Наталья Калинина - Ледяной поцелуй страха
— Опять? — недовольным голосом спросила «циркуль» за прилавком. Как жаль, что сегодня именно ее смена, а не Светы. Впрочем, не страшно. С зажатым сокровищем в кулаке ничего не страшно!
— Мне… — горло Гены вдруг будто сжал кто-то цепкой, как у разозленного отчима, рукой, так, что слова застыли в нем вместе с дыханием. Не в силах больше произнести ни слова под хмурым взглядом неприятной тетки, мальчик молча кивнул на витрину, надеясь, что служащая сама догадается о его желании. Она ведь не могла не заметить, что он каждый раз с таким вожделением рассматривает вазочку с разноцветными желатиновыми кубиками!
— Чего тебе? — сухо поинтересовалась тетка.
— Кубики. Цветные. Вон те, — тихо вымолвил он наконец-то.
— Мальчик, это называется желатиновое ассорти!
— Латиновое сотри, — глотая и путая буквы, повторил Гена еле слышно и выложил на прилавок монету.
— Еще четыре копейки.
В предвкушении исполнения давней мечты Гена не сразу понял, что имеет в виду «циркуль» и почему она не делает ни шагу в направлении витрины. Он моргнул и робко улыбнулся, но тетка лишь сурово сдвинула брови и повторила:
— Еще четыре копейки, мальчик! Ассорти стоит двадцать четыре копейки. Ты мне даешь двадцать. Считать умеешь? Еще четыре!
Он машинально кивнул и растерянно улыбнулся, а из глаз уже покатились крупным горохом слезы. Как близко было счастье и как легко, оказывается, его отнять. Хмурый взгляд и злой тонкогубый рот с золотыми зубами в нем, не выговаривающий, шипящий, как проклятие, злосчастную фразу «четыре копейки, четыре копейки, четыре копейки». Как долго потом ему снилась эта сцена! Ему так и не удалось до конца вырвать из себя того шестилетнего мальчика, растерянно стоявшего у прилавка. Какую бы покупку он ни совершал: покупал ли дорогую технику, или ожидал у кассы своей очереди с полной продуктов тележкой, всегда мелькала обдающая холодом мысль, что на карточке окажется недостаточно средств. И, казалось бы, ничего страшного в этой ситуации быть не должно: можно отложить покупку до следующего дня или выложить из тележки какие-то продукты — теоретически, потому что он знал, что на карточке у него много денег. Но нет-нет да и просыпался в нем тот заплаканный шестилетний мальчик.
А отчим тогда все же отнял у него те двадцать копеек и избил его так сильно, как никогда. Кажется, тогда впервые в его голову закралась другая мечта — уже не просто избить ненавистного, а убить.
Геннадий рывком вскочил с кровати и сделал несколько нервных кругов по комнате. Ему даже показалось, что в номере запахло отчимом: смесь вони перегара и немытого тела просочилась в щели, наполнила комнату, стиснула его в удушающих объятиях. Молодого человека затошнило. Он бросился в ванную, отвернул до упора кран и долго плескал себе в лицо ледяной водой. Когда Геннадий, тяжело дыша, поднял голову, зеркало отразило вытаращенные глаза, безумный взгляд и приоткрытый рот. И его собственное лицо показалось ему таким страшным, что он поспешно отвел взгляд.
— Черт знает что! — выругался с отчаянием. Давно ему не было так плохо — не только морально, но и физически. Этот приступ воспоминаний оказался как никогда сильным. Если он задержится в этом поселке, рискует или сойти с ума, или умереть. Это в мегаполисе, в потоке суетливой жизни, не останавливающейся ни на секунду, в толпе, в рутине привычных дел он всегда чувствует себя прекрасно. А здесь…
— Оборваныш!
Гена не отреагировал, хоть оклик относился к нему. У кого-то из взрослых, кажется, школьной технички, однажды вырвалось это ужасное слово, его подхватили жестокие дети, и кличка срослась с ним, будто вторая кожа. Вначале он страдал, потом нападал в ответ с кулаками и обычно выходил из драк поверженным — и сил не хватало, и наваливались на него обычно целой гурьбой. Но тогда в этих драках Гена усвоил урок, который пригождался ему потом не раз в жизни: с тем, кто сильнее тебя, бороться надо не силой, а умом и хитростью. И когда он понял эту истину, перестал реагировать на обидное прозвище. Не то чтобы ему стало все равно, что там кричат ему вслед. Просто он стал отвечать другими способами. Случайно или нарочно потом у обидчиков случались всякие неприятности: портфель изнутри и все его содержимое оказывалось перепачканным канцелярским клеем, или тетради — изрисованные оскорбительными рисунками, или на стуле оказывалась вода. В тех мелких проделках Гена оттачивал свое мастерство мщения, собирал по каплям ненависть, сливая ее в один сосуд, чтобы в ключевой день ему хватило духу осуществить то, к чему он шел годами. Однажды он отомстит ненавистному и за побои, и за разорванное ухо, и за слезы того шестилетнего мальчика у прилавка с зажатой в кулаке монетой, и за эту обидную кличку. Отчим — вот корень зла. Признаться, иногда Геннадий даже опасался того, что отчим сдохнет раньше, и месть так и останется неудовлетворенной.
