух людей еще одна сходная черта — уже внутренняя: и тот, и другой, однажды начав какое-то дело, привыкли доводить его до конца, не считаясь ни с издержками, ни со временем, ни со здоровьем.
Вот почему Стародубцев перестал мерить шагами свой «кабинет», плюхнулся на обшарпанный стул и раздраженно ткнул карандаш, который машинально вертел в пальцах, в пластмассовый стаканчик.
— Не пойму я никак, объясни ты мне Христа ради, ну на кой ляд он вам сдался, этот шофер? О чем с ним разговаривать-то? Есть подвиг, нет подвига… Главное сейчас — нам эту дорогу добить. Вот что главное! Вот о чем думать надо! А вы какого-то водителя ищете, стыдно сказать, анонимщика, мальчишку. По-о-одвиг! Помнится, в сорок четвертом в батальоне капитана Злобина один татарин служил… ч-черт, фамилию запамятовал… Как же его звали-то?
Смирницкий умоляющим жестом прижал руки к груди и с тоской, посмотрел на хозяина.
— Виктор Васильевич! — простонал он.
Стародубцев отмахнулся:
— Погоди, не перебивай! Ну ладно, теперь уж не вспомню. Так вот он, этот татарин, эти самые подвиги через день щелкал как орехи. Двенадцать медалей «За отвагу» имел. Тоже до Берлина дошел.
— Виктор Васильевич, миленький, так то же в военное время! А сейчас мирное, не забывайте это. В экстремальных условиях всегда легче себя проявить, чем в будничных. Может быть, и не легче, но зато место подвигу есть. Вот я считаю, что ваши условия экстремальны: болота, морозы, лежневка и многое другое. И люди здесь совершают подвиги. А этот парень все ставит под сомнение. Нет, в этом случае мы не должны быть равнодушны. Да и ни в каких других, верно я говорю?
— Может, и верно… — откликнулся Стародубцев. — Так что же нам с ним делать, с водителем этим?
— Господи, да ничего с ним делать не надо! Надо просто его найти, поговорить по душам, определить точки зрения и вынести на суд читателя. Вы же знаете, Виктор Васильевич, мы сотни тысяч молодых людей воспитываем. Вот для их пользы и надо начать этот разговор.
— Ну а как не найдем?
— Найдем. Я же сказал вам: в двух колоннах я уже был, осталась одна ваша. Здесь он, Виктор Васильевич, и думать нечего. Нехорошо хвастаться, но чую я, что он здесь.
Начальник колонны оглушительно вздохнул, сокрушенно покачал головой, побренчал в задумчивости ключами, но несгораемый шкаф все же открыл и достал оттуда пухлую и потрепанную папку. Очки неожиданно нашлись, они были у него во внутреннем кармане, и Стародубцев водрузил их на крупный мясистый нос.
— Так какие у него инициалы?
«Охотник за душами» достал письмо и молча положил его перед Стародубцевым.
…Топлива в баке хватило бы еще километров на триста, но он рисковать не стал — от панелевоза следовало избавиться, и чем быстрее, тем лучше: этот мощный КрАЗ-благодетель издалека был слышен, издалека был виден.