В жизни все вышло куда проще, чем в его мечтах. Из всех рисуемых воображением сцен убийства отчима Геннадий выбрал самый незаметный и практичный способ: отравление техническим спиртом. Никто даже не заподозрил в нем убийцу: смерть алкаша, уже давно потреблявшего все, что горит, выглядела натурально. Мать погоревала — то ли для виду, то ли по привычке, а после похорон вздохнула с облегчением. А Геннадий, исполнив главную мечту жизни, какое-то время ходил в странной прострации. Но не потому, что жалел о содеянном и раскаивался, просто жизнь после осуществления мечты показалась ему опорожненной, а чем заполнить образовавшуюся пустоту, он не знал. Пустота ночью трансформировалась в сны-кошмары, в которых он видел не покойного отчима, а стеклянную бутылку с этикеткой, в которой плескалась смертоносная жидкость. Эта бутылка преследовала его из сна в сон, и он ее запомнил, казалось, до мельчайших, невидимых обычным глазом царапинок. И, может, так бы он и позволил пустоте и ночным кошмарам разрушать его, если бы не счастливый случай, поставивший его жизнь на правильные рельсы.
— Эй, пацан! Не поможешь? — окликнули его как-то во дворе. Гена оглянулся и увидел Петра — владельца местного автосервиса и по совместительству главного механика. Собственно говоря, автосервис представлял собой кирпичный просторный гараж, в котором мастер на все руки Петр чинил местным машины по бросовой цене.
— Придержи-ка! — попросил его Петр, когда мальчик приблизился. Геннадий послушно придержал обеими руками какую-то железяку, которую механик прилаживал под капот.
— Помогать хочешь? — спросил его потом Петр, когда Геннадий уже вытирал испачканные руки о засаленную тряпку. Он пожал плечами: хочет — не хочет, все равно без цели слоняется по двору.
— Ну чего тебе бездельничать, — угадал его мысли механик. — Приходи каждый раз после школы, будешь помогать. А я тебе платить стану. Ну, не много так, на мороженое и на новые джинсы хватать будет. Да и профессии обучу. Ну?
Геннадий кивнул. И на следующий день пришел к гаражу.
— Молодец! — похвалил его в тот день Петр, когда он без запинки перечислил с первого раза названные мастером инструменты, детали и их назначение.
— Ты толковый. Похоже, я в тебе не ошибся.
На первые заработанные деньги Геннадий купил матери пуховый платок, а себе — новые джинсы. Не дорогие, не фирменные, но целые: в его новой жизни больше не будет ни рваной одежды, ни клички Оборваныш.
А потом как-то он совершил первую сделку, загнав старую, но вполне еще годную деталь, на рынке по заманчивой цене… Оказывается, и деньги лучше зарабатывать не только физической силой, но и умом и хитростью.
Умом и хитростью… Он шел, выкарабкивался, выбивался из старой жизни в новую, оставлял ту, ненавистную, оборванную, унизительную, как старую шкуру. В его новой жизни не будет нищеты и убогости. В его новой жизни будет денег столько, сколько ему и не снилось.
У него получалось, все получалось — с умом и хитростью. Вот только избавиться от воспоминаний-кошмаров и снов, в которых он видел себя то плачущим у прилавка мальчиком, то наливающим себе воды в стакан из бутылки, в которой оказывался смертоносный яд, никак не получалось…
Геннадий вышел из ванной и присел рядом с мини-баром. Здесь оставалась последняя «чекушка» с водкой. Алкоголь не избавит его от страшной катастрофы, но слегка притупит шок и отчаяние. Геннадий взял в руки бутылочку, сорвал зубами крышку и тут услышал за спиной сиплый голос, который бы ни с каким не перепутал:
— Эй, а мне плеснешь?
Пригвожденный ужасом, он не сразу смог обернуться. Досчитал до трех, пытаясь убедить себя в том, что ему померещилось. Но, в противовес собственным уговорам, за спиной раздалось покашливание и сиплый вдох:
— Генка, мать твою! Плеснешь или нет?
Он обернулся и, побледнев, едва не лишился чувств. На его кровати, поджимая босые волосатые пальцы, в вытянутых трениках и замызганной майке-алкоголичке, сидел его отчим и ухмылялся щербатым ртом.
